– Разве кто-то говорил о долге? – Брови Хакмара поползли выше – еще чуть-чуть, и вовсе залезут под пересекающий лоб кожаный шнурок.

– Ты что, не видишь – господин не местный! – вдруг горячо вскричала девушка и вся подалась вперед, тиская несчастного зайца в руках, точно шкурку. Заяц не сопротивлялся, висел, как шкурка. – Вы из города, да? – жадно глядя на Хакмара, спросила она.

Хадамаха вздохнул: такому не то что в лесу, даже в городе не научишься, такое только с поколениями горских предков приходит. Чтобы при облезлой морде и в чужой старой куртке первая встречная красотка моментально произвела тебя в господа!

– Недавно был в городе, – уклончиво ответил Хакмар. – Хотя родом с юга, как могла заметить прекрасная енге. – И на всякий случай добавил: – Из подгорных коневодов.

– Прекрасная енге… – зачарованно повторила девушка. – Что такое – енге?

– Так у нас называют прекрасную и благородную даму, – отвешивая что-то вроде небрежного поклона, объявил Хакмар и продекламировал:

– Да… – пролепетала девушка. – Отец меня почти из дому не выпускает. Чтобы кожа была белой. А это… вы читали… южное сказание? – прижимая обе руки к груди, прерывистым голосом спросила она.

– Ну что вы, прекрасная, это вполне северное олонхо. Из земли Сахи, если не ошибаюсь. Северяне иногда тоже неплохо пишут, вы не находите? – покровительственно обронил Хакмар.

– Нахожу… – выдохнула девушка, и по ее лицу было видно, что она и впрямь кое-что ценное нашла. Щеки у нее полыхали… ощутимо потянуло горячим воздухом… Хадамаха оглянулся. Нагнув голову, как разъяренная кабаниха перед атакой, Аякчан глядела на девушку исподлобья – и вокруг жрицы трепетал едва заметный ореол горячего воздуха.

– Тут-то тебе чего надо, южанин? – недобро проворчал приказчик.

Хакмар улыбнулся девушке и, точно извиняясь, развел руками:

– Простите его, прекрасная, этот человек дурно воспитан и не знает, что нельзя столь бесцеремонно прерывать беседу с благородной енге.

В дрожание воздуха вокруг Аякчан добавились синие искорки. Хадамаха мысленно вздохнул и ухватил Аякчан за руку. Точно раскаленную головню из костра вытянул! Ну почему так: он бесится, ожог получает, Аякчан бесится – все едино он ожог получает?

– Я дурно воспитанный?! – тем временем заорал приказчик.

– Безусловно, – невозмутимо согласился Хакмар.

– Да ты кто такой? – продолжал орать приказчик.

– Вы уже спрашивали, милейший, – столь же невозмутимо ответил Хакмар.

– Вали из лавки быстро, пока стражу не кликнул! – надсаживал горло приказчик.

– Ты как с господином южанином разговариваешь? – снова краснея, на сей раз от гнева, закричала девушка. – Я отцу расскажу, как ты покупателя из лавки гнал! – она вскочила. Заяц вывалился из ее рук и тяжеловесно шлепнулся на пол – от его ошейника тянулся украшенный медными бляшками кожаный повод, другой конец которого был завязан вокруг запястья девушки. – Да отец тебя… просто выпорет!

Приказчик только отмахнулся от нее – уже без всякой почтительности.

– Какой он покупатель – бандит он! Сам при оружии и зверь с ним!

– Южане все с оружием ходят – я знаю! – вступилась девица.

– Кроме подгорных коневодов! – торжествующе завопил приказчик. – Им храмовницы запретили мечи носить вовсе. Говорит, из подгорных, а сам при мече!

Хакмар досадливо прикусил губу: кажется, он «прокололся», прям как пузырь с бычьей кровью!

– Это шпионы братьев Биату! – заверещал приказчик. – Стража! Убивают! Грабят!

«И правда – ограбить его, да и прибить заодно? – невольно подумал Хадамаха. – А то зря мужик надрывается…»

– Кричат там – верно вам говорю, они это! – задребезжал старческий фальцет, и послышался топот. Из-за стоек с товарами выскочили давешний дед с ковриком под мышкой, закутанный в меховой шарф то ли мужик, то ли баба, на которого Хадамаха возле чума рявкнул, и хорошо знакомый молодой стражник Хуту!

Вот он! Тот самый медведь! – завопили дедок с ковриком и мужик-баба в шарфе.

– Последнего достояния меня, старика, лишить хотел! – прижимая к груди коврик, объявил старик.

– На человека рычал! На меня рычал, животное! – аж подпрыгивая от негодования, разорялся мужик-баба.

– А говоришь – на человека! – невольно пробормотал Хадамаха.

– Слышали? Все слышали? – заорал мужик-баба. – Грозился! Говорил, мы им, медведям, еще кланяться будем!

– Шпионы Биату! – продолжал орать приказчик. – Я их сразу раскусил!

– Кто кого раскусил! – чувствуя, что звереет – уже загривок зачесался от пробивающейся шерсти, рявкнул Хадамаха.

Стражник Хуту картинно потянул из ножен меч:

– Попался, зверек! И ты и подельники твои… зверолюбы!

– Оставь его в покое, он никакой не… – закричала девица. С неожиданным бесстрашием она метнулась между стражником и Хакмаром. Измотанный заяц волокся за ней на ремешке.

Ловко, как тигр добычу, приказчик цапнул проносящийся мимо него вихрь зеленого шелка и прижал девушку к груди.

– Не надо волноваться, маленькая госпожа, – перехватывая молотящие по его груди и плечам кулачки, бормотал он. – Сейчас наш Хуту срубит этим головы…

«Пропали мы!» – отчетливо понял Хадамаха. Он не увидится со своими, не отсидится в родных местах, не разберется, что здесь такое происходит. Снова придется бежать!

Хуту, явно красуясь, тянул меч из ножен и не понимал, что уже все равно мертв! Клинок Хакмара выпорхнул мгновенно, точно не хозяйской рукой, а своей волей покинул ножны, блеснул пламенеющей сталью и хищно метнулся к человеческому горлу. Мелькнула голубая искра. Клочок ремня, на котором девушка удерживала зайца, обвис, дымясь черным обугленным краем. Безучастный, как шкурка, заяц вдруг чутко дрогнул ушами. Черные измученные глазенки распахнулись – и заяц прыгнул. Белым комом врезался в Хуту. Молодой стражник шарахнулся к стене, невольно уходя от удара Хакмарова меча.

Рвущийся на свободу заяц метался по складу. Врезался в полку с рыбой. Здоровенный мороженый осетр соскользнул с рыбной кучи… и поехал по полу. Толстая рыбья морда врезалась в ноги старичка с ковриком. Коленки у старика подломились, и он плюхнулся на рыбину задом, взвизгнул, дернулся… и вместе с рыбиной заскользил дальше, впечатавшись в мужика-бабу. Все трое повалились на пол и забарахтались – вверх взлетали то руки, то ноги, то рыбий хвост.

Обезумевший заяц перемахнул через них, вмазался башкой в полки с шапками – шапки разлетелись.

– Ловите! – вырываясь из рук приказчика, заверещала девушка и кинулась зайцу наперерез. – Не дайте ему уйти… он мой единственный друг!

Упоминание о дружбе подействовало на зайца, как горящий веник под хвост. Белой молнией он промелькнул под руками девицы, врезался в высокий туесок – тот завалился набок и сбил соседний, и еще один, и еще, и еще… Из-под крышек неспешно и торжественно потекли солнечно-золотистые и темно-бронзовые капли прошлодневного меда. Испуганный пушистик сиганул на стол и… сшиб светильник. Голубое пламя потекло на берестяные свитки, и те весело занялись трескучим костром. Обезумевший заяц вылетел из Пламени – лисий ошейник превратился в пылающий ореол. Заяц поскакал по раскиданным на полу сверткам меха. Огненный хвост разворачивался за ним – не куцый заячий хвостишко, а роскошный, длинный и широкий поток Пламени. Свертки меха занимались один за другим. Огонь облизал стойку. По веревочкам неизвестного назначения, тянущимся вдоль стойки, побежал вверх, к деревянному потолку, и весело ринулся во все стороны. Удушливый дым заполонил все – сквозь него пробивался лишь захлебывающийся кашель, ругань Хуту и пронзительный, на одной ноте визг девушки: