– Заткнулся бы ты… – косясь на жриц, процедил Димдига. – Вот этим! – и сунул Покчо пучок сушеной травы. – Всем рты закрыть! – прошептал он.

Охотники принялись доставать пучки травы и зажимать их зубами.

– Зачем это они? – пропыхтела лавирующая между ветвями жрица Синяптук.

– Чтобы их мысли не вырвались изо рта вместе с паром и дичь не узнала план охоты, – бросила жрица Кыыс.

– Стойбищные предрассудки, – поморщилась Синяптук. – План нынешней охоты знаю только я!

– Ну… вы можете засунуть себе кулак в рот. Если влезет, конечно… – предложила Кыыс.

– Все шутите, жрица Кыыс! – принужденно усмехнулась Синяптук.

– Я вообще-то издеваюсь, – пробормотала Кыыс, но толстая жрица ее уже не слушала.

Она с хрустом проломилась сквозь низко свисающие ветки сосны и воспарила над охотниками в просвете меж деревьями.

– Вытянуться цепью – через одного, охотник – стражник, да-да, стражников тоже касается! Зажгите факелы! Кричите! Стучите! Пусть собаки лают! Мы поднимем шум! – она ударила кулаком по ветке, та закачалась, стряхивая снег. – И тогда проклятый зверь вскочит со своего лежбища и побежит, побежит…

Задрав головы, охотники ошалело глядели, как толстая жрица, похожая на большую сине-белую муху, мечется под сенью дерев. Только мухи жужжат, а эта – орет.

– По-моему, она слегка перепутала вид нашей дичи, – буркнула Кыыс.

– Шумите, говорю! – разорялась Синяптук. – Или мне подогреть ваше желание служить Храму? – она скрючила пальцы – между ними вскипел Огонь.

Стражник ударил древком копья по стволу. В тишине стук прозвучал глухо и жалко.

– Стучите! – прорычала Синяптук.

Стражники грянули копьями по древесным стволам. Растерянный Покчо дернул за ремень своего ездового пса – пес нерешительно гавкнул.

– У-лю-лю! – вдруг завопил кто-то…

Из заснеженных кустов выметнулся отощавший после Долгой ночи заяц. Щелкнул самострел, стрела вонзилась зайцу в бок, опрокинув его в снег. Охотник подвесил тушку к поясу. Через мгновение орали все. Растянувшись длинной цепью, охотники бежали по лесу. Собаки рвались с ремней и захлебывались лаем. Из подлеска сыпалась дичь.

Словно все зверье, что охотники упустили, гоняясь за храмовым преступником, своей волей вернулось к ним. Неслись обезумевшие зайцы. Юркой лентой метнулся по кустам соболь, бессмысленно путая след, побежала обезумевшая от ужаса лисичка. Свистели стрелы, и даже стражницкие копья пришпиливали дичь к стволам сосен.

«Мы не умрем! – думал Димдига. – Не сдохнем с голоду посреди тайги, оставшись без чумов, байдары и припасов! Шаман не прав, Хозяин тайги не гневается на нас!» Он снова выстрелил, попал, побежал дальше. Одурев от азарта охоты, неслись отпущенные с ремней псы. Димдига мчался вперед, как настоящий егдыга-богатырь, взвихряя за собой снег, красный снег, пропитанный кровью убитой дичи… Красный снег!

Димдига зацепился снегоступами и рухнул ничком. Холодная снежная маска облепила лицо, возвращая трезвость мыслей. Размахивая копьем с насаженной на него лисой, пробежал храмовый стражник. Глаза его выпучились так же безумно, как у мертвой лисы, и так же страшно скалились зубы. Димдига видел спины стражников, обтянутые ярко-синей кожей форменных курток, и родовичей в охотничьих парках – они бежали и убивали, убивали! А дичь все не кончалась!

«Хозяин тайги посылает столько дичи лишь тем, кто сделал ему доброе. Мы ничего доброго не делали. Значит…»

– Маячка! – одними губами прошептал он. – Морок! Этого ничего нет! Это все нам маячится!

Он уже хотел предостерегающе заорать, останавливая обезумевших родовичей, но все перекрыл вопль жрицы:

– Бросьте эту мелочь! Медведь! Мне нужен медведь!

И медведь вышел навстречу.

Крики стихли. Прекратил орать один охотник, второй, смолк и метнулся за ноги хозяина пес, стражник еще гаркнул что-то в наступившей тишине и смущенно закрыл рот рукавицей.

– Я же сказала, что он побежит, – зависая над охотниками, пробормотала жрица Синяптук. – Правда, я думала, он от нас побежит, а не к нам… Но, как говорится, зверь бежит на ловца!

– Голодный медведь – да, – кивнула Кыыс. – Бежит. На ловца.

Медведь вовсе не выглядел голодным. Здоровенный лохматый черный зверь, слишком сильный и гладкий после Долгой ночи. Светясь, как фонарь над входом в род-совет, жрица Синяптук опустилась на землю – на безопасном расстоянии от медведя. Испытывающе уставилась ему в морду. Медведь уставился на нее в ответ.

– Это он? – уголком рта процедила жрица Синяптук. – Жрица Кыыс, вы ж его знаете – он это?

– Я его знаю в лицо! – приземляясь за спиной у Синяптук, буркнула Кыыс. – А не, простите, в морду!

Жрица Синяптук запустила руку за пазуху и вытащила листок бересты. С рисунка глядела простецкая мальчишеская физиономия, плоская, как бубен, с маленькими глазками, тупо и сонно пялящимися из-под низко нависающих бровей, и короткими, наверняка жесткими, как медвежья шерсть, волосами. Жрица покосилась на рисунок, на медведя, снова на рисунок… и разочарованно выдохнула:

– Безобразие! В человеческом облике нарисовали, а в медвежьем…

– Вернетесь в Храм, предъявите претензии своему начальству, – отрезала Кыыс.

Синяптук сморщилась, точно полную горсть черемши в рот запихала, и решительно шагнула к медведю.

– Хадамаха, подданный Храма медвежьей национальности! – рявкнула она.

Медведь дернулся – аж лапы подогнулись – и отступил назад.

– Брат Медведя из племени медвежьих людей Мапа, – поправила Кыыс, но Синяптук не обратила внимания.

– Бывший стражник городской стражи ледяного города Сюр-гуд! Бывший игрок в каменный мяч!

При каждом выкрике Синяптук медведь испуганно пятился, а она наступала на него, и следом за ней шли Кыыс и храмовые стражники. Синяптук поняла, что она победила! Вот он, беглец, она нашла его, узнала, несмотря на медвежий облик.

– Вы обвиняетесь в разрушении храма Огня города Сюр-гуд и сотрудничестве с черными: шаманом Донгар Кайгалом и кузнецом Хакмаром из клана Магнитной горы! Однако, снисходя к тому, что вам только пошел четырнадцатый Долгий день от роду, а также к свойственной всем родичам медведей тупости и необразованности…

В маленьких глазках медведя мелькнула обида.

– …верховные жрицы Храма Айбанса и Дьябылла готовы дать вам возможность оправдаться и искупить свою вину…

– Если возможность – оправдаться, зачем еще что-то искупать? – спросил гулкий, слегка порыкивающий голос. – Выходит, вины-то не было.

Синяптук подозрительно поглядела на медведя – он сказал?

– Медведи, они не очень-то купаться любят, – сочувственно пробурчал храмовый стражник.

– Молчать! – бросила Синяптук. Бесстрашно шагнула к медведю – и ухватила его за мохнатый загривок. – Наговариваться тут будешь! – заорала она. – Айбанса и Дьябылла желают тебя видеть! А ну вылезай из шкуры! Будь человеком, животное! – она попыталась встряхнуть медведя, как щенка.

– Синяптук! Это не тот медведь! – взмывая в воздух, крикнула Кыыс.

Поздно. Глазки медведя заволокла алая пелена ярости. Неожиданно стремительным для такой туши движением медведь сгреб жрицу в охапку. Кинжальной остроты когти вонзились ей в плечо. Жрица закричала тонко и жалобно, как заяц перед смертью.

– Не стрелять, в нее попадете! – заорал десятник храмового отряда.

– Пламя, дура-колмасам, Пламя! – крикнула Кыыс, налетая сверху и швыряя медведю на макушку клубок Огня.

Тело Синяптук окуталось голубым ореолом. Взревев, медведь отшвырнул ее, как ребенок горячую головешку. Жрица ударилась об ствол сосны, упала в снег – под ней расплывалось кровавое пятно. Тенькнули самострелы. Медведь отскочил, стрелы кучно просвистели мимо, лишь одна воткнулась в толстую ляжку и застряла в густой шерсти. Медведь кинулся прочь.

– Взять его! – прохрипела Синяптук. – Пускайте собак!

Охотники отпустили ремни – псы кинулись. Одни со всех лап рванули назад – прочь от окровавленного снега, ревущего во тьме медведя, искрящей Пламенем жрицы. Другие, захлебываясь запахами крови, страха, азарта, с неистовым лаем ринулись за медведем.