Народ!..
Священник быстрыми шагами направился к сараю, который, как он знал, до отказа был набит солдатами двух рот первого батальона 44-го полка.
Огромный роскошный замок Понятовских был окружен жалкими надворными постройками. Господ, очевидно, не беспокоил убогий вид этих лачуг, нищета лишь резче подчеркивала пышность и изобилие, царящие в господских покоях.
— Стой! Пароль!
Гонведов в сарае уже не было. Еще с вечера Чукаши-Хект успел избавиться от них, заменив их отрядом полевой жандармерии. Не нашел Тольнаи и пребывающей до этого момента в коровьем хлеву будапештской саперной роты. Жандармы были уже здесь.
— Опоздал! — простонал Тольнаи.
«Однако же… — повторял он про себя. — Однако же…»
Скопившаяся горечь прибавила ему сил. Он не чувствовал холода.
Ускоряя шаг, Тольнаи все дальше и дальше уходил от замка. Он вполголоса читал на ходу стихотворение Петефи о роте капитана Ленкеи. Тихонько, почти про себя, произносил он эти строфы и мысленно спорил сам с собой:
«Да, я повинен… Но в чем? А в том, что ровно ничего не сделал!»
В душе у него ответ этот звучал предельно ясно, но выразить его словами у Тольнаи не хватало мужества. Он чувствовал, что еще не готов громко вынести себе обвинительный приговор:
«Моя вина именно в том, что я ничего не делал!»
Все время, пока в душе его шла эта напряженная борьба, он, сам того не замечая, продолжал вполголоса читать стихи.
Голый двор замка давно остался позади. Теперь Тольнаи брел под раскидистыми деревьями парка. Он громко, отчаянным голосом выкрикивал строки Петефи:
То не богохульство…
Хочется гусарам
Двинуться на помощь
Беднякам-мадьярам.
На родную землю
Эта сотня рвется:
Там, в полях отчизны,
Кровь мадьяров льется!
Может быть, Тольнаи подбадривал этими строками себя или взывал к духу героев гусар Ленкеи, которые девяносто шесть лет назад вот с этой самой земли направились в родную Венгрию, чтобы защитить ее от немецких наймитов и предателей родины, драться и умереть за свободу.
И в речах о долге
Мы не видим толка —
Родина священней
Воинского долга.
Но тут произошло нечто совсем неожиданное. Две могучие руки схватили священника сзади, а еще чья-то проворная рука ловко заткнула ему кляпом рот. Руки Тольнаи молниеносно были стянуты за спиной.
— Пошли! — сказал ему кто-то по-русски.
Тольнаи не мог различить, что за люди на него напали, темнота поглощала даже их тени. Один из этих невидимок шепотом, но весьма решительно снова повторил:
— Пошли!
Толкнувший в спину ствол винтовки сделал смысл приказа предельно ясным.
— Пошли!
Людей Тольнаи не видел, но слышал их шаги. Рядом с ним осторожно и тихо чавкало несколько пар сапог, ступавших по мокрому снегу. Временами до его слуха доносилось настойчивое, тем же шепотом передаваемое приказание: «Пошли!»
«А ведь я не боюсь… — мелькнуло у него в мозгу. — не боюсь! — еще раз подтвердил он себе. — Только мне холодно. Очень холодно, брр!..»
Сопровождавшие как будто угадали его мысли. Кто-то накинул ему на спину пренеприятно пахнущее одеяло. Тольнаи на миг приостановился, но его ткнул многозначительно ствол винтовки.
Пришлось подчиниться.
Тольнаи дрожал от холода. Одеяло не грело, от его тошнотворного запаха начинало мутить.
Сквозь голые ветвистые кроны вековых дубов время от времени то тут, то там проскальзывал бледный свет луны. Замок остался позади. Тольнаи уходил от него дальше и дальше.
Иногда темноту пронизывали желтоватые отблески фар, прикрытых сверху щитками. Это мчались по пролегавшему где-то совсем близко шоссе военные машины. Свет на миг озарял стволы деревьев, отчего казалось, будто ветер слегка раздувал покрытые пеплом, чуть тлеющие угли. Машины исчезали, свет угасал, и все окружающее опять погружалось в иссиня-черный мрак. Тольнаи не различал протоптанной в снегу тропинки, шагал наугад.
Внезапно ствол винтовки приказал ему свернуть влево.
Шоссе теперь, по-видимому, осталось позади. До Тольнаи донесся только гул какой-то одинокой машины, а отсветов фар не было видно. Да и сам этот гул вскоре совсем растворился в окружающей тишине, словно могучие лесные исполины обладали свойством поглощать все посторонние шумы.
Направление пришлось менять во второй и в третий раз. Тольнаи уже никак не мог себе представить, откуда они вышли и куда идут, и только машинально передвигал ноги, весь дрожа от холода.
— Стой!
Тольнаи остановился. Голые дубовые ветви уступили место тяжелым, покрытым снегом сучьям гигантских сосен. Соединяясь, они сплетались в настоящий шатер, под сенью которого копошились какие-то тени.
На миг эти тени отделились от иссиня-черного фона и вновь потонули в нем. Священник скорее почувствовал, чем увидел их. Но когда сквозь прогалину пробился в ночной сумрак слабый луч луны, Тольнаи заметил на людях, к которым он попал, ушанки и автоматы за плечами.
«Возможно ли? — мелькнуло у него в голове. — Ведь красные части за несколько сот километров отсюда!»
Тени в шапках словно бы читали его мысли. Одна из них тут же ответила на его непроизнесенный вопрос, сказав по-венгерски:
— Мы — венгерские партизаны!
И в свою очередь шепотом спросила:
— А вы кто? Ваше звание?
Вместо ответа Тольнаи лишь пожал плечами — он не мог говорить. Тогда партизан вытащил у него изо рта кляп, заодно прошептав в самое ухо:
— Не пытайтесь кричать!
Тольнаи глубоко вздохнул всей грудью. Сразу закружилась голова, пришлось прислониться к большой сосне. Вершиной сосна упиралась прямо в небо. Ветер сотрясал ее ветви, покрытые тонкой коркой льда. Тольнаи отчетливо слышал, как поет сосна за его спиной; это был приятный звук, вроде гуденья телеграфных столбов, когда ветер колеблет натянутые провода.
Серебряный звон сосны вызвал в его памяти длинные, бесконечно длинные ряды этих столбов, а они в свою очередь воскресили перед ним детство, школу, коллегию в Шарошпатаке, древний замок Ракоци, в котором обитают теперь герцоги Виндишгрец… Он опустил веки. Когда он стоял с открытыми глазами, то, казалось, ничего не различал. А прикрыв их, увидел свое прошлое.
Тольнаи тряхнул головой. Нет, он не хочет думать о прошлом!
— Ваше звание?
Тольнаи разомкнул веки. Фигура стоявшего перед ним солдата в шапке-ушанке была чуточку чернее царившей в этом парке темноты. Партизан стоял неподвижно. Он был широк в плечах, спокойный и могучий, как дуб.
— Ваше звание? — повторил партизан.
— Я кальвинистский патер.
— Как вы очутились в парке? Чего вы там искали?
— Не знаю.
— Не желаете отвечать? Жаль!
— Но поймите…
— Тихо! Или отвечайте на мои вопросы, или помалкивайте.
— Но…
— Если не замолчите, опять заткну рот.
Тольнаи еще раз втянул всей грудью воздух, и у него снова закружилась голова.
В стороне еле слышно перешептывались: должно быть, там решали его судьбу. Смутно двигались тусклые тени, спорившие сейчас о нем.
Если бы Тольнаи мог прислушаться, ему, по всей вероятности, даже удалось бы разобрать некоторые отдельные слова. Но у него не было на это сил. Пришлось снова опереться спиной о сосну.
А она гудела таким знакомым серебряным звоном.
Пленный священник дрожал от холода. Зубы стучали.
— Выпейте водки.
Человек в меховой шапке, несколько минут назад приказавший Тольнаи замолчать, поднес к его губам флягу. Тольнаи инстинктивно отдернул голову.
— Пейте!
Тольнаи сделал несколько больших глотков. Во рту водка еще казалась очень холодной, но, скользнув по гортани, она уже начала согревать, а дойдя до желудка, обожгла горячей волной, разнося по телу приятное тепло. Только зубы стучали по-прежнему.
