Впрочем, благодаря этому изолированному тексту может сложиться превратное представление; участник сатанинских оргий должен сам признаться в своих вкусовых предпочтениях. Он редко бывал «леопардом», а чаще «гиеной» или «шакалом» — падаль была для него привычной, излюбленной добычей. Обратимся к судебным процессам над всеми этими маньяками, показания которых перед судьями предоставили материал для нашего описания Шабаша.

Шабаш! Пандемониум бесчестия и злодейств, воплощенных в самых уродливых формах: перед нами официальный «театр» классического и легендарного колдовства.

Что сказать об этой мрачной комедии, разворачивающейся в еще более мрачной обстановке? Какую реальность ей приписать? Не существовала ли она лишь в том же смысле, что и сказочный Броселиандский лес, всё еще видимый для некоторых мистиков Финистера (друзей волшебника Мерлина и феи Вивианы), но исчезнувший для равнодушных взглядов, который мы тщетно стали бы искать на карте Бретани?.. Вот наш ответ:

В первую очередь, достоверно известно, что колдуны из плоти и крови устраивали и устраивают до сих пор сборища, на которых они совершают самые гнусные таинства. Со своей стороны, мы знаем о тех из них, что регулярно проводятся в самом Париже и в других городах. Мы свидетельствуем и ручаемся в их существовании; свидетельствуем как очевидцы, ручаемся с отвращением: мы вернемся к этой теме в главе VI.

Но существует также другой Шабаш, более грозный и тайный. Физический, материальный, видимый мир — лишь грубая изнанка более тонкого, столь же реального, если только не более реального: астрального мира. Это область, в которой Колдовство проявляет все бредовые образы своего неистового упоения, всю роскошь своего надменного бесчестия, все великолепие своего преступного ничтожества! Здесь оно замышляет, паразитируя на бытии, чудовищные деяния, которые каждый день терпят провал при их проявлении на видимом плане: поскольку физическая природа может только путем насилия над собой довести до конца гибельные последствия не соответствующей ей причины, несовместимой с гармоничными законами вселенной. И коль скоро эти «выкидыши» совершенно нежизнеспособны, зло уменьшается, хотя по-прежнему остается ощутимым.

Значит, на материальном плане колдовские чары и порча, конечно же, имеют губительные последствия, но редко достигают полной зрелости… Однако это «редко» повторяется с удручающей частотой. Представьте себе коварную, неутомимую десницу, щедро сеющую ядовитые семена в мире живых: но эти семена, упавшие на бесплодный песок, сгнивают под дождем или высыхают на солнце, вместо того чтобы прорасти под их двойным воздействием. Немногие из них пускают хрупкий, хилый росток и гибнут в пору цветения; некоторые цветут и плодоносят: горькие, редкие плоды! Но их достаточно для того, чтобы отравить прохожего, который их сорвет…

Уразумел ли ты эту притчу, дорогой читатель?

Колдуну удается вредить лишь неожиданно и в виде исключения, подобно тому, как сбежавший каторжник, совершая преступление, знает, что его схватят, но по-прежнему тянет свою «лямку», а жандармы идут за ним по пятам!

Колдун жаждал господства, а стал рабом.

Иногда он восстает и сбрасывает цепи, но счастье подобных «Спартаков» длится недолго, и миру столь же пристало опасаться господства черных магов, как Риму — бояться победы рабов.

И если даже колдуну удается совершить зло, его ненавистные деяния не приносят ему никакой пользы; он сам становится их первой же жертвой.

Его самым большим желанием, которое никогда не сбывается, было бы поразить другого, не получив ответного удара, но вселенский Закон взаимозависимости приводит его к неудаче и осуждению.

Он пресмыкается и барахтается в отчаянии своего окончательного бессилия, подобно слизняку на Шабаше, посреди липких объедков оргии висельников.

Этот лаконичный стих Моисея, предписывающий не оставлять ведьму в живых (дословно!), служит эпиграфом к фанатичному произведению советника Пьера де Ланкра, и все юрисконсульты, рассуждавшие о преступной магии, обязательно приводят его в подтверждение своего кровавого тезиса, словно Божью заповедь, для которой наиболее варварские законы и предписания, вынесенные против колдуна различными законодателями, служили лишь юридической адаптацией и как бы правовым «отголоском», передававшимся из века в век.

Нелепые и жестокие обычаи, введенные в средние века, вовсе не исчезли вместе с этой эпохой: усилением фанатизма отмечено всё XVI и 1-я половина XVII столетия.

Даже самым умеренным судьям костер представлялся тогда не только вполне справедливым, но и едва ли достаточным искуплением подобного злодеяния; так как, по словам Бодена (одного из авторитетов в данном вопросе), колдовство делится на пятнадцать гнусных преступлений[361], наименьшее из которых, по его мнению, заслуживает лютой смерти па медленном огне[362].

В эту эпоху раздалось лишь два голоса, возражавших против чрезмерной строгости, вошедшей в обыкновение: медика Иоганна Вира, или Вируса, и протестантского пастора Бальтазара Беккера.

Вир в своем трактате «De Lamiis»[363] и, особенно, в своем большом произведении о «Дьявольских наваждениях и обманах»[364], утверждает, что колдун — это не преступник, которого следовало бы сжечь, а больной, подлежащий лечению. Суждение тем более редкостное и неожиданное, что Вир не оспаривает ни власти демонов, ни реальность колдовства. Этот благородный мыслитель вызвал всеобщий вопль негодования: доказывать безумие колдунов — не означало ли это открыто встать на их сторону?.. К тому же он был учеником и другом Корнелия Агриппы, автора «Оккультной философии»: еще один повод для подозрений. Одним словом, намекали на то, что он защищал pro domo et patria[365] и сам был приспешником Ада.

Боден тотчас же опубликовал, вслед за «,Демономанией», «Опровержение взглядов Иоганна Вира»[366], которое начинается так: «По окончании сего произведения и перед тем, как отдать его в печать, Печатник, которому я дал это поручение, прислал мне новую книгу «De Lamiis» медика Иоганна Вира, где он защищает колдунов… Что дало мне возможность ответить ему не из ненависти, а, во-первых, во имя Господа, против коего он ополчается. Во-вторых, дабы опровергнуть взгляды иных судей, которых сей человек заставил изменить свои взгляды и сим похваляется, кичась тем, что добился этого своими книгами, благодаря чему ряды самых отъявленных колдунов ныне расширяются[367], и называя палачами тех судей, кои отправляют их на костер: что меня чрезвычайно удивляет, ибо подобное мнение должно принадлежать человеку весьма невежественному и весьма злобному. Однако же Иоганн Вир показывает своими книгами, что он вовсе не невежда, и даже лекарь, и, тем не менее, он учит в своих книгах множеству чародейств, достойных порицания… что я не мог читать без отвращения»[368]. Далее необходимо видеть, с каким высокомерием Боден отсылает его, «коновала», не способного к высшей теологии, к «ипостаси мочи»!