а) массовое сознание созрело до понимания того, что сложившаяся в России криминальная экономическая система несовместима ни со здравым смыслом, ни с элементарным нравственным чувством, ни с выживанием российского социума;
б) жрецы системы, обеспокоенные за свое будущее, готовятся продлить её функционирование, сменив свои пропагандистские бренды (включая первое лицо), мифологемы и ритуальные практики. Во многом повторив тем самым операцию «Наследник-1999», но легитимизировав её, на этот раз, не «маленькой победоносной войной», а «маленькой победоносной улицей» (которую призвано обозначать лоялистское крыло оппозиции);
в) задачей национального спасения становится не просто замена первого лица, а ликвидация политической и экономической власти ныне правящей клептократии. Её неизбежное ослабление на вынужденной переправе открывает историческое окно возможности для мирной антикриминальной революции.
Срезонировав с этим набором общественных ожиданий, «Преданная Революция» спровоцировала широкую дискуссию. Позволю себе принять в ней участие, тем более, что речь в ней идет не только о том, как мы пришли к сегодняшней катастрофе, но и о том, можем ли мы её преодолеть и какими средствами. В связи с этим у меня есть серьезная оговорка относительно центральной метафоры автора — приватизация как первородный грех. Мой взгляд на генезис нашей экономической системы, который я неоднократно высказывал, несколько иной, что имеет непосредственное отношение к пониманию сегодняшнего состояния и к поиску путей выхода из него.
Концепция «первородного греха» отдает дань той традиции, в которой роль команды Гайдара-Чубайса в создании постсоветской экономической формации в значительной степени преувеличивается как их беспощадными критиками так и их восторженными почитателями.
Гораздо реалистичней оценивал ее сам Анатолий Чубайс в своем очень интересном интервью об истории российских реформ:
«В чем главная претензия российского народа к приватизации? Она описывается одним словом: несправедливая. Абсолютно правильная претензия. Наша приватизация была совсем не справедливая… Мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что если мы попытались бы не отдать им эту собственность, то они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур.»
Я заменил бы здесь только слова «они бы ее взяли.» на «они уже ее взяли.». Первые миллиардные состояния членов ЦК КПСС начали формироваться уже в 1989-м, когда явилось на свет наше национальное достояние концерн «Газпром» и почти никому в СССР еще не были известны имена Гайдара и Чубайса. Вся перестройка была масштабной спецоперацией номенклатуры по конвертации ее абсолютной коллективной политической власти в огромную индивидуальную экономическую власть ее наиболее выдающихся представителей. Младореформаторам действительно оставалось на первом этапе только легитимизировать в основном уже сложившееся распределение собственности.
Но термин «номенклатурная приватизация», впервые возникший еще при анализе центральноевропейских реалий (Польша, Чехия) конца 80-х годов, далеко не отражает всей сути происходивших в России явлений. Номенклатурная приватизация в Польше или (в меньшей степени) в Чехии заключалась в том, что бывшие партийные чиновники становились, как правило, владельцами той собственности, которую они так или иначе курировали, т. е. совершалась «несправедливость» в начальной точке траектории.
Но зато грамотно выстроенная конкурентная рыночная среда обеспечила инвариантность процесса по отношению к начальным условиям. Каково бы ни было первоначальное распределение, эффективно функционирующие новые собственники умножали свое «неправедное» достояние, а бездарные теряли его. В обоих случаях это работало на эффективность экономики в целом, что и привело к относительному успеху экономической реформы в Центральной Европе.
Возможно, на тот же результат первоначально рассчитывали и реформаторы в России, но у нас произошло нечто существенно иное. «Несправедливость» не ограничилась начальной точкой процесса, а континуально воспроизводилась и продолжает воспроизводиться и экспоненциально возрастать уже два десятилетия вдоль всей траектории развития. Второму эшелону слегка обновленной молодыми реформаторами номенклатуры захотелось продолжения банкета. В результате возникла формация-мутант — ни социализм, ни капитализм, а неведома зверушка, описание которой в традиционных научных терминах затруднительно и требует каких-то новых языковых средств.
Абрамовичи, фридманы, дерипаски, потанины, прохоровы, тимченки, чемезовы, ротенберги, ковальчуки никакие не капиталисты в классическом смысле этого слова и никогда ими не были. По своей ролевой макроэкономической функции, по характеру своей деятельности они назначенные высшим руководством страны государственные чиновники, контролирующие бюджетные потоки и перераспределяющие сырьевую ренту. Эти фактические чиновники и виртуальные бизнесмены получили возможность совершенно легально отчуждать в возглавляемые ими и, как правило, хранящиеся за рубежом общаки огромную долю национального богатства. В то же время они освобождены от ответственности частного собственника. Их «компании» никогда не разорятся, не обанкротятся, как бы высок ни был уровень личного потребления их владельцев и бенефициаров и как бы низок ни был уровень эффективности их управления. Через приватизированное ими государство они поддерживаются государственным бюджетом либо гарантированными государством зарубежными кредитами. Так они продолжают приватизировать страну вновь и вновь.
Номенклатурная пуповина, связывавшая в конце 80-х — начале 90-х новорожденный российский капитализм с властью, не только осталась неперерезанной, но и выросла в огромную ненасытную кишку. В нее провалились за двадцать лет и залоговые аукционы, и пирамида ГКО, и госкорпорации друзей, и империи тимченок, абрамовичей, ковальчуков, шоломовых, ротенбергов. Это не первородный грех, а четвертьвековой блуд новых старых хозяев жизни.
Континуальность этого длящегося десятилетия преступления (сага «Сибнефти», представленная в Высоком Королевском Суде, — великолепная иллюстрация) страшна не столько даже вопиющей социальной несправедливостью, сколько, прежде всего, неэффективностью такой феодально-бюрократической формы «собственности», ее абсолютной нерыночностью. Путь «собственника» к успеху в России лежит не через эффективное производство и успешную конкуренцию, а через близость или прямую принадлежность к «властной вертикали», через эксплуатацию своего административного ресурса — маленького или совсем не маленького куска государства — и через абсолютную лояльность правящей бригаде и ее пахану. Как любит повторять один из самых богатых людей России, «в любой момент я готов отдать все свое состояние по первому требованию Владимира Владимировича Путина».
Смертный грех всех «реформаторов» двадцатилетия вовсе не в том, что двадцать лет назад они кому-то не тем и как-то не так раздали собственность. Беда в том, что они так и не создали и даже не попытались создать базовые инструменты рыночной экономики и прежде всего институт частной собственности с его ответственностью собственника, не говоря уже о трансформации политической и судебной систем. В результате родился мутант континуальной приватизации, пожирающий страну и лишающий ее всякой исторической перспективы.
Последней точкой невозврата была знаменитая встреча Путина с олигархами весной 2003 года. На ней Михаил Ходорковский, прошедший к тому времени путь от олигархического Савла к модернизационному Павлу, открыто призвал Путина изменить губительные для судьбы страны действующие правила игры:
Я предпочитаю играть по новым правилам открытого, конкурентного, законопослушного, независимого от бюрократии бизнеса. Многие мои коллеги готовы последовать моему примеру. Только так мы сможем вывести экономику из сложившейся при нашем с Вами участии системы бандитского капитализма, обрекающей страну на застой и маргинализацию. Но мы одни не можем разорвать эту порочную связь денег и власти. К этой болезненной операции должны быть готовы и сама власть, и ее бюрократия. И в этом Ваша историческая ответственность, господин президент.
