Глас бедняги Вира вопиял в пустыне! Примерно столетие спустя Бальтазар Беккер в своем «Волшебном мире»[369] подхватил и подчеркнул, во имя Иисуса Христа и милосердия, тот самый тезис, который Вир отстаивал во имя физиологии и медицины: он тоже не имел успеха. Беккера обвинили в том, что он отрицает существование Дьявола; случай наделал много шума… По настоянию своих же единоверцев, он был освобожден от обязанностей священника своими голландскими коллегами, собравшимися по этому поводу на синод.
Отрицая a priori саму личность колдуна, Беккер пошел еще дальше: лучше бы он придерживался взглядов Вира. С тем, что адепты гоэтии — безумцы, я соглашаюсь в большинстве случаев; но это, прежде всего, зловредные безумцы. Нам известны страшные слова председателя суда присяжных: «Если мономания — болезнь, то, когда она приводит к преступлениям, карающимся смертной казнью, ее следует лечить на Гревской площади».
Многие сочтут это средство немного радикальным… Со своей же стороны, я полагаю, что человеческое правосудие не может и не должно преследовать кого бы то ни было по обвинению в колдовстве[370]; но процесс маршала де Рэ скоро предоставит нам пример чудовищных преступлений, для которых колдовство служит иногда прикрытием; вне всякого сомнения, долг человеческого правосудия — расследовать эти преступления и находить их виновников.
Чтобы справедливо судить о жестоком средневековье и беспощадных судах, переживших его на несколько столетий, необходимо знать, до каких пределов могло распространяться злотворное влияние тех, кого они преследовали под именем колдунов. Хорошо понять обряды, свойственные некромантам, и озарить ярким светом тьму Черной магии; определить долю вымысла и истории, воображения и реальности; трезво оценить злодейство и глупость этих эксплуататоров общественного легковерия, которые часто обманывали первыми самих себя; значение их оружия, порой иллюзорный, а порой действенный характер их махинаций — это более трудная задача, чем можно было бы себе представить.
Рассудительность, проницательность и специальные знания, которые необходимо здесь применить, превращают ее в весьма деликатную проблему… И, не оправдывая пыток, всегда жестоких и достойных осуждения, лишь немногие эрудиты смогут понять и признать, что виновники колдовства заслуживали, по большей части, если не костра, то, по крайней мере, эшафота.
Не уместно ли, впрочем, сослаться, в оправдание безжалостных судей, на панику населения, выступавшего в роли пособника, и обскурантизм столь прискорбной эпохи? Это двойное смягчающее обстоятельство повлияет на приговор беспристрастной истории, когда все документы высшего процесса будут окончательно собраны и классифицированы, а советники и прокуроры предстанут, в свою очередь, перед судом потомства.
Несомненно, следует сожалеть о казни множества невиновных, немало из которых было раздавлено колесом слепой Фортуны!.. Растерянность обвиняемых, глупость свидетелей, недостаточная криминалистическая подготовка, слишком часто поверхностное и отданное в неспособные или предвзятые руки: всё способствовало тому, чтобы сделать иллюзорной ту безопасность, которой любой справедливый законодатель всегда старается окружить беззащитного обвиняемого. Сколько раз этот последний, преждевременно признанный виновным, становился жертвой личной жестокости прокурора или коллективной недобросовестности предубежденных судей!
Впрочем, в вопросе колдовства обычная процедура более не надевала на следственных судей свою спасительную «узду» и не обеспечивала подсудимому гарантию благодетельной рутины: это было исключительное преступление! Судьи получали дискреционные полномочия, и часто их юрисдикция заранее объявлялась верховной и не подлежала обжалованию. Так было в 1609 году, когда король Генрих IV делегировал гг. д’Эспанье, Председателя Парламента Бордо, и советника де Ланкра «для розыска колдунов в Лабуре и окрестных землях… Дабы они могли вершить и завершить верховный процесс, невзирая на любые опротестования и обжалования»[371]. Так было и в 1634 году, когда король Людовик XIII, страстно желая удовлетворить злобу кардинала, предоставил неограниченные полномочия господину Лобардемону, для того чтобы он поехал в Луден и расправился с неукротимым кюре де Сен-Пьером — Юрбеном Грандье.
С другой стороны, подобные криминалисты-демономаны вознамерились сформулировать в своих сочинениях Кодекс фанатизма[372]. Неслыханная вещь! Эти невероятные постановления принимались бальи, парламентами, церковными или смешанными судами как имеющие силу закона.
То была победа бредовых предрассудков над справедливостью и здравым смыслом; то был апофеоз произвола, попирающего право.
Возбуждаемое ошибочно или справедливо малейшими уликами, общественное осуждение указывало пальцем на подозреваемых — и последние могли считать себя заранее обреченными на неизбежную казнь на костре.
Все это печальное положение вещей, по-видимому, больше связано с самим временем, чем с людьми… Каковы бы ни были эти беды и сколько бы колосьев чистейшей пшеницы ни легло под серп вместе с плевелами, не будем необдуманно предавать анафеме судей былых времен: они считали себя обязанными «прижигать» каленым железом повсюду процветающую и возрождающуюся «проказу»; свою миссию эти жуткие «хирурги» выполнили; и завершение этого произведения станет, я думаю, конечно же, не их оправданием, но, несомненно, их уважительным извинением.
Истина обязывает нас признать, что колдовство запрещалось во все времена законодателями всех народов и повсюду наказывалось с величайшей строгостью. Приведем основные примеры.
«Вендидад-Саде»[373] запрещает под страхом самых суровых наказаний обряды вызывания и волшебства. Эта сакральная книга приписывает их изобретение Яшу, врагам Зороастра. Если верить Франсуа Ленорма-ну, аккадские жрецы учили еще задолго до этого теократа искусству предотвращать порчу и отсылать ее обратно, путем своеобразного возвратного удара, на голову наславшей ее колдуньи: «Пусть она умрет, а я останусь в живых!..» — такова была формула отражения[374].
В папирусе Гарриса, очень древнем манускрипте, обнаруженном в Фивах в 1855 году, содержатся ценные сведения о практической магии Египта. Переводчик этого важного документа[375], г-н Шаба, расшифровал сохранившуюся часть еще одного манускрипта того же происхождения, также написанного тайными иерограммами: речь идет о процессе и осуждении на смерть в правление Рамзеса III одного управляющего стадами, возможно, простого египетского пастуха… Среди колдовских чар, вменявшихся в вину этому хаи («развращенному человеку»), упоминается парализация руки посредством человечков Менха[376], а также другие «великие мерзости». Туманно изложенный приговор гласит: пусть сам он умрет, согласно приказу фараона и согласно тому, что написано в строках божественного языка.
Нам остается лишь напомнить о трех категоричных текстах Моисея, приведенных в начале этой главы.
Все хорошо помнят характерный эпизод из Книги Царств: Саул у Аэндорской волшебницы[377]. Измученный вещими страхами, которые его совесть, насколько бы она ни огрубела, не могла в себе подавить, переодетый царь приходит к женщине, известной в народе своими пророчествами, совершаемыми под защитой призраков Аобот\ он приказывает ей вызвать тень наби[378] Самуила. Волшебница не желает подчиняться ему, ссылаясь на закон, грозящий смертью прорицателям, восстановленный самим Саулом. Последний успокаивает ее, и она, наконец, принимает решение; но как только привидение появляется перед глазами ворожеи, она издает громкий крик: «Зачем ты обманул меня? Ты — Саул!..» — «Не бойся, — сказал царь, — что ты видишь?» — «Я вижу разверзшуюся землю и как бы бога, выходящего из глубин… Это муж престарелый, одетый в длинную одежду». Узнав святого наби,
