Из соседней палатки выскакивал Шехман. Сняв рубашку, он обтирался снегом и при этом подпрыгивал. Увидев старших командиров, он кричал:

— Гутен морген, доброе утро!

— Как снежок, морген? — смеялся Мартьянов.

— Зер гут, — отвечал Шехман и убегал в палатку, показывая пунцовую спину.

У дежурной палатки появлялся горнист и играл подъем.

Гарнизон мгновенно оживал. Палатки наполнялись говором, кашлем. Разносились команды старшин рот. И хотя команда подавалась одна, Мартьянов различал старшин по голосу и уже знал, что Поджарый вывел роту на утреннюю прогулку первым, Макеев — вторым.

Топали красноармейские сапоги по дороге. Слышались возгласы команды. Утренний туалет Мартьянова кончался.

— Скорее завтракать и можно начинать день.

Гейнаров привык к этой фразе Мартьянова. Они шли завтракать. Красноармейцы, возвратившись с прогулки, постукивали котелками, попарно умывались сзади палаток.

Восток становился багряным. Тайга синела, как далекие горы. Только контуры ее были все еще очерчены в нежно-фиолетовый цвет, и стаи ворон беспокойно кружились, оглашая криком распадки.

— Денек прибывает. Раньше вставали затемно.

— Да, — отзывался Мартьянов, — чем длиннее день, тем лучше для нас — больше сделаем…

Он небрежно кивал в сторону моря:

— Не нравятся мне вчерашние радиосводки. Японские военные круги беснуются… прозевали. Под носом у них перестроилась Красная Армия. Границы замкнула. Забавно рассуждают: на месяц опоздали. Теперь вспышку-то откладывать приходится. А мы крепче будем. Вот только деньки коротки. — И вдруг, словно вспомнив что-то, заговорил чаще: — Михаил Павлыч, ты вот вчера рассказывал об Амвенском мире. Наполеон его придумал. Башка была-а! Создал передышку, чтобы подтянуть силы и выступить против Англии. Говоришь, не удалось присоединить Англию к Франции, но ведь он ничего не проиграл? Хорошо придумано! Каждый час для нас дорог, за передышку драться надо…

— Узел событий завяжется вокруг КВЖД, — заметил Гейнаров. — Здесь может вспыхнуть война.

— Дорогу мы не отдадим. Дорога наша мужицкими мозолями построена. А все-таки, я так думаю, война вспыхнет здесь, около нас, на Востоке.

— О Западе тоже надо помнить, — многозначительно произнес Гейнаров. — Пока живы господа капиталисты, каждый день порохом пахнет.

— Ты понимаешь, — горячо сказал Мартьянов, — интересное время: мирное и тревожное, почти военное. Я вот люблю, когда ум и мускулы напряжены, готовы к схватке. Внутри словно огонек гражданской войны теплится, понимаешь? — Он вдохнул утренний воздух и досказал:

— Наша сегодняшняя жизнь чем-то напоминает партизанские дни: там борьба и тайга и здесь тайга и борьба. Замечательно!

Они подошли к палатке. Каждый раз, глядя на дощечку «Столовая начсостава», привешенную Шехманом, все улыбались. Навстречу выходили командиры, здоровались. Обменивались мнениями о работе на объектах, делились планами, рассказывали о недостатках.

— Лесопилка косяки не пилит.

— Опять Шафранович, — возмущался Мартьянов.

— Лесозаготовщики не справляются с заданиями.

— Что-о? — переспрашивал Гейнаров. — Я ведь вчера добавил пять человек.

— Не хватает топоров, пил… Аммонал на исходе.

Вопросы сыпались, как на докладе. Мартьянов отвечал односложно.

— Товарищи! Побольше думайте о передышке, поменьше о трудностях. Настойчивости прибавьте, понимаете, настойчивости… Дело размахнули с вами большое. Вся страна на нас смотрит.

Вот он, трудовой день! Мартьянов начинает его до завтрака. Сидя за свежесколоченным столом, еще пахнущим елью, он говорит Гейнарову:

— Сначала заглянем на объекты: я на южный, ты на северный сектор. Передышечку бы нам побольше! Как она необходима! А радиограммки вчерашние, Михаил Павлыч, нехорошие: понимаешь, от них так и несет грозой. Прошла бы эта туча стороной, тогда сделаем много…

С борта парохода «Тобольск» получили радиограмму. Мартьянов торопливо стал собираться на маяк.

— Иду на лыжах. Приготовлены?

Дежурный принес лучшую пару норвежских лыж.

— Проверим бегоушки, — и протер ладонью лыжи, — не то…

Появилась мазь, тряпка. Мартьянов зашел в палатку, сел около печки и стал старательно натирать лыжи мазью.

— Вот так надо! Лыжи и винтовка любят ладку и смазку, понимаешь? — Его глаза ласково и строго смотрели на дежурного.

— Я мазал, товарищ командир.

— А нужно натирать, Мыларчик, — Мартьянов протянул лыжу красноармейцу и спросил: — Ну, как? — вынул табакерку, железную коробку из-под папирос, и закурил. Мартьянов заметил, что красноармеец что-то мнется. Догадался.

— Что, табак вышел?

— На исходе оказался, товарищ командир.

— Отсыпь немножко… Скоро будет в достатке, пароходы прибывают. Табаку нет — терпимо, фуража не хватает — хуже.

— Ага! — сказал красноармеец, с наслаждением затягиваясь дымом от толстой папироски, похожей на рог. — Это-о не беда-а, зато город свой строим, — произнес он с гордостью.

Мартьянов с большим уважением взглянул на Мыларчика. Да, здесь, в тайге, закладывается огромное начало, понятное не только ему одному, а родное и близкое многим. Значит и красноармейцы живут строящимся городом. Мартьянов, не признаваясь самому себе, иногда думал о том, что хозяйственные работы утомляют бойцов. Столько трудностей в их жизни! Ему хотелось, чтобы все полюбили строящийся гарнизон так, как любил он, зажглись его желанием творить и отдали бы свои силы созданию города. Мартьянов был убежден, что смысл жизни сегодня заключается в строительстве фундамента социализма. И слова Мыларчика оказались созвучными с мыслями Мартьянова.

— Беда не беда, но нехорошо, — ответил он красноармейцу.

— Ничего-о! — с той же уверенностью сказал Мыларчик.

Мартьянову захотелось поближе узнать собеседника, и он спросил, откуда тот родом.

— Я-то? Тутошний, нижнеамурский, — запнулся и досказал: — бесколхозный еще…

— Будешь в колхозе, к этому все идет. О городе говоришь, а в городе-то жил? Ну ничего, еще поживешь, — торопливо проговорил Мартьянов.

— Я мечтаю, товарищ командир, ну, вот и вижу город…

— Мечта! Хорошая штука — мечта, Мыларчик. Без нее в жизни нельзя, понимаешь? Мечта человека в люди выводит, путевку в жизнь дает. Мечта — очень необходимая нам вещь. Сила в ней большая заложена.

— Еще бы! — докуривая цигарку, промолвил растроганный боец.

Мартьянов вышел из палатки и, насвистывая, стал пригонять ремни лыж к валенкам. Кобура и планшетка сползали, и он то и дело отбрасывал их за спину. Закрепив ремни, командир, легко, помахивая лыжными палками, минуя палатки, направился к бухте. Вслед ему долго смотрел дежурный Мыларчик. И когда фигура Мартьянова скрылась за поворотом, красноармеец с теплотой произнес:

— Этто-о командир!

Мартьянова не оставляли мысли, поднятые разговором с красноармейцем. И, оглядывая горы, залитые косыми лучами низкого солнца, он снова думал о городе, об его будущем. «Неизвестно, что таится в недрах здешней земли. Быть может, уголь, нефть, руда, золото? Золото! К чему оно? Важнее уголь, нефть, руда». В сравнении с ним золото тускнело в глазах Мартьянова. Люди — живая сила, строительный материал — железо, бетон, лес — были таким золотом, цену которого хорошо знал Мартьянов. Побольше бы этого золота в его руки.

«Обнаружится здесь руда, уголь, нефть, — размышлял командир, — и по склонам гор задымят трубы, воздвигнутся заводы, возвысятся копры, поднимутся вышки. В бухте можно сделать прекрасный порт. Порт — это будущее города».

Мартьянов пытался представить себе, каким будет порт. Дикие, крутые берега оденутся гранитом, вокруг вырастут постройки. В седловине горы разместятся пакгаузы, склады. Бухту опояшет железная дорога. Чтобы сделать закрытые от моря причалы и пристань, вот здесь, где он идет на лыжах, придется построить мол.

Но больше всего Мартьянов думал о людях. «Скоро будет Шаев. Как-то он завернет дело?.. Не заупрямился бы! Были у него такие помполиты. Ох, много возни с ними: говоришь им одно, а они делают другое, в результате — вечные споры. Начать бы работать рука в руку».