…Усталые артисты с любопытством наблюдали за морем. Они не могли знать того, что ожидало их впереди, не угадывали решения, принятого шофером.

Руководитель бригады, он же скрипач, Акоп Абрамович, узколицый, краснощекий мужчина, с пенсне на продолговатом носу, с накинутым на плечи плащом, спокойно говорил:

— Это наше сотое выступление. Юбилейное! Вы, Вера Александровна, — обращался он к пожилой, с седеющими висками полной женщине, — обязательно внесите подробности в свой дневник… Сколько впечатлений! — мечтательно говорил Аветесян с заметным акцентом. — В этих местах бывал Антон Павлович. Я вспомнил по ассоциации про спектакль «Дядя Ваня». Вы долго беспокоились, что не дотягиваете роль Елены, а сыграли с таким чувством, теплотой, силой, что я вынес самое лучшее впечатление о вашей игре. Эту роль любила исполнять Книппер — жена Чехова. Как вы думаете, на чем передвигался Чехов, тогда ведь не было автомобилей? — спросил он, снял пенсне двумя пальцами левой руки и обвел слегка воспаленными глазами крутой берег, далекую вершину горы, поднимающуюся над синеватой тайгой. — Быть может, Чехонте был здесь, где мы едем…

Круглов прислушивался к разговору. Через заднее окошко кабины было не только слышно, но и хорошо видно артистов, сидевших на скамейках. Шофер повернул голову, подтянулся к окошку, крикнул:

— Вы видите ту сопку?

— Да, — удивленно проговорил Аветесян и наклонился, чтобы заглянуть в кабинку.

— Там был писатель Чехов, оставил метку на камне. Мы не нашли ее, заросла мохом…

Круглов принял участие в разговоре, чтобы отогнать мысли о морском приливе. Грузовик мчался вдоль берега, как по накатанному и утрамбованному шоссе. Но белые барашки заметнее нарастали, и волны все ближе и ближе подступали к отвесному берегу. Шум и рокот прибоя постепенно заглушал равномерное похлопывание мотора.

Рядом с Кругловым в кабинке сидела девушка, напевала мелодию, которую он слышал раньше, но не знал, как она называлась.

— Слышал я этот мотив, а название забыл…

— Паганини, — кратко ответила девушка и посмотрела на шофера зелеными, как морская вода, глазами, прикрытыми большими ресницами.

«Красивая девушка, — подумал Круглов, — в глазах хоть купайся» — и протянул знающе:

— А-а, так вещица называется…

— Зачем? Композитор Паганини… — раздельно повторила она и коротко рассказала о великом скрипаче. Круглову понравилось в девушке, что она по-простому, без зазнайства говорила с ним. Он проникся доверием к артистке и сказал:

— Успеть бы проскочить…

— Что вы сказали?

— Прилив идет…

Артистка только теперь поняла, какая им угрожает опасность, и, не говоря ничего, показала рукой вперед, спрашивая этим: далеко ли ехать?

— Больше пяти километров…

И Круглову не понравились ее глаза, сделавшиеся студенистыми и холодными. «Тревогу еще поднимет», — мелькнула мысль, но тревога уже поднялась.

Акоп Абрамович обеспокоенно кричал:

— Товарищ, вода…. Прибой… Моя скрипка, — он больше всего боялся за инструмент.

Недавнее радостное возбуждение сменилось испугом перед зеленой волной, с шумом надвигающейся с моря.

Белые барашки перекатывались совсем близко. Воздух вокруг наполнился свежестью моря, запахами водорослей. Волна рокотала под колесами машины. И хотя мыс, за которым они должны были подняться на берег, был совсем близко и машина шла с большой скоростью, все же казалось — вода прибывает быстрее…

Они ехали почти около самого откоса, по которому видна была линия прилива. Аветесян глядел на нее и понимал, что машина будет затоплена.

Вера Александровна растерянно придерживала рукой платье, словно это могло спасти. Она действительно боялась, что надвигающаяся волна захлестнет ее. Пианистка Нина, высокая, тонкая женщина, навалилась на кузов грузовика. Нельзя было понять: то ли с испугом, то ли с удивлением и досадой смотрела она, как набегают маленькие волны, а за ними идет высокая зеленая стена. Нина видела прибой моря впервые, и в природе он казался ей красивее, чем на картинах Айвазовского.

— Накройтесь брезентом, — крикнул Круглов, — обрызгает…

Артисты не успели натянуть на себя грубую холстину, как их осыпало брызгами, и сразу воздух пропитался солью и запахом рыбы.

Мотор начал чихать — залило свечи. Это расслышал только Круглов. Грузовик сбавил ход, и машина остановилась вблизи мыса.

— Заело мотор. Одну минуточку, — и выскочил из кабинки прямо в воду.

Обращаясь к девушке, он как можно спокойнее сказал:

— Я извиняюсь, придется вас побеспокоить…

Девушка сняла туфли и тоже соскочила в воду, подняв скрипку над головой.

Круглов достал ключи из-под сиденья. Затем отбросил кожух и наклонился над мотором.

Вода поднималась. Артистка свободной рукой торопливо подобрала платье:

— Мы не утонем?

— Что вы? Одну секунду терпения, — послышался хладнокровный голос шофера.

Какой томительной была эта секунда.

— Прошу садиться, — и Круглов левой рукой помог артистке подняться в кабинку. Он взглянул на нее и встретил понимающий дружеский взгляд. Стало сразу легче на душе. Отфыркнувшись, грузовик рванул вперед.

Руководитель бригады облегченно вздохнул. Восхищенный поступком шофера, стараясь не выказать испуга, он продолжил прерванный разговор.

— Помните, Чехов говорил: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми». Он, должно быть, имел в виду вот таких людей, — и указал рукой на кабинку.

Вера Александровна не слушала. Пианистка по-прежнему смотрела в набегающие валы и вытирала платочком с побледневшего лица мелкие, как пыль, соленые брызги.

— Чехов, шофер, море… Какая амплитуда впечатлений! — Акоп Абрамович прислушался к своему голосу, спокоен ли он, или в нем еще звучат недавние тревожные нотки.

Опасность миновала. Грузовик взбирался на берег. Волны прилива шумели и рокотали уже внизу. Круглов вынул часы и показал артистке:

— В запасе двадцать минут. Вы говорили о композиторе… — шофер запнулся, припоминая его имя.

— Паганини, — подсказала она и добавила: — Меня зовут Ритой.

— Да, да! Вы что ж, Рита, лично знакомы или учились у него?

Рита улыбнулась и стала подробнее рассказывать о гениальном музыканте Паганини.

Мартьянов огорчился, когда узнал от Шаева о концертной программе, составленной главным образом из классического репертуара.

— Нет развлекательных номеров. Пение да музыка.

— Вот и отлично-о! — сказал помполит.

— Скучно не было бы.

— Отдохнем, чуточку облагородимся, а то душа-то грубеет и таежным мохом покрывается.

Семен Егорович косо поглядел на Шаева, не рассердился, но махнул рукой: мол, неисправимый — кто про что, а он все про свое.

— Ну, ладно, послушаем, — сдался Мартьянов, — только клуб-то наш неказист, не для классического репертуара.

Шаев раскинул руки и растопырил пальцы.

— Верно-о! Не успели доделать. Артисты нас извинят.

Мартьянов набрал воздуха и со свистом выдохнул его, тише молвил:

— Строимся медленно. Зима не за горами, а у нас вместо крыши над клубом стропила, школа только поднимается, магазин, баня не готовы.

— Сегодня отдыхаем от дел. Концерт, Семен Егорович.

— Прижмут нас холода, ох, прижмут! Будет тогда концерт.

— Управимся, — уверенно сказал Шаев. — Пойдем-ка жен готовить к вечеру.

А жены уже готовились к концерту, как к празднику: наглаживали платья, завивали волосы щипчиками, нагреваемыми на примусах и керосиновых лампах. Первый концерт, как снег на голову. Волновались больше, чем надо: не отстали ли от моды наряды, прическа, обувь. Хотелось перед московскими артистами показать себя равными, хотя в быту еще многое оставалось не благоустроено; не хватало то одного, то другого, самого необходимого в житейском обиходе.

Пожалуй, спокойнее всех были Анна Семеновна и Клавдия Ивановна. Они трезвее других оценивали обстановку и оделись в темные шерстяные платья простого покроя, с белыми пикейными манишками.