Заметив ее, он двинулся наперерез по диагонали, очевидно стараясь отрезать ей путь к отступлению. Движения обоих были пугающе замедленны, на этой пустынной платформе, на высоте трех этажей над землей, в коричневатом свете, идущем сверху от редких фонарей, они походили на рыб, плавающих в бассейне.

Бармен продолжал двигаться, девушка тоже, и они неизбежно бы встретились через два–три шага.

Неожиданно хлопнул невидимый отсюда турникет, и какая–то темнокожая девица сомнительного поведения выскочила на платформу всего лишь в нескольких ярдах от них; издалека она казалась кривобокой, так как сильно наклонилась в сторону, почесывая ногу.

Они оба замерли, каждый в той позе, в которой их застали, чувствуя, как медленно спадает напряжение. Девушка, прижавшаяся спиной к рекламным щитам, лишь тяжелее оперлась о них, чувствуя, как дрожат ее колени. Он, поникнув, словно из него выпустили воздух, облокотился на автомат для продажи жевательной резинки, оказавшийся рядом. Она почти видела, как его недавнее кровожадное намерение выступает у него из всех пор. Наконец он отвернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел прочь. Не было сказано ни слова, вся сцена, от начала и до конца, представляла собой пантомиму.

Больше это не повторится. Она опять одержала верх.

Сверкая, как зарница, подошел поезд, и они оба сели в один и тот же вагон, но в разные концы. Они сидели, разделенные расстоянием в длину вагона, все еще приходя в себя после той сцены, он сгорбился, поставив локти на колени, она сидела с прямой спиной, разглядывая лампочки под потолком. Между ними не было никого, кроме темнокожей девицы, которая все продолжала время от времени почесываться и внимательно читала номера станций, словно выбирала, на какой выйти.

Они оба вышли из вагона на станции «Двадцать восьмая улица», держась на том же расстоянии друг от друга. Бармен знал, что она идет за ним по пятам. Она могла сказать наверняка, что он знает, хотя он не оглядывался. Об этом говорил наклон его головы. Казалось, он смирился, позволил ей делать что угодно, даже идти за ним до самого дома, если ей так этого хочется.

Оба шли по Двадцать седьмой улице по направлению к Второй авеню, он по одной стороне улицы, она по другой. Он выдерживал дистанцию на четыре подъезда, и девушка не прибавляла шагу. Она знала, в какую дверь он войдет, и он знал, что она это знает. Преследование свелось к чисто механическому действию, единственным непонятным моментом оставался вопрос: «Зачем?» Но в нем была вся суть.

Он вошел в дом и растворился в одном из черных дверных проемов сразу за углом. Он, вероятно, до последнего момента слышал это безжалостное, ужасающе–спокойное «тук–тук, тук–тук» у себя за спиной, но, не подавая виду, не обернулся. Наконец они расстались, впервые за весь вечер.

Она продолжала идти, пока не прошла все расстояние, разделявшее их, и не поравнялась с домом. Тогда она заняла позицию на противоположном тротуаре, и открыто встала там, наблюдая за интересовавшими ее двумя темными окнами.

Вдруг они осветились, словно приветствуя кого–то, кого там ждали. Затем через минуту опять погасли, как по команде. Они так и оставались темными, хотя сероватая занавеска на окне, казалось, то и дело шевелится и отодвигается, еле заметно, как мимолетное отражение в зеркале. Девушка знала, что из этих окон за ней наблюдают, может быть и не один человек.

Она бесстрашно несла свою вахту.

Извиваясь, как червяк, вдалеке прополз поезд надземной дороги. Мимо проехало такси, и водитель с любопытством взглянул на нее, но у него уже был пассажир. Поздний прохожий прошел по другой стороне улицы, посмотрел на нее, надеясь привлечь внимание. Она встала к нему вполоборота и вернулась в исходное положение лишь после того, как прохожий отошел на приличное расстояние.

Вдруг рядом с ней, возникнув ниоткуда, появился полицейский. Не замеченный девушкой, он, должно быть, уже некоторое время наблюдал за ней.

— Минуточку, мисс. Я получил жалобу от женщины, живущей в одной из этих квартир, что вы преследовали ее мужа по дороге от работы до дома и вот уже полчаса стоите здесь, разглядывая их окна.

— Так и есть.

— Вам лучше уйти.

— Прошу вас, возьмите меня за руку так, как будто вы задержали меня, и давайте завернем за угол.

Он послушался, не без удовольствия. Они остановились так, чтобы их не могли видеть из окон.

— Вот. — Она достала лист бумаги и показала ему.

Полицейский разглядывал его в неверном свете уличного фонаря.

— Кто это? — спросил он.

— Начальник отдела по расследованию убийств. Вы можете позвонить ему и проверить, если хотите. Все это я делаю с его полного одобрения.

— О, что–то вроде секретного задания, а? — проговорил он с возросшим удивлением.

— И пожалуйста, в дальнейшем не давайте ходу жалобам этих людей по поводу меня. В течение ближайших нескольких дней у вас их будет много.

Когда он ушел, она сама позвонила по телефону.

— Ну как, действует? — спросил голос на другом конце провода.

— Он уже заметно нервничает. Он разбил стакан в баре. И только что едва не поддался искушению сбросить меня под поезд на станции надземной дороги.

— Похоже, сработало. Будьте осторожны, не подходите к нему слишком близко, когда рядом никого нет. Помните, самое главное — не давать ему никакого намека на то, в чем все дело, что за этим стоит. Не задавайте ему вопросов, в этом весь смысл. Как только он поймет, что вам надо, все будет испорчено, пропадет весь эффект. А если он не будет знать, за что его преследуют, это в конце концов его измотает, и мы получим от него то, что нужно.

— Когда он обычно уходит на работу?

— Каждый день он выходит из дому около пяти, — сообщил ее собеседник, словно все сведения были у него под рукой.

— Завтра, как только он выйдет, я буду тут как тут.

На третью ночь управляющий неожиданно появился у стойки, где сидела она, и, без всяких просьб с ее стороны, позвал бармена.

— В чем дело, почему вы не хотите обслуживать эту юную леди? Я наблюдал. Она уже двадцать минут сидит здесь. Вы что, не заметили ее?

Его лицо посерело и блестело от пота. Это случалось с ним теперь всякий раз, стоило ему подойти к ней.

— Я не могу, — сказал он хрипло, понижая голос, чтобы остальные не слышали его. — Мистер Ансельмо, это бесчеловечно, она издевается надо мной, вы не понимаете… — Он закашлялся, готовый расплакаться, его щеки надулись и снова спали.

Девушка, в двух шагах от него, сидела, глядя на них спокойными, невинными, как у младенца, глазами.

— Три ночи подряд она вот так сидит здесь. Она все время смотрит на меня…

— Она смотрит на вас, она ждет, чтобы ее обслужили, — с упреком сказал управляющий. — А что вы хотите, чтобы она делала? — Он пригляделся к бармену и заметил некоторую странность в его лице. — Что с вами, вы больны? Если вы больны и хотите пойти домой, я позвоню Питу и вызову его.

— Нет, нет! — немедленно взмолился он почти что с рыданием в голосе. — Я не хочу домой — тогда она просто пойдет за мной по всем улицам и опять всю ночь будет стоять под моими окнами! Я лучше останусь здесь, где вокруг люди!

— Прекратите нести чепуху и примите у нее заказ, — бесцеремонно заключил управляющий. Он повернулся и ушел, бросив на нее единственный взгляд и убедившись, что это скромная, хорошо воспитанная и безобидная девушка.

Рука, поставившая перед ней стакан, невольно дрогнула, часть напитка пролилась.

Ни один из них не сказал другому ни слова, хотя они чувствовали дыхание друг друга.

— Хэлло, — приветливо сказал в окошечке дежурный по станции, когда она остановилась рядом с будкой. — Слушайте, как забавно, вы и этот парень, который только что прошел перед вами, вы, кажется, каждый раз приходите сюда в одно и то же время и все же никогда не едете вместе. Вы заметили?

— Да, заметила, — ответила она. — Мы оба едем в одно и то же место каждую ночь.

Она не отходила от будки, положив локти на полочку перед окошком, как будто это прикосновение как–то защищало ее, пока она рассеянно болтала с дежурным, ожидая поезда.