Понька, часто моргая мутными глазами, осторожно спустился со ступенек.
— А я в Березань ходил. Хотел в ратники поступить, да только меня не взяли. Сказали — войны нет и набора нет (я ухмыльнулась: довольно рослый, но нескладный и рыхлый парень мало походил на известных своей подготовкой и выправкой синедольских воев, пусть даже и не из личной дружины великого князя)! Приходите в другой раз, когда война будет…. А когда она ещё будет, эта война?! — похоже, увалень всерьез переживал, что Синедолия ни с кем не воюет.
— Очень надеюсь, что никогда, — сухо ответила я. — Ну, а дальше что?
— Дальше-то? — Понька звучно поскреб всклокоченный затылок. — Ну, погулял я маленько, Березань поглядел, деревеньки ещё разные. А ну их, думаю, везде всё одно и то же: целый день пашешь, пашешь, к ночи упадешь, а с утра — заново принимайся! Так и дома жить можно, даже и ещё получше! Вот я сюда и вернулся. А дом-то пустой стоит. Ни коровки, ни курочки, ни отца-матери, ни брата. Одни мухи да мыши. Как жить? Кругом чужие люди, пришлые, хваткие, всё добро, какое у соседей оставалось, подчистую расхватали, мне ничего не оставили. Хорошо хоть с нашего подворья ничего не утащили — им Космай сказал, что меня в городе видел, что жив я.
М-да, дружочек, это тебе очень повезло, что народ в Запутье пришел совестливый и до чужого добра, не в пример тебе, совсем не охочий. Люди, как мне рассказывал Дар, занимали вымороченные села по прямому указу великого князя. Могли и не обратить внимания на чьи-то там слова, а пустующий дом прибрать к рукам. Поджав губы, я исподлобья смотрела на Поньку. А тот все больше расходился:
— Так теперь и мыкаюсь. Прежде, когда матушка жива была, всё у нас было в порядке, всего хватало. Матушка завсегда сироток привечала — ну, вроде тебя, — вот они и старались, работали. Мы их, конечно, кормили, не обижали. Крышу над головой давали.
— В сенях? — не удержалась я.
Понька недоумевающе уставился на меня.
— А и в сенях. Разве там плохо? У нас однажды целых три сироты кормились. Кого в сени, кого в коровник определишь. Всё ж — не под забором.
— Да уж, не под забором… — протянула я, живо представляя "облагодетельствованных" сирот. Наверное, когда я пропала, тетка Броня быстро сообразила, что потеряла дармовую рабочую силу. Ну, а сирот во все времена хватает… — И куда ж они потом девались, работнички ваши? Разбегались?
— Да по-разному, — пожал плечами парень. — Кто зимой застудится да от лихорадки сгинет, кто, неблагодарный, счастья какого-то пытать уйдет. Даже и "спасибо" не скажет за науку! И чего им не хватало?.. А нынче — где их взять, сирот-то? Людей у нас маловато стало, вот ведь беда! Как теперь с хозяйством управляться? — Понька обвел рукой приунывший дом и развалины небедного прежде подворья. Быстро он, однако, с ним расправился. — Слушай, да ты точно ль Славка?
— Точно-точно, — кивнула я, отчаянно жалея, что решила посмотреть на свой бывший дом. Лучше бы я просто сходила на могилку к тетушке Всемиле.
— Так это ж просто замечательно! — внезапно воодушевился недотепа. — Раз ты вернулась, то тебе теперь и хозяйство вести!
— Что?!! — опешила я.
— Ну как же? — Понька неожиданно резво встал между мною и калиткой — видимо, чтобы я не смогла сбежать от неожиданно подвалившей мне удачи, практически подарка судьбы. — Раз ты тогда в лесу не сгинула, значит — в бега ударилась, из нашей родительской воли вышла! Шаталась невесть где едва ль не цельных восемь лет! Да ещё неизвестно, как ты себя всё это время вела. Так что теперь тебе прямая дорога грехи свои замаливать, хозяйство поднимать, да хозяина, то есть, меня ублажать. Девка ты хоть и тощая, но справная, — облизнулся парень, жадно глядя на меня. — Ну, давай, иди в дом! Пошла, говорю, пошла!
Я молча рассматривала это осторожно приближающееся ко мне недоразумение. Бедные дети! Думаю, последние годы им приходилось совсем не сладко, гораздо хуже, чем мне — восемь лет назад братьев интересовали дальнобойные рогатки, пирожки с вареньем и сворованные у соседей сливы, а вовсе не девки. Но вот позже они расширили круг своих увлечений…
— Дай пройти, — хмуро сказала я, пытаясь обогнуть парня.
Не тут-то было. Недоросль растопырил руки, словно баба, пытающаяся поймать гуся, и медленно пошел на меня.
— Тихо, тихо, — бормотал он себе под нос, зорко следя за тем, чтобы очередная "сиротка" случайно не проворонила своего счастья.
От удивления я даже растерялась. С тех самых пор, как я рассталась с "благодетельницей" Броней, большинству людей даже не приходило в голову так со мною разговаривать. А если вдруг кому и приходило, то эту оплошность я исправляла быстро и — по возможности — наглядно. Алгушка вон, сестрица Дарова, по сей день вздрагивает, увидав что-нибудь синее или рогатое.
Я могла бы одним щелчком размазать противного парня по земле, но вместо этого стояла и смотрела, как он подбирается ко мне.
— Слав, а я тебя по всему селу разыскиваю. Этот прыщ тебе что, докучает?
Небрежно облокотившись на плетень, Дар с любопытством, словно редкую диковинку, разглядывал наступавшего на меня Поньку. Я выдавила из себя виноватую улыбку и неловко развела руками — дескать, шла я себе, шла, прогуливалась, а оно вон как обернулось!
Мой новый "благодетель" раздраженно зыркнул на чародея. Всё-таки, с некоторым опозданием начала припоминать я, из двух братьев посообразительнее был младший, Донька. Глуповатый Понька не мог придумать даже простейшей каверзы, однако за Донькины проделки всегда доставалось именно ему. Похоже, с возрастом ума у парня не прибавилось. Ибо только законченный идиот мог попытаться нахамить Дару…
— Вот, а что я говорил? — пробурчал парень, неожиданно ловко цапнув меня за локоть. — Сразу видно, что ты за штучка! Ну, ничего, ничего…. А ты уважаемый, иди себе! Нечего за чужой забор хвататься. Это улица для всех, а плетень мой, собственный.
— Живо отпусти меня, придурок, — злобно прошипела я, пытаясь выкрутиться из липких Понькиных лапок, — это мой муж!
— Ах, му-у-уж! — с издевкой протянул Понька. — Ты что же, решила, что девке можно выходить замуж без братниного благословения?! Я тебе единственная родня, так что ты должна меня почитать, словно отца с матерью!
— Тебя, часом, мамка из люльки вниз головой не роняла? — изумилась я. Ничего себе, родственничек отыскался на мою голову!
— Иди, иди, — Понька настойчиво подтолкнул меня к крыльцу. — Дома поговорим. Счастливо оставаться, уважаемый. Да, а от моего забора ты всё-таки отойди!
Я беспомощно посмотрела на Дара. Что тут скажешь? Похоже, дурня проще прибить, чем убедить!
Наверное, Дар пришел к такому же выводу. Неприязненно глядя на недоумка, он щелкнул в воздухе пальцами, словно отвесил кому-то крепкий щелбан. Кому — стало ясно в тот же миг. Выпустив мой локоть, Понька пролетел с десяток шагов, впечатался в стену горестно застонавшей избы и сполз на землю, мыча и потирая вспухающий на глазах лоб. Кажется, я даже услыхала, как в его пустой голове что-то загудело.
— Вот сколько тебе можно говорить, — вздохнул чародей и легко перемахнул плетень, — чтобы ты никуда без меня не ходила? И что с тобой — ты разучилась колдовать? Или мы с Зораном вчера у тебя слишком много сил выкачали? Слушай, а это вообще кто? Местный сумасшедший?
— Дар, это Понька, — я с облегчением вцепилась в руку мужа, — сын тетки Брони. Ну, помнишь, я тебе рассказывала?
— А-а-а, — заинтересовался чародей, — Броня — это та злобная баба, которая вселилась в твою избу, а тебя определила себе в холопки? А затем выгнала в зимний лес?
— Ну… да. Они все, кроме Поньки, погибли — ну, тогда, весной. А он… думаю, он и взаправду больной на всю голову.
"Больной на всю голову" оказался недоволен поставленным диагнозом. Всё еще потряхивая этой самой нездоровой частью тела (словно надеялся, что вот-вот там забренчит одинокая, но очень умная мысль!), он обиженно прогудел:
