— Приятный вечер, не правда ли?.. Как поживает ваш малыш?.. Я не думаю, что у Доджера есть шанс…
Время от времени она поворачивала голову и бросала взгляд на платформу, где то стояла на месте, то расхаживала, то иногда исчезала из виду одинокая фигура, — но девушка не осмеливалась выйти на платформу сама.
И только когда подошел и остановился поезд и открылись двери, она оторвалась от будки и стремительной походкой вошла в вагон. Теперь уже с ней не могло ничего случиться, так как сами вагоны и их ходовая часть надежно закрывали контактный рельс.
В дальнем конце улицы, извиваясь, как червяк, прополз поезд надземной дороги. Медленно проехало такси, и водитель с любопытством посмотрел на девушку, но он уже ехал на стоянку и не хотел больше брать пассажиров. Двое поздних прохожих прошли мимо, один из них шутливо крикнул:
— Что, подружка, припозднилась?
Не получив ответа, они скрылись в темноте.
Неожиданно, без всякого предупреждения, распахнулась дверь квартиры, которой принадлежали те два окна, и оттуда со скоростью реактивного снаряда вылетела растрепанная женщина в пальто, накинутом поверх ночной сорочки. Свои босые ноги она наспех засунула в то и дело сваливающиеся туфли, которые громко хлопали при каждом шаге.
Размахивая длинной палкой от швабры, она быстро и безошибочно направилась к одинокой фигуре, стоящей на противоположной стороне улицы, и намерения ее не вызывали сомнений.
Девушка повернулась, поспешно направилась к ближайшему перекрестку, свернула за угол и вышла на соседнюю улицу, но движения ее были настолько уверенными, что никому бы и в голову не пришло, что она спасается бегством, скорее, это выглядело так, словно она заблаговременно уходит, чтобы избежать докучной встречи.
Когда она прошла уже половину квартала, ее настигли пронзительные вопли женщины, не поспевавшей за ней:
— Ты три дня ходишь по пятам за моим мужем! Только попробуй еще раз, я тебе покажу! Только попадись мне — увидишь!
Она еще немного постояла на углу, выкрикивая самые свирепые угрозы и размахивая палкой. Девушка замедлила шаг, остановилась и растворилась во мраке.
Наконец женщина повернула обратно, направляясь к своему дому.
Вскоре девушка вновь оказалась на том же самом месте и точно так же стояла, глядя через дорогу вверх на те два окна, словно кошка, караулящая мышиную нору.
Прогрохотал поезд… Проехало такси… Появился запоздалый прохожий, прошел мимо, исчез…
Пустые окна, казалось, теперь смотрели на нее сверху в каком–то беспомощном гневе.
— Уже скоро, — сказал голос по телефону. — Еще один день, чтобы мы были уверены, что он полностью деморализован. Может быть, завтра вечером…
У него был выходной, и вот уже целый час он пытался оторваться от нее.
Девушка видела, что он вот–вот опять остановится. Теперь она предвидела это: она уже хорошо изучила его повадки. На этот раз он остановился на ярко освещенном месте, прислонился спиной к стене дома; люди, спешащие за покупками, сновали мимо. Он уже делал две или три такие остановки, и каждый раз они заканчивались ничем. Как и всегда. Он шел дальше, и она шла за ним.
На этот раз она заметила разницу. На этот раз он остановился, казалось почти неосознанно. Как будто вдруг иссяк запас его выносливости, прямо здесь, на этом самом месте, и он почувствовал себя абсолютно измотанным. Когда бармен прислонился к стене, небольшой сверток, который он немного наискосок держал под мышкой, выскользнул и упал на землю, а он даже не нагнулся за ним.
Девушка остановилась недалеко от него, как обычно не подавая виду, что имеет к нему какое–либо отношение. Она стояла и, как всегда, смотрела на него мрачным взглядом.
Лучи солнца упали ему прямо на лицо, и он заморгал. Он моргал все чаще и чаще.
Неожиданно из глаз у него хлынули слезы, и он разрыдался самым жалким образом, на глазах у всех прохожих; его лицо превратилось в уродливую, кирпично–красную, сморщенную маску.
Два человека остановились, не веря своим глазам. Потом их стало четверо, потом шестеро. Он и девушка оказались в самом центре толпы, которая окружала их со всех сторон, прибывала, становилась все многолюднее.
Он потерял остатки собственного достоинства и, не видя всей пропасти своего унижения, взывал к чувствам зевак, чуть ли не молил их о помощи и защите.
— Спросите, что ей от меня надо! — кричал он, ничего уже не соображая. — Спросите, чего она добивается! Она не оставляет меня в покое целыми сутками, ни днем ни ночью! Я больше не могу, слышите, вы, я больше не могу!
— Он что, пьяный? — вполголоса, с издевкой спросила одна женщина другую.
Девушка бесстрашно стояла тут же, не делая ни малейшей попытки укрыться от внимания, которое он привлек к ним обоим. Она выглядела такой серьезной, подтянутой, преисполненной чувства собственного достоинства, а он таким смешным и нелепым, что результат мог быть только один: симпатии толпы оказались всецело на ее стороне. Толпа обычно предрасположена к садизму.
В толпе то там, то здесь начали появляться ухмылки. Ухмылки переросли в смешки, а смешки — в издевательский хохот. В следующий момент вся толпа безжалостно гоготала над ним. Лишь одно лицо среди всех оставалось бесстрастным и пугающе безразличным.
Ее лицо.
Устроив весь этот спектакль, он только усугубил свое положение, вместо того чтобы облегчить его. Теперь вместо одного мучителя он получил тридцать.
— Я больше не выдержу! Слышите, вы, я с ней что–нибудь сделаю! — Неожиданно он рванулся к ней, словно собираясь ударить ее или оттолкнуть от себя.
В ту же минуту мужчины выскочили вперед, бросились на него, схватили за руки, не обращая внимания на его непрекращающиеся злобные выкрики. Вокруг нее образовался клубок барахтающихся тел. Вдруг ему удалось вырваться из кольца и высунуть голову в попытке дотянуться до нее.
Теперь вся толпа была готова броситься на него.
Девушка обратилась к людям — сдержанно, но достаточно громко, чтобы ее могли услышать, — и ее спокойный, ясный голос быстро остановил их:
— Не надо. Оставьте его в покое. Пусть идет своей дорогой.
Но в ее голосе не было ни теплоты, ни сочувствия, только ужасное, стальное безразличие. Она как будто хотела сказать: «Оставьте его мне. Он мой».
Руки, державшие его, разжались, сжатые кулаки опустились, пальто вернулись на плечи своих владельцев, и наиболее агрессивное ядро толпы рассеялось. Но сама толпа осталась, и он стоял в центре ее. Один на один с нею.
Он метнулся в одну, потом в другую сторону, с раздражением, с мукой пытаясь найти проход между плотно обступившими его людьми. Наконец это ему удалось: он устремился в брешь и, работая локтями, выбрался наружу. Он изо всех сил бросился бежать прочь от проклятого места, тяжело топая по тротуару; он убегал от худенькой девушки, которая стояла и смотрела ему вслед, ее талия, стянутая поясом пальто, была не шире мужской ладони. Он дошел до точки.
Девушка не замедлила последовать за ним. Она не ждала аплодисментов, ее не прельщал триумф. Ловкими движениями она просочилась сквозь скопление народа. Тогда изящной, но энергичной походкой, иногда делая легкие перебежки, она поспешила вслед за неуклюже подпрыгивающей фигурой.
Странная погоня. Невероятная погоня. Хрупкая девушка преследует рослого бармена, не отставая от него ни на шаг, среди бела дня по запруженным людьми улицам Нью–Йорка.
Он почти сразу же понял, что та опять принялась за свое. Он, охваченный мрачным предчувствием, оглянулся в первый раз. Она ждала, чтобы он оглянулся еще. Когда он повернул голову, девушка резко выбросила вперед руку, повелительным жестом приказывая остановиться.
Время пришло, час настал. Она была уверена, что Берджесс одобрит ее. После пробежки под полуденным солнцем бармен будет мягким как воск. Толпа, оставшаяся позади, лишила его последней надежды. Он искал защиты, но не получил ее и теперь не чувствовал себя в безопасности даже в разгар дня на шумных улицах города.
