Впервые опубликовано: О современной буржуазной эстетике. Вып. 3. М., 1972.

Год 1968 – год социальных бурь на Западе, который уже уходит теперь в прошлое, оказался критическим годом в судьбе так называемой критической теории – франкфуртской школы социологии. Назревшие в обществе левые настроения привели к своего рода "короткому замыканию" – взрыву общественного интереса к теоретическому творчеству оппозиционных мыслителей, таких, каким был и руководитель Франкфуртского института социологии Т.В. Адорно. Сопутствовавшая атмосфере бунта идеологическая неопределенность, разброд, хаос, политическая незрелость масс, в большей мере только теперь пробудившихся к активности, – все это создавало удобные условия для ревизии марксизма у Р. Гароди или Э.Фишера[1]; в это же время безмерно выросло влияние таких философов и публицистов, которые издавна искали "третьего пути" между капитализмом и социализмом, между буржуазной философией и марксизмом, лавируя между оппозицией современному буржуазному миру и его апологетикой. Среди таких авторов первым необходимо назвать Г.Маркузе, эмигрировавшего в годы фашизма из Германии и жившего в США. На втором месте после него будет идти тогда Адорно, тоже бывший эмигрант, вернувшийся в Германию вскоре после окончания войны.

Но политические бури, захватывающие миллионы людей, – это одновременно и процессы наиболее активной дифференциации, процессы становления и кристаллизации идейных убеждений, для многих – школа политической зрелости. Теории Маркузе и Адорно не выдержали испытания, которому были подвергнуты в критическую минуту исторического развития. Ускоренная проверка построенного ими теоретического здания привела их теорию к кризису и даже к внутреннему распаду. Так, и адорновский образ мира выявил свою конечную несостоятельность; неожиданная смерть Адорно в августе 1969 г. ускорила процесс распада и привела к развалу "школы Адорно", лишившейся своего центра, творческой субстанции.

Теория Адорно стала подвергаться критике и слева, и справа, и со стороны академической философии, и, главное, со стороны более "л евых" идеологов – модернистов от политики. Особенно в последнем случае такая критика – эхо того непонятного и неприятного для многих "левых" обстоятельства, что теория Адорно не совпала и не сошлась с практикой – с попыткой революционных действий в период 1968 – 1969 гг.; заложенная в теории Адорно, как казалось многим, "универсальная оппозиция" буржуазному обществу, подчеркнутое "отрицание" этого общества и отрицание даже "всего существующего" в своей "позитивности" – все это было далеко от непосредственных и, как правило, политически наивных попыток "изменить действительность" прямым действием[2].

Влияние Адорно не было новостью для Западной Германии; это влияние его теории на левую интеллигенцию неукоснительно усиливалось на протяжении примерно полутора десятилетий, предшествовавших 1968 г.; но уроки, взятые у Адорно, были двусмысленны и противоречивы, а этого не могли долгое время оценить находившиеся под его влиянием интеллигенты.

Между тем практическая пассивность, созерцательность теории Адорно была заложена в ней с самого начала, по самому ее смыслу, а политический потенциал, который несла она в себе, был своеобразным консервированием и возрождением социальной ситуации 20-х – начала 30-х годов. Образ политической действительности предфашистских лет эта теория накладывала на реальность аденауэровской Западной Германии, хотя и существенно его модифицировала: между "образом" и действительностью оставался существенный зазор; этот зазор позволял одновременно оживлять левые политические импульсы 20-х годов и замыкать их "внутри их самих"; в результате бесцельность умертвляла политический заряд теории Адорно. Вращаясь в себе самой, эта теория все более склонялась к примирению с обществом: застывшая "левая фраза" как стилистический и языковой "жест" никак не мешала умеренности, созерцательности и отстраненности "критической теории".

Но созерцательность и "страдательность" – изначальные свойства того сознания, которое в данном случае пропустило сквозь себя политическую ситуацию Веймарской республики и создало свой "образ" действительности. Адорно принадлежал к тому промежуточному и немногочисленному слою интеллигенции, который в предшествующие фашизму годы пытался радикально выработать и философски углубленно закрепить свой особый модус неприятия капиталистического мира с его идеологией. Этот слой интеллигенции искренне симпатизировал тому социальному анализу действительности, который был дан К. Марксом, – отсюда большой интерес к марксистской теории[3], но этот же самый слой никак не мог принять практических "импликаций" марксистской теории, не мог принять и самой идеи связанности марксистской теории с практикой[4], а потому мог только примкнуть к уже не новой традиции ревизии марксизма (марксизм как своего рода "чистая" философия, как разновидность примененной к социальному вопросу диалектики), мог только по-своему ревизовать марксизм. "Междуклассовость" выбранной позиции заставляла свое положение воспринимать так или иначе как положение жертвы – роль страдальца, приучившая к пассивному страданию и заставлявшая в положении народа видеть пассивное страдание. Две оперы Альбана Берга – "Воццек" и "Лулу", создание которых заняло все междувоенное время (Берг умер в 1936 г.), – до глубины своей пропитаны именно социальным состраданием; Бергу была чужда какая-либо политическая активность, но для тогдашнего нового поколения интеллигенции, к которому принадлежал Адорно – а он был учеником Берга в музыке как композитор, – этот художественный язык социального сострадания был внутренне близким, родным языком. И в философских опытах этого нового поколения запечатляется страдание и отчаяние; социальный анализ, который в марксизме приводит к революционной практике, здесь упирается в историческую бесперспективность, в бесцельность общественного развития; усвоенная диалектика упирается в стену. Адорно всю жизнь разрабатывал свою "негативную диалектику"[5]:

такая негативная диалектика закрепляет и увековечивает социальный протест, – увековечивая, перечеркивает и лишает смысла. Разумеется, поколение Адорно не было однородным; В. Беньямин, тонкий и глубокий мыслитель, стоял на левом фланге в этой внутренней дифференциации "промежуточного" интеллигентского слоя; но жизнь Беньямина трагически оборвалась в 1940 г.; Адорно же, столь многому научившийся у Беньямина, в своем развитии все более правел, описав ту же кривую, что и Хоркхаймер. Замыкаясь в своем негативном теоретическом круге, Адорно сочетал социальный потенциал протеста с антикоммунизмом[6].

Адорновская философская "междуклассовость", помножающая созерцательный протест на практическую реакционность (апология "существующего" как результат тщетности всяких направленных на реальное изменение общества усилий), заключала внутри себя нигилизм; поэтому она прямо-таки вынуждала все снова и снова теоретически обосновывать свою позицию, отмежевываться от традиционного, "чистого", асоциального философского нигилизма: негативная философия как единственная "позитивная" возможность своего самоутверждения. Поэтому вполне понятно, к чему внутренне была наклонна теория Адорно – к нигилизму как жизненной позиции и как самораспаду философской мысли. Поэтому понятно и то, как противоречивы были полученные у Адорно уроки: его теория возбуждала чувство социальной неудовлетворенности, накапливая "потенциал протеста", провоцировала действие, но одновременно обрекала его на поражение – отнимала смысл у того, к чему звала. Прямое, открытое политическое действие разрывало круг, в который замкнута была мысль Адорно, изливало скрытый в нем протест наружу, в жизнь, но адорновский круг бесперспективности успевал уловить этот пролившийся в жизнь протест, перечеркнув его своим нигилизмом, отметив его действенность своей бесцельностью и бесперспективностью. Эта логика отрицания (самоотрицания) во многом и запечатлелась в анархическом бунтарстве 1968 г. А с другой стороны, стало достаточно ясным и то, что круг этой созерцательной философии замкнут искусственно, что весьма логично разорвать его, отделив действие от теории. "Действие" стало искать для себя других, нередко куда худших (хотя и более "цельных") теоретических обоснований; а из теории мог быть выведен "простой", куда менее замысловатый, зато более откровенный и прямолинейный нигилизм. Это – только один из вариантов "распада", одна из возможных его схем. А отвлеченный "социальный протест" адорновской теории мог приводить даже к формам слепого антисоциального анархизма; теоретически разграниченные и далекие друг от друга, эти формы могли на практике оказаться весьма близкими друг к другу.