Как ни уговаривал ее вернуться несколько раз заходивший Рощин, она только твердила: «Нет, ни за что!» И тренеру приходилось откланиваться, сокрушенно вздыхая.

Однажды, случайно подойдя в материной комнате к ее ночному столику, она увидела лежащий на нем большой красочный конверт. На нем было написано имя Роксаны.

Девушка распечатала письмо, заперлась от матери в туалете и стала читать.

«Дорогая! Прости меня за все случившееся. Я понимаю, что причинил тебе сильную боль, душевную травму, может быть, невыносимую. Поверь, мне тоже тяжело, я чувствую себя негодяем по отношению к тебе. Нам было очень хорошо с тобой, Роксана! Но когда речь зашла о свадьбе всерьез, я испугался и понял, что целоваться и спать вместе — это одно дело, а жить семейной жизнью — совсем другое. Тем более когда мы оба делаем успешную спортивную карьеру.

Сказать же тебе открыто я не мог, боялся, и в этом моя огромная вина перед тобой. Я предпочел найти удобный предлог… И вот он попался. Может быть, перед Богом меня оправдывает только любовь — я действительно искренне влюбился в Ненси, иначе еще подумал бы насчет того, стоит ли мне оставаться в Америке. Все-таки без родины тяжело, без близких и друзей.

Я, конечно, буду прилетать в Россию, мы, очевидно, не раз встретимся на соревнованиях. Но уверен, нам не стоит пытаться возобновить отношения. К тому же мы с Ненси уже обвенчались. Прости меня».

Роксана выронила письмо из рук. Как сомнамбула она добралась до шкафа с одеждой. Мать за ней в последнее время следила уже не так пристально, видя, что дочь успокоилась и вряд ли решится на повтор. Поэтому девушке удалось беспрепятственно вынести из ее комнаты ножницы. После чего она с тупой методичностью стала резать на ленты разложенное на кровати сногсшибательное свадебное платье. При этом в голове у нее навязчиво вертелось; «И платье сшила белое, когда цвели сады, но что же тут поделаешь — другую встретил ты…»

Когда Ашур появилась в комнате дочери, она пришла в ужас: Роксана сидела на полу, вся, как рождественская елка, увешанная розовыми лоскутками и лентами. Она не плакала. Наоборот, тихо смеялась и что-то напевала себе под нос.

На следующий день на дом пришел психиатр. Он участливым тоном задавал Роксане какие-то дурацкие вопросы, девушка спокойно отвечала на них, хотя мысли ее витали далеко.

Потом на кухне врач с Ашур долго вполголоса переговаривались, затем он ушел, и со следующего дня мать начала пичкать дочку какими-то разноцветными таблетками. От них на девушку волны душевного отупения накатывали совсем уж с необыкновенной силой.

Через неделю Роксана наотрез отказалась пить эту дрянь и даже попыталась закатить матери скандал, чтобы та оставила ее в покое.

— Но ты понимаешь, дочка, что тебя могут принудительно забрать в психбольницу?

— Как это принудительно? Насколько я знаю, требуется согласие ближайших родственников. Неужели ты хочешь упрятать меня в психушку?

Ашур возмущенно всплеснула руками.

— Как ты можешь такое говорить! Я забочусь день и ночь, чтоб ты была здорова, жива. И если встанет вопрос, что для сохранения жизни и здоровья тебе надо будет лечь в больницу, — я дам свое согласие. И можешь на меня обижаться сколько угодно, мне лучше знать. А письмо от этого подлеца ты зря у меня взяла, я его специально тебе не давала, чтоб не расстраивать. Выкинь его.

— Я уже выкинула.

— Вот и молодец. Пойдем обедать, все будет хорошо.

Этим вечером Роксана, достав недопитый коньяк, прикончила бутылку и впервые за долгое время спала спокойно, без кошмарных сновидений.

Мало-помалу алкоголь становился ее потребностью, необходимым допингом. Только напившись хорошенько, Роксана чувствовала себя более-менее сносно, проявляла хоть какой-то интерес к жизни. Хотя, конечно, итоговая цена такого интереса страшная.

Добывала алкоголь девушка через соседа-пьянчужку, который за пару-тройку рублей всегда был готов сгонять за бутылкой для красавицы.

Мать в первое время ничего не замечала — ей и в голову не приходило, что дочка может всерьез запить. Наоборот, она втайне радовалась, видя частенько веселое и раскрепощенное состояние Роксаны.

Так наступил новый год. В середине января у Ашур после всего пережитого случился инсульт, и она слегла.

Роксана, к тому времени практически уже освобожденная от опеки, в свою очередь, была вынуждена ухаживать за мамой. Денег у них оставалось все меньше — сбережения таяли, вскоре пришлось начать продавать дорогие безделушки и ювелирные изделия, в свое время в большом количестве скупаемые торгашом-папашкой (который, кстати, как в воду канул).

Теперь Роксана могла пить свободно и беспрепятственно, не опасаясь контроля со стороны матери, не встающей с постели. Правда, она отличалась от классических алкашей тем, что могла и даже предпочитала выпивать в одиночку. Ей не требовалась собеседница или собеседник для душевных излияний — душа была как опустевшее осеннее сжатое поле. И тем более ей не требовалась шумная, веселая компания.

Поэтому, покормив маму, сменив ей белье, проделав все минимально необходимые хозяйственные дела, Роксана садилась с бутылкой либо на кухне и тоскливо глотала рюмку за рюмкой, либо в кресло перед телевизором и смотрела очередной дурацкий сериал с их дурацкими заокеанскими проблемами.

Постепенно возлияния перестали доставлять Роксане расслабление и удовольствие. С приобретением алкогольного стажа на нее все чаще стала накатывать какая-то злоба, раздражение: на себя, на лежащую без движения мать, на весь мир и особенно на этих подлых мерзких самцов. Теперь воспоминания даже о сладких минутах интимной близости со Славиком были для нее противны.

Роксана чем дальше, тем больше становилась злобной мужененавистницей, переплюнув в этом, похоже, родную матушку. Дошло до того, что она отказалась даже от услуг безобидного алкаша-соседа и за бутылками ходила теперь сама.

Их квартиру давно уже перестал кто-либо навещать. Поначалу заскакивали на минуту ее или мамины подруги, несли какую-то чепуху, но, видя пусто-равнодушные глаза Роксаны и растительное состояние Ашур, быстро уходили.

Со временем сюда, больше для приличия, раз в две недели заглядывал только участковый лечащий врач Роксаниной мамы и, увидев в очередной раз батарею пустых бутылок на кухне, качал головой, укоризненно глядя на женщину.

Красота Роксаны еще не увяла, она только как-то поблекла, стала безжизненной. Исчез огонь, смысл существования. Выпивка, долг перед матерью. И все. Больше ее ничего не интересовало.

…Так прошло два месяца. К весне у Ашур начались сильные боли. Врач сказал, что, очевидно, это связано с раком желудка, о котором он знал, но не хотел говорить Роксане.

В общем, конец был неминуем. Не в силах, даже будучи пьяной, выносить материнских страданий, Роксана потребовала у доктора что-то предпринять, чтобы человек так не мучился.

Немного поколебавшись, доктор предложил колоть Ашур морфий или его заменители. Роксана согласилась.

После обеда собрались, как и было договорено, в кабинете капитана Каменецкого.

Первым слово взял Петя Дроздов и обстоятельно рассказал о результатах своих визитов к родственникам и друзьям убитого Кривоносова (с Родионовым было сложнее, так как он родом из Тамбова и туда следовало кого-то командировать).

— Ничего особо стоящего и нового я не открыл в сравнении с тем, что удалось раскопать в самом начале.

Тут Дроздов улыбнулся, посмотрел на курившую у форточки Иру Воронцову и добавил:

— Но для, так сказать, новеньких членов коллектива не поленюсь доложить поподробнее.

Каменецкий сделал нетерпеливый жест рукой, приглашая подчиненного и коллегу переходить к существу. Петя Дроздов откашлялся.

— Короче говоря, жена покойного Виктора Степановича Кривоносова продолжает пребывать в полнейшем недоумении — кому это понадобилось убивать ее незлобивого порядочного супруга?