Сон заговорил шёпотом.

— Всё происходит тройками. Это дело с «полицейскими» — первое осложнение. Будут ещё два, увидишь.

Он поднял три пальца.

— Ко мне прислали троих. Три. Это знак. Я тебе точно говорю, это знак.

Митла кивнул.

— Я знаю, о чём ты говоришь. Но ты кое-что забываешь. Этот удар ты пережил. По-моему, это значит, что и остальные переживёшь.

Сон оживился.

— Ты правда так думаешь? В самом деле думаешь, что я переживу остальные удары?

Митла подумал: если не переживёшь, пропали мои деньги. Здесь явно требовалась лесть, но не грубая. А вслух он сказал:

— Не вижу, почему бы ты не мог достичь своих целей.

Улыбаясь, Сон положил руку на плечо израильтянину.

— Спасибо тебе, друг. По крайней мере, ты не назвал мои страхи азиатскими суевериями. Я на шаткой почве, и мне не нравится это чувство. И я хочу опять всё контролировать. Ты понимаешь?

Митла кивнул. Конечно, он понимает. Сон не успокоится, пока не будет контролировать этого Фоулера. Иными словами, Сон улучшит себе настроение, пытая этого беднягу.

Сон прошептал Митле на ухо:

— Премия пятьдесят тысяч долларов, если ты пройдёшь со мной до конца. До конца. Ты понимаешь?

Поджав губы, Митла вздохнул.

— Только побыстрее, хорошо?

Сон улыбнулся, вид у него был как у ребёнка, которому после многочисленных отказов наконец разрешили выйти погулять.

— Один час, — пообещал он. — Ты и Чои начинайте собираться. Я позвоню в посольство и скажу, что у нас небольшие осложнения. А у Ёнсама тридцать миллионов причин помочь мне.

У Фоулера был кошмар. В этом кошмаре он лежал голый на холодной твёрдой земле в пышных зелёных джунглях. На него беспощадно обрушивался ледяной дождь. А головная боль у него была самая ужасная за всю жизнь. Впрочем, всё остальное тоже болело, особенно одна рука — её будто огонь лизал. Он знал, что ранен, но не мог вспомнить, как это получилось. Хуже всего была змея. Огромная жёлтая змея, она грызла ему кисть, и от этого болью стреляло по всему телу.

Кокни открыл глаза и закричал, но крик никто не услышал, потому что рот его был запечатан.

Он не спит.

Он лежал голый в ванне, правое запястье было приковано наручниками к водопроводному крану. Ноги в щиколотках были туго связаны ремнём. На него лилась струя воды. А змеёй оказался голый Хенри Ю Лань, он стоял на коленях рядом с ванной и опасной бритвой срезал Фоулеру татуировку с тыльной стороны кисти.

Хотя он очень ослабел от полученного несколько минут назад избиения, Фоулер попытался вырвать свою окровавленную руку из хватки Сона. Тот отреагировал сразу: нажал большим пальцем на нервный пучок в запястье, и у Фоулера по руке заструилась ещё более резкая боль.

И всё же он опять попробовал высвободить левую кисть, когда терпеть стало невыносимо. Тогда Сон нажал на нервный пучок сильнее и не отпускал несколько секунд. Обезумевший от боли Фоулер начал повизгивать и дёргаться, выплёскивая на Сона розоватую воду.

Сон очень спокойным тоном обратился к Фоулеру:

— Сейчас я сорву ленту с твоего рта, и ты мне скажешь, кто тебя послал. Я спрошу только один раз, но не сомневаюсь, что ты скажешь правду.

Он смотрел на кокни полуприкрытыми глазами.

— Ты знал, что всё происходит тройками?

Поджав губы, он резанул бритвой по руке Фоулера — рядом с голубым орлом, сжимавшим в лапах розу.

Сеул, 1961 год

Холодным апрельским утром одиннадцатилетний Пак Сон вошёл в банк, расположенный в модном районе Мён-Дон — он держал мать за руку и всячески старался преодолеть свой страх. Если у тебя будет испуганный вид, предупредила мать, банкир может что-то заподозрить и обмануть его не удастся.

Мать Сона, Аран, которой было уже под сорок, выглядела прекрасно: стройная элегантная женщина с блестящими чёрными волосами. В прошлом популярная кисен, имевшая патронов среди видных политических и военных деятелей, она «сошла со сцены», утратив свежесть юности. Используя своё немалое каллиграфическое искусство, она стала заниматься подделками. Подрабатывая в то же время проституцией и занимаясь даже мелкими кражами.

Отец Сона, Тае, сухощавый, приятной наружности человек с аккуратными усиками, был немного моложе матери. В более раннем возрасте он провёл три года в Лос-Анджелесе, пытаясь пробиться в музыкально-комедийные фильмы певцом-танцором. Постепенно он уяснил, что на американских экранах азиаты хорошо воспринимаются лишь в роли демонических злодеев либо идеальных слуг. Ну а вне экрана — тоже обычный набор: садовник, чистильщик пруда, домашний бой. Как сказал Тае сыну, скорее муравей утащит морской якорь, чем азиат преодолеет цветной барьер в Голливуде.

Но нельзя же расплеваться с американским кино только потому, что там не приветствуют азиатов — уж слишком оно яркое и увлекательное. Сон жадно слушал рассказы отца о кинозвёздах, которых он обслуживал в студийных кафетериях и ресторанах, о роскошных приемах в особняках продюсеров, где он чистил бассейн, о крупной игре в знаменитых частных клубах, где он работал барменом, и о том, как однажды увидел мельком «короля» Кларка Гейбла, просидев несколько часов под дождём на открытых трибунах, наскоро сооружённых для премьеры фильма… Отцу Сона перенесенные тяготы вспоминались теперь чем-то сладким.

Вот эти-то рассказы Тае о Голливуде и произвели неизгладимое впечатление на мальчика, он впитал и его любовь к музкомедии, и убеждение, что кинозвёзды — это боги, спустившиеся на землю. Получилось в результате, что из всех людей лишь две категории трогали сердце Сона — его родители и киноактёры.

Сейчас оба родителя Сона были мошенниками, которые использовали своё обаяние, чтобы «стричь» недоумков в дюжине азиатских городов. Вместе с Соном, единственным ребёнком, они жили в мире быстрых денег, обмана и приятных волнений, в мире, где аферы приносили им прибыль и удовольствие. Их махинации включали поддельные акции, фальшивые лекарства от рака, обманные схемы возвращения собственности погибших на войне корейцев их семьям… Жизнь Сон видел так: он и его родители находятся в заговоре по отношению ко всему остальному миру.

Обычное существование — это для обычных людей, не для него. Он живёт особой жизнью с особыми родителями. Постоянные развлечения, спорт, а нужды он не знал. Боги благословили его отцом и матерью, которые принесли Сону только счастье.

Он уже участвовал с родителями в некоторых операциях, но пока ещё ни в чём подобном тому, что приготовили они для Национального банка Кореи. А именно — заём под поддельные бумаги, который был для них буквально вопросом жизни и смерти. Аран нуждалась в деньгах, чтобы подкупить одного детектива: он обнаружил, что она и Тае обманывают вкладчиков, купившихся на несуществующий перуанский серебряный рудник.

Детектива звали Чун Вонджон, это был сорокалетний человек без подбородка — зато с очень большим самомнением и чрезвычайно вспыльчивый. Он любил запугивать людей, проявляя в этом огромную изобретательность. Последние три дня он держал Тае пленником в квартире, принадлежавшей его приятелю. Если Чуну не заплатить сегодня до полудня, он убьёт Тае и арестует Аран за подделку документов. Сона отправят в приют или оставят бродяжничать на улицах Сеула. Такая перспектива приводила мальчика в ужас.

Он уже встречался с полицейскими, но никогда с таким как Чун. То, что вызывало у других полицейских раздражение, у него — гнев и ненависть. Сон чувствовал, что жизнерадостность Аран наигранная, и боялся за отца в руках Чуна.

Пак Сон, смешливый мальчик с мягкой плавной речью, жил с родителями в маленькой квартирке у рынка Тондэмун, это самый большой рынок в Южной Корее. Хотя приятный на вид и с хорошими манерами, он был скрытен, очень сексуален — и к тому же патологический лжец с фантазиями богатства и власти. А ещё он страшно боялся собственной смерти, в таком возрасте это редчайшее явление. Чтобы заглушить страх, он убивал животных: «смерть — замена».