2
Другой очевидец бурной жизни Крыма князь В.А. Оболенский свои воспоминания начинает уже после бегства «Крымского краевого правительства» во главе с М.А. Сулькевичем (существовавшего в период германской оккупации с 25 июня по 15 ноября 1918 г.), а также после бегства «Крымского краевого правительства» во главе с С.С. Крымом (существовавшего в период занятия Крыма войсками Антанты и Добровольческой армии с 15 ноября 1918 г. по апрель 1919 г.):
«Я видел паническое отступление Добровольческой армии из Крыма, знал, что добровольцы отступают также на Дону и на Кубани, и был совершенно уверен, что пришёл конец борьбе на юге России. Поэтому я не присоединялся к двум потокам беженцам, хлынувшим из Крыма в Екатеринодар и за границу, и решил, вопреки советам друзей, отсидеть некоторое время на южном берегу Крыма, а затем, смотря по обстоятельствам, пробраться либо в Москву, либо к Колчаку, если борьба на Сибирском фронте будет ещё продолжаться.
Опять, как и год тому назад, я выехал рано утром из Симферополя теми же обходными кривыми улицами татарской части города, чтобы миновать кордоны на этот раз не большевиков, а добровольцев, которые ловили извозчиков и, выбросив пассажиров, заставляли везти себя в направлении Керчи и Феодосии.
Извозчик мой не менее меня был заинтересован в избежании встречи с добровольческими патрулями и, ловко маневрируя по улицам, вывез меня благополучно за пределы досягаемости.
И вот я опять на южном берегу в той же обстановке, как и год тому назад, с той только разницей, что тогда для местных большевиков я был просто «буржуй», а теперь — один из видных «контрреволюционеров». Однако жил свободно в имении своего тестя, стараясь лишь не показываться в населённых местах. Я виделся со знакомыми татарами, но они ведь замечательные конспираторы и никогда лишнего не скажут. А большевики настолько были уверены, что я бежал из Крыма, что не разыскивали меня.
И снова три месяца робинзоновского житья… Опять вместо газет — слухи из биюкламбатских кофеен, наблюдения за движением судов в море и за гулом отдалённых пушечных выстрелов.
По слухам мы знали, что Добровольческая армия остановилась перед Керчью, на Ак-Манайском перешейке, то есть верстах в семидесяти от наших мест, но гул тяжёлых английских дредноутов был отчётливо слышен. Иногда вдруг на несколько дней замолкали пушки и тревожно становилось на душе: значит, конец… И с напряжением мы смотрели в море, ища в нём разрешения мучивших нас сомнений: неужели увидим отходящую эскадру?.. Нет, там в синей дали шныряют туда и сюда лишь вестовые миноносцы, расстилая по небу длинные нити чёрного дыма… Ещё держатся наши… (…)
На этот раз большевики пришли в Крым уже в значительной степени организованной силой. Если год тому назад жители Крыма страдали от кровавых подвигов севастопольских матросов и вообще от всех ужасов анархии, то теперь тяжесть большевистского правления заключалась скорее в обратном: в стремлении регламентировать жизнь в мельчайших её проявлениях. В городах все помещения были переписаны, квартиры и комнаты вымерены и перенумерованы, и жителей развёрстывали по этим нумерованным комнатам, как вещи по кладовым. На улицах устраивали облавы на прохожих, гнали случайно пойманных людей грузить поезда или возили на фронт копать окопы. Но убийств и расстрелов, из страха перед которыми столько народа бежало из Крыма, не было. За все три месяца пребывания большевиков в Крыму было расстреляно лишь несколько человек в Ялте, и то уже перед самым уходом большевиков, в суете и панике.
Эта относительная мягкость советского режима объяснялась отчасти тем, что между уходом добровольческих войск и вступлением большевистских прошло несколько дней, в течение которых во всех городах Крыма образовались комитеты из местных большевиков. А крымские большевики представляли собой их мягкую разновидность. Во главе Симферопольского ревкома оказалась убеждённая большевичка, но добрая и хорошая женщина, «товарищ Лаура» (настоящая её фамилия Багатурьянц), которая решительно восставала против пролития крови. Когда пришли войска с военкомом Дыбенко во главе, гражданская власть в Крыму уже была организована и вступила в борьбу со штабом Дыбенко, настаивавшим на более решительных репрессивных мерах.
А затем, по распоряжению Москвы, Крым был объявлен автономной областью и Совету рабочих и крестьянских депутатов было предложено избрать свой Совнарком. (…)
Штаб Дыбенко, вступивший в борьбу с более гуманным местным ревкомом, продолжал вести её и против Совнаркома. В конце концов, он получил разрешение образовать свою независимою от Совнаркома военную чрезвычайку. Однако чрезвычайка эта не поспевала развернуть своей кровавой работы, когда большевикам снова пришлось бежать под натиском наступавших с Ак-Маная добровольцев».
Тогда, летом 1919-го, на советском полуострове крепко зацепился за маленький плацдарм под Керчью небольшой отряд Белой армии под водительством Слащёва. «Красноармейцы пытались взять их позиции наскоком, — пишет И. Софронов, — но были отбиты и успокоились, думая, что враг в мышеловке и деться ему некогда. А тот неожиданно организовал десант под Коктебель, получил подкрепление, ударил на Феодосию и вышвырнул красных из Крыма».
Князь В.А. Оболенский продолжает:
«Обо всём, что творилось в это время в Крыму, я узнавал случайно и многое узнал лишь впоследствии из рассказов знакомых.
Нас, как и в первый период большевизма, не трогали. Приезжали к нам какие-то комиссии опечатывать винный подвал и собирать статистические сведения — и только. Ни разу за три месяца мне не пришлось видеть ни одного представителя коммунистической власти. Жили мирно, обрабатывая своим трудом виноградники, и только раскаты пушечных выстрелов говорили нам о возможности перемены в нашей судьбе.
В середине июня начались всякие противоречивые слухи. То передавали о прорыве добровольцев и начавшемся бегстве большевиков, то обратно о блестящей победе Красной армии. Ещё за два дня до отступления большевиков из Крыма мы читали в газетах победные реляции.
Но татары, имевшие связи с Феодосией, уже за месяц таинственно подмигивали и говорили, что скоро перемена будет.
Ещё со времени первых большевиков, так жестоко расправившихся с татарами, они питали к ним затаённую ненависть и хоть послушно исполняли их распоряжения, беспрекословно выбирали «революционные комитеты» и вообще внешне оказывали большевистской власти почёт и уважение, но в потайных пещерах на всякий случай прятали винтовки и патроны.
Большевики старались внести разложение в патриархальный строй татарской жизни, пытались проводить в ревкомы так называемую «бедноту», то есть по преимуществу наиболее развращённую часть татарской молодёжи, преступников и хулиганов, но это плохо им удавалось. Татарские «середняки» были чрезвычайно сплочены и выдвигали на ответственные посты своих лидеров, которые с присущим восточным людям дипломатическим талантом умели вкрадываться в доверие к подозрительному начальству.
Однажды, когда моя жена зашла по делу в биюк-ламбатский ревком, председатель ревкома отвёл её в сторону и шёпотом сообщил ей: «Ну, слава Богу, наши идут. Феодосию заняли, сегодня Судак возьмут, завтра тут будут. Слава Богу…»
На следующий день я был в Алуште и видел, как по пустым улицам неслись по направлению к Симферополю тачанки с красноармейцами, а ещё через день, на всякий случай сбрив себе бороду, и я отправился в Симферополь, рассчитывая быть на своём посту ещё до прибытия добровольцев.
Ещё вчера пустынное шоссе, по которому носились одни казённые автомобили, на моих глазах оживало: со всех просёлочных дорог к нему тянулись нагруженные продуктами мажары, на деревенских улицах, как праздник, толпился народ. Все были радостно возбуждены. После трёхмесячного умирания Крым снова почувствовал биение жизни».
3
Как известно, поход Деникина на Москву летом и осенью 1919 г. не увенчался успехом. Несмотря на то что корпус генерала Кутепова в сентябре взял Курск, в октябре — Орёл и начал наступление на Тулу, а генерал Шкуро в октябре захватил Воронеж, сил для развития дальнейшего успеха Добровольческой армии не было. Спасением новой власти стали оказавшиеся в её руках основные губернии и промышленные города центральной России. Это сказалось как на численном преимуществе Красной армии, так и на её вооружении. Кроме того, в самый разгар наступления белых на Москву Польша заключает временное перемирие с большевиками, что даёт им возможность перебросить свои дивизии в район Орла, значительно увеличив группировку войск. Третьей причиной провала наступления Деникина стало снятие с фронта значительных сил для ликвидации прорыва своего фронта в районе Умани бандами Махно. Отсюда началось то самое отступление Добровольческой армии, которое и привело её в Крым.
