Но иголки хотя бы меняли?
Иголки меняли. Но всё равно – по санитарным законам так делать запрещено.
Инфекция может через иголку проникнуть в шприц?
Ну… в принципе нет, потому что поршень как бы идёт всё время вниз… Но мало ли? Например, если глубоко вкалываешь, через иглу может быть ретроградный заброс крови – и всё, тогда можно заразить, да. Но вот, тем не менее…
О чём это говорит? Во-первых, везде была экономия. Очень строго смотрели на эти ставки, на выработки: урезали везде, обрезали…
А с другой стороны, это семьдесят седьмой год. Гепатита В не было, гепатита С не было… Была вообще тишь да гладь.
Светлый, светлый такой был период…
Я слышал, вы из Швейцарии, да? Ну, бывали там? Ну вот если будете – там в районе Монтрё есть замок, не помню название: и там в замке кровати – полусидячие. Оказывается, люди в средние века спали в полусидячем таком положении. Чтобы быть наготове, если какое-то нападение…
У нас сейчас – точно такая же ситуация. Если я на дежурство иду, а моя жена остаётся дома одна, она спать ложится – с ножом…
У вас отдельный дом?
Нет, квартира. Но всё время слышишь: там обокрали квартиру, там, там залезли… У меня очень хорошая наблюдательность, и я чётко заметил: у людей появился страх. Обратите внимание: в метро, в электричке – в глазах озлобленность. Люди привыкли к смертям, причём к насильственным. Идёшь по улице – лежит кто-то… Раньше, при Советском Союзе: «Что?» «Кто?» Сразу: «Пойдём посмотрим!» «Так, скорей надо скорую вызвать. Надо милицию вызвать!..» А сейчас просто мимо идут.
Раньше ночью гуляли, и вечером, и чтобы кто-то кого-то убил? приставал?.. Хоть теперь говорят, что была там какая-то уравниловка – но люди были открытые… праздники веселей проходили… В общем, всё было проще, гораздо проще…
Всё кончилось в девяносто первом году.
Я работал тогда в Никольской больнице. Двухэтажное здание, старые корпуса деревянные. Больница сельская. Её помещик достроил как раз в тысяча девятьсот семнадцатом году. Кстати сказать, операционная там была большая, шикарная. Стоял старинный зингеровский стол. Фабрика «Зингер». Девятнадцатого века выпуска. Но и в старом состоянии очень хорошо работал. Он и сейчас, кстати сказать, там стоит…
Так вот, был как раз август тысяча девятьсот девяносто первого года.
С вечера ещё, когда заступил на дежурство, девчонки мне говорят: чего-то творилось днём непонятное. (А у нас рядом военный аэродром.) Говорят: каждые две-три минуты на аэродром садится грузовой ил-семьдесят шестой. Две-три минуты проходят – ещё садится…
Но мне было не до того: у меня девочку привезли, очень тяжёлая была травма… и, в общем, эта девочка оказалась нежизнеспособна. То есть произошёл летальный исход. Мы её закрыли простынкой, и вот так у неё рука свисла. Я подхожу – и вдруг она пальцем мне: раз… раз… манит.
Как бы: «Иди сюда».
Думаю: «Ну ничего себе!..» И все тоже, естественно, испугались.
А это, оказывается, бывают уже такие посмертные сокращения, когда отдельно сгибаются на руках пальцы. Гиперактивность отдельных нервных клеток в умирающем организме…
И вот этой же ночью мы просыпаемся от сильного гула: чувствуется, что много-много техники идёт, и много света.
Вышли мы… а больничка стояла как раз на дороге, там есть такая деревня Шарапово, и в сторону туда военный аэродром. И по этой дороге – танки, танки… Бэтээры, бэтээры… Всё дрожит. Свет яркий – ночью…
Я говорю (мы вышли с заведующим нашим) – я говорю ему: «Лёнь, что это? Война?»
Он: «Не знаю…»
И прямо с тех пор и поехало. Революции, путчи, расстрел Белого дома, беспредел весь бандитский… Ну такой беспредел – просто!.. Практически каждый день привозили – кого подре́зали, кого расстреляли: из ружья, из гладкоствольного оружия очень много было ранений… Наркоманов везли: дежуришь – привозят, ещё привозят… Очень много везли поездной травмы…
Тех, кто попал под поезд?
Ну да. С Минского везли шоссе, с Можайского: очень много было аварий. Ранения…
У нас совмещал один врач, реаниматолог-анестезиолог. Однажды у него было двадцать две операции за ночь. На двадцать третьей операции ему стало плохо…
Двадцать две операции – за одну ночь?!
Только за одну ночь, да. Аппендицит, ущемлённая грыжа, желудочное кровотечение, ножевые ранения, разрыв селезёнки, разрыв печени, в сердце ранение было…
А есть какая-нибудь, я не знаю, техника безопасности? Ограничения?
Ну а как, какие ограничения, если везут этих больных?
Я помню, тоже всю ночь оперировал-оперировал – и утром надо было сдавать дежурство.
Вхожу, сидит профессор – и надо ему докладывать: поступил такой-то больной с таким-то диагнозом, сделано то-то и то-то… И так про каждого больного. И на вопросы, которые профессор задаёт – надо на все эти вопросы ответить.
Помню, зашёл в эту залу, у меня во-от такие две пачки историй… Сидит профессор – а у меня просто сил нету. Я хлоп эти пачки перед ним, говорю: «Вот здесь поступившие, а это вот наблюдающиеся… всё!»
Все посмотрели на меня… «Ну ладно, идите…»
Да лихое было время, что говорить…
Помню случай, из Кирова приехали работяги продавать лес. Поселились в гостинице, на территории… там у нас есть такой Старый Городок.
Продали этот лес, и с деньгами вырученными должны были на следующий день уезжать. И, видно, кто-то навёл на них.
А жили на первом этаже. Ночью человек пять или шесть туда залезли, в масках, с оружием, стали их грабить.
А мужики оказались здоровые. Маски эти все с них посрывали, – ну и у них у самих тоже там оказалось: у кого ружьё, у кого ещё что-то…
Короче говоря, всех скорая привезла – и грабителей, и пострадавших. Тринадцать или пятнадцать человек в общей сложности.
Вот это было шоу! Сидят все вместе в перевязочной – и милиция тут, и мы в присутствии милиции оказываем помощь… Вот это надо было снимать!
«Вот этот! – один кричит, показывает на другого. – Вот этот в меня стрелял!»
Тот: «Да ла-адно…»
«Что ладно тебе?! Что ладно?»
«Да ладно, сиди…»
«Ты, – говорит, – сам сейчас у меня посидишь!»
(А здоровые мужики-то – и те, и эти.)
«Ты сейчас, – говорит, – посидишь у меня! Я тебе… подожди, меня перевяжут, мы сейчас с тобой выясним…»
Милиция им обоим: «Всё, хватит! Выяснили уже!»
Смешно было.
Но, конечно, только со стороны…
V. Норма жизни
– Помнишь немцев, – обратился к жене Дмитрий Всеволодович, – немцев в Тае? Мы с Анной Вадимовной, – пояснил он Лёле и Фёдору, – позапрошлой зимой ездили в Тайланд, на остров Самуй. И соседи у нас были немцы. У них было любимое развлечение. Они садились с утра – все толстые, красные, плюс тридцать два на дворе, – открывали газету, какой-нибудь «цайтунг», всегда на последней странице, и страшно ржали. Мы думали, там анекдоты какие-то, немецкий юмор… Выяснилось, они читали прогноз погоды! «Франкфурт – минус пять!» И все: «Га-га-га!» А кругом пальмы, море, кокосы, плюс тридцать два… «Гамбург – минус одиннадцать»! «Га-га-га!!» И вот каждое утро так развлекались…
– К чему ты вспомнил? – спросила Анна.
– Ну как же: послушаешь этих ваших… свободных нарраторов – и понятно, почему все, начиная с Гоголя, как-то больше в Монтрё тянулись… предаться думам о родине. В Рим, в Женеву… И мы с вами тоже – видите, в Бернерском Юберлянде[17] исследуем тайну русской души. И – правильно, я считаю! Здесь это ещё можно хоть как-нибудь выносить. Дома послушаешь – сразу ложись и помирай. Да и слушать не станешь.
