— Ну, хорошо, — я махнула рукой, — пошли. Может, и правда удастся отвертеться от торжеств, которые всё так и норовит закатить твой папаша.

Князь Гордята разинул рот и снова захохотал басом.

— Ну, братик, тебе и сокровище досталось! Праздники не любит, венчаться не любит! Ей лишь бы в книжках пыльных копаться да зелья свои колдовские варить. Впрочем, оба вы хороши; одно слово — чародеи!

— Кова-а-арная! — радостно подтвердил Степка, запрыгивая ко мне на руки.

— Да сколько ж можно? — пробурчала я, выходя со двора на улицу. Дар, посмеиваясь, последовал за мною.

— Ваши чародейства! — неожиданно грянул вопль. Хлопнувшись на колени, староста резво пополз в нашу сторону, норовя при этом ещё и тюкнуться лбом о землю. — Счастье-то какое! Да неужто к нам наконец-то господа маги пожаловали?! Мы ж вас который месяц всем селом ждем — не дождемся! Богами молю, смилуйтесь, обороните от напасти лютой!!!!

Вздрогнув, я выронила возмущенно мякнувшего кота, обернулась и уставилась на мужичка. Как правило, синедольские селяне побаивались ведуний и чародеев, предпочитая держаться от них подальше. К нам обращались только тогда, когда терять было нечего. А тут вдруг такая исступленная любовь…. Дар на всякий случай задвинул меня к себе за спину.

— А ну-ка, встань! Вставай, вставай! Нечего по лужам ползать! А теперь — быстро и внятно, что тут у вас приключилось?

— Ваше чародейство, князь-батюшка! — умильно завел староста, послушно выбираясь из лужи. На мокрые изгвазданные штаны он не обращал никакого внимания. — Радость, радость-то какая нам привалила! На тебя вся надежда! Защитишь, выручишь!

— Короче! — рявкнул начинающий терять терпение чародей. — Говори, кто вам докучает?

— Лес, — кротко ответил мужичок и с надеждой уставился на оторопевшего Дара.

— Что?! Как это — лес?

— Лес, — подтвердил староста.

— Леший, что ли, озорует? — предположила я, выходя из-за плеча мужа.

— Нет, княгиня-матушка (вот ведь демон! нашел себе матушку; ещё бы бабушкой назвал!), не леший это, — со знанием дела поклонился дядька. — Лес нам жизни не дает.

— А вот теперь поподробнее, — заинтересовался уже и Дар. — Как это вам лес может жизни не давать?

И староста поведал нам совершенно невероятную историю. К югу от села, всего в какой-нибудь четверти версты от околицы начиналась прекрасная роща. Почти сплошь строевой лес: дуб, бук, граб, береза, сосна, нечасто — орешник или ельник (как же, как же, помню эту рощу: чистый такой лес, светлый; мы с детворой всё туда за ягодами и грибами бегали). Понятное дело, едва приехав в Запутье, переселенцы поначалу решили, что это самое подходящее место, где можно по-быстрому разжиться дровишками, или лесиной, или жердями. Однако с добычей не вернулся никто. Лес не отдал людям ни единой веточки. Более того, те, кто там побывали, потом с содроганием рассказывали, что уже на опушке им начинал слышаться загадочный шепот, который становился всё более зловещим по мере того, как незадачливые дровосеки углублялись в чащу. Посреди ласкового, ясного леса им начинали мерещиться навевающие жуть и смертный ужас картины. Ветви деревьев так и норовили зацепить незваного гостя, корни, словно змеи, то и дело выныривали прямо под ноги, заставляя спотыкаться и падать. Дело заканчивалось тем, что роща вышвыривала ободранных, обезумевших от страха людей прочь.

Дальше — больше. Углежога, все-таки как-то умудрившегося завалить одно-единственное дерево на опушке, скрутила неизвестная болезнь, от которой всего за две седмицы здоровенный мужик высох, скрючился и помер. Две дуры-девки, решившие нарезать лозин, покрылись коростой и вот уже который месяц стыдятся выйти из дому. Лес стал прогонять даже тех, кто хотел набрать земляники или ранних лисичек. А потом туда и боровиками стало никого не заманить. По ночам из чащи начали раздаваться леденящие душу стоны и вой, от которых сельские собаки с визгом забираются под дома, коровы перестают доиться, а жена гончара сбросила до срока мертвого младенчика. Потом, правда, поутихло, но от этого стало только страшнее. Что-то дальше будет?!

— Нежить — да, нежить у нас тоже водится, — спокойно сообщил староста. — То упыри к частоколу выйдут, то мавки набегут. Но мы обереги развешиваем, дозором ходим, оружие у нас имеется серебряное — ничего, справляемся. Мухи нас тоже одолевают. Вот даже сейчас — грудень в разгаре, а они нипочем не засыпают, жужжат, проклятые. ("По всей Синедолии так; видно, чарует их кто-то", шепнул мне Дар). Но наши бабы тоже не промах. Летом надрали пижмы, по горницам развесили — и, вроде, получше стало. А вот лес… помогите, Богами молю, ваше чародейство! Никакой мочи нет с ужастью такой бок обок жить. Мы уж, кажется, и жертвы на опушку относили, и в рощу эту больше ни ногой — за каждой малостью в дальний бор ходим. А всё впустую…. От каждого дерева жутью веет. Одно название — Проклятая роща.

— Что думаешь? — спросил меня Дар, выслушав старостину скорбную повесть.

— Вот даже и не знаю, — покачала головой я. — Помнится, прежде наши селяне там спокойно лес рубили. Берегли его, конечно, на дрова не переводили. Да я и сама там сколько раз бывала.

— Может, правда, леший шалит?

— Нет, что ты… леший никогда не станет гонять всех без разбора. Вот если кто безобразничать в лесу начнет — тогда запросто, и в чащу заведет, и голову задурит, а то и волков голодных наведет. Но чтобы вот так? Нет.

— И что будем делать?

— Как — что? Сходим туда, да на месте всё посмотрим. Кстати, Ала с собою возьмем, пусть со своими обожаемыми деревьями побеседует.

— Хорошо, — подумав, кивнул чародей, — согласен. Пойдем в лес. Но сперва — венчаться.

Несчастное крыльцо, помнившее ещё тетушку Всемилу, последний раз жалостливо заскрипело и с обреченным вздохом окончательно расселось.

На пригорке возле воздушного храма нас встретила едва ль не половина жителей Запутья, пришедших поглазеть на свадьбу и на молодых (ох, бабоньки-и-и, гляньте, а жених-то какой справный, у-у-ух! а вот женка ему будет худенькая да бледненькая; совсем же ещё девочка, видели?.. жалко-то ее как! а платом её что ж не прикрыли??? да не понять их, этих благородных!! да к тому же, бают, чародеи они!!!) Чуть в сторонке от толпы стояли Радош с Зораном, ратники и — наособицу, вцепившись друг в друга и слегка пошатываясь — Ал и Унгор, чьи мученические зеленоватые лица выгодно оттеняли блеклый осенний день. М-да… а местная культура-то посильнее оказалась!!

Путаясь в подоле одолженного Малушей платья, я смущенно попыталась спрятаться за Даром. Селяне довольно зашептались: вот это хорошо, это правильно! Пусть постесняется! Не то — ишь какая! неприкрытая венчаться идет!

Шествующий прямо перед нами Гордята важно кивнул пожилому священнику, поджидавшему нас на широких каменных ступенях храма, и тот с натугой распахнул высокую двустворчатую дверь, приглашая проследовать внутрь. Однако по традиции нам с Даром полагалось зайти последними.

— Кыш! А ну, кыш отсюдова, тебе говорят! — разнесся над головами людей зычный бабий голос. Толпа замялась у входа и удивленно загомонила.

Встав на цыпочки, я вытянула шею и попыталась разглядеть, кто же так не угодил своим появлением жителям Запутья.

Вот лучше бы я этого не видела. В дверях, у самого входа в святилище, раздраженно подергивая кончиком хвоста, припал к камням Степка, явно вознамерившийся войти в храм самым первым.

Селян это не порадовало. Судя по их решительным лицам, котам тут было совсем не место, о чем они и не ленились сообщить лезущему куда не следует животному. Вряд ли они могли предположить, что Степка прежде даст отрубить себе хвост, чем пропустит такое мероприятие. А ещё лучше — сам отрубит его кому-нибудь другому. Окинув нехорошим взглядом толпу и растущие неподалеку березки, кошак разинул розовую пасть.

Рядом со мною негромко выругался Дар. Похоже, он, как и я, успел сообразить, что через миг Степан, который по моей просьбе до сих пор хранил — и почти сохранил! — свои разнообразные таланты в секрете, плюнет на все договоренности и покроет селян отборным матом. Те же, в свою очередь, при виде говорящего зверька охотно украсят собою окрестные деревья, а также крыши соседних строений. И уж тогда-то наша свадьба, вне всякого сомнения, запомнится жителям Запутья надолго…