Мальчишка отстранился. Впервые он сам отодвинулся от Калтащ и вперился в нее безумным взглядом, в котором человеческое удивление мешалось с настоящей медвежьей яростью.

– Это вы! – потрясенно прошептал он.

– Что – мы? – осторожно спросила Калтащ. – В смысле кто – мы?

– Тебе лучше знать – кто! Ты, Седна, Эрлик, Нуми… – с усмешкой не менее горькой, чем у Калтащ, принялся перечислять он. – Вы создали Храм и жриц! Вы не могли справиться с черными шаманами сами и сотворили тех, кто сделает это за вас! Понимаю… Небось тогдашние черные тоже, как Донгар, говорили, что духи людей уважать должны, потому как человек духа олениной кормит, поросят носит…

– Донгар так говорит? – оскорбилась Калтащ. – Да вы не то что оленину – курицу несчастную и ту жалеете!

– И кузнецы черные, если они вроде Хакмара были, тоже неудобные – штуки всякие придумывают. Горный мастер и сам что хочет сделает, духи ему без надобности. Вот вы и сделали так, чтобы черных вовсе не было! Чтобы люди по чумам сидели да перед Эрликовыми тварями дрожали! Без черных народец на Средней земле стал тихий, напуганный, к духам почтительный… – Он поглядел на Калтащ еще не с презрением, но… с осуждением точно! – Что ж ты теперь по чумам да пещерам черных выискивала?

– Мы не собирались черных уничтожать! – завопила Калтащ и затараторила, захлебываясь словами: – Мы не думали, что голубоволосые девчонки их истребят! Мы просто хотели, чтобы на Сивире была еще одна, другая сила, кроме черных, которая им соперником будет – и не даст творить, что захотят!

– Мне всегда казалась странной эта история: что мама Аякчан, Най-эква, создала Голубой огонь, чтобы доченька могла от тогдашнего Донгара тысячу Дней назад отбиться. – Теперь уже Хадамаха раскачивался, как в трансе. – Такое большое дело – для одной девчонки? Так много Голубого огня, такой великий Храм…

В темном туннеле раздался длинный вибрирующий всхлип – и плаксивый женский голос проныл:

– Сестрица Калтащ, почему твой медведь говорит, что я не люблю свою дочь?

– Успокойся, Най, он ничего такого не имел в виду, – даже не оглядываясь, бросила Калтащ.

– Да-а-а… Как же не имел – он сказа-аал… – плаксиво протянула невидимая собеседница. – А я люблю! Она такая хорошая девочка, – она снова всхлипнула, воздух над листом заколебался… и рядом с Калтащ появилась женщина.

Худая, как щепка для растопки, и такая же длинная, с острым, как клюв у дятла, носом. Хадамаха содрогнулся – волосы женщины были того самого, жуткого огненно-алого оттенка, как у чудовищ в подземельях Советника. И выглядели бы страшно, если бы не были стянуты в неопрятный пучок на затылке и не свисали унылыми прядями вдоль лица. Женщина снова всхлипнула и трубно высморкалась в зажатую в руках пушистую шкурку – шкурка немедленно вспыхнула, полыхнув разом Голубыми и Рыжими искрами и немилосердно воняя. Женщина смущенно ее скомкала.

– Ох, простите! – пролепетала она, вытирая лицо рукавом потрепанной парки из рыжих лис. – Я, конечно, плохая мать… Но нельзя же вот прямо так, в лоб… – она зажмурилась, стараясь сдержать слезы. – Аечка такая талантливая! Такая… волевая! Храм – это она сама, да-да, все задумала и сделала совершенно сама! Огонь, конечно, я, а Храм – нет-нет, я ни при чем, все она сама! Правда же, чудесная девочка?

– Вы что… Это… То есть эта… Мама Аякчан? – ошалело глядя на хлюпающую носом женщину, пробормотал Хадамаха. – Най-эква, дух Пламени подземного и небесного?

– Что, не похожа? – Губы у женщины задрожали. – Ты видишь, Калтащ, какое я никчемное существо? Матери из меня не получилось, и даже как духа меня не уважают…

Голубой огонь она ведь тоже вроде как наплакала. Хадамаха никогда не верил в эту часть истории Храма. Выходит, напрасно?

– Нет… Я хотел сказать, похожи, конечно… То есть… На Аякчан совсем не похожи… Волосы другого цвета… А говорили, что вы драконица – три головы и шесть лап! – окончательно одурев, выпалил он.

Женщина длинно всхлипнула, снова утыкая нос в замызганную шкурку:

– Это жестоко! У всех у нас во внешности есть недостатки. У некоторых три головы и шесть лап… А у других маленькие глазки и физиономия как бубен! – Она бросила на Хадамаху быстрый взгляд поверх шкурки. – У меня не всегда три головы и лапы!

– Так у меня тоже… Глазки и бубен… То есть физиономия… Не всегда… – выдохнул все еще шалый от изумления Хадамаха. – Иногда морда… Ну и лапы, да…

– Тогда, тысячу Дней назад, Най нам очень помогла с этим своим Голубым огнем. – Калтащ похлопала по руке хлюпающую носом Най-экву, грозную Уот Усуутума, духа всеразрушающего Пламени. – Хотя могла бы и не вмешиваться, ей черные шаманы ничем не угрожали. Огонь – такая штука, что есть во всех трех мирах и всюду нужен! – она ободряюще улыбнулась Най.

– Я хотела помочь моей девочке… Она так злилась на того, другого, мальчика, ну, который ее земной муж… Она у меня такая свободная! Такая безудержная! – теребя зашморганную шкурку, то ли похвасталась, то ли пожаловалась Най. – Просто как Пламя!

– И когда твоя безудержная девочка не смогла разобраться со своими мальчиками, она устроила большую войну. Они все устроили… – исправилась Калтащ. – И черных не стало. Остался один Храм. Теперь этот Храм набрал силу и подбирается к Черной воде и Рыжему огню! Мало им Голубого!

– А вы возвращаете черных, чтобы те остановили голубых! Шаманский бред! – безнадежно сказал Хадамаха. А ведь она еще не знает, что Хакмар мечтает подчинить Рыжий огонь горским кланам, а Аякчан – снова возглавить Храм. Глядишь, и новая война не за горами. Не за горами Сумэру.

– Я не возвращала Донгара! Он сам решил, сам вырвался из Нижнего мира! А вы трое сами отправились вместе с ним! – вскричала Калтащ, и Хадамаха вдруг понял, что она в отчаянии. – Я не знаю, что он задумал… Не знаю, что вы задумали… Не знаю, можно ли остановить Храм! – она замолчала, тяжело дыша. – Седна вообще предлагает поднять приливную волну и избавиться от вас навсегда! – тихо сказала она. – Вам она не мать. И зверье лесное она тоже не жалеет. Только своих, морских…

– А ты согласишься? – недобро сощурил маленькие глазки Хадамаха.

– Если вы меня прикончите – сами пропадете со мной вместе! – с достоинством сказала Калтащ.

– А так только люди да люди-звери пропадут, – процедил Хадамаха.

Калтащ поглядела на него грустно-грустно.

– Когда тебя пытались убить, ты дрался за свою жизнь, верно? А мне как же – сидеть в своей пещере да ждать, пока добьют?

Хадамаха вздохнул – тяжко, с подвыванием, скорее по-волчьи, чем по-медвежьи:

– Что ж нам делать-то?

– Не знаю, – ответила Калтащ. – Духи тоже не все знают. Я могу только доставить вас в то место, где помощь нужна прямо сейчас, и надеяться, что вы придумаете, как нам всем уцелеть. Иначе…

Хадамаха невольно отпрянул – голос девушки, которая ему так нравилась, громыхнул камнепадом и гулом колеблющейся земли, а глаза сверкнули кипящим золотом.

Она взяла под руку все еще тихонько шморгающую носом Най и повернулась к Хадамахе спиной.

– Ты много говорил, как я тебе нравлюсь и как ты для меня что угодно и во всех трех мирах сделаешь… – бросила она через плечо. – Вот и сделай! Даже если я теперь тебе не очень нравлюсь! – с горечью сказала она и шагнула к краю листа.

– Передайте Аякчан, что я ее очень… ну просто всем Жаром духа люблю! – крикнула Най, и обе исчезли в каменной стене.

Хадамаха невольно шагнул им вслед – и остановился. Не зря ведь он так не хотел, чтобы они с Калтащ говорили о делах. Вот и договорились. Почему выходит: вроде нравится тебе девчонка, а как дело доходит до чего-то важного для тебя – скажем, жизни… И важного для нее – скажем, тоже жизни… И вы уже готовы поубивать друг друга? А он еще Аякчан с Хакмаром не понимал! Верно говорят, пока в чужую шкуру не влезешь…

– Аякчан! Хакмар! – завопил Хадамаха, снова вскакивая…

Голубой огонек сиял на ладони Аякчан. Девушка металась вдоль края листа, а в черной воде подземного канала бился Хакмар. Вот он взмахнул руками и пошел ко дну… Хадамаха ринулся на помощь. Плюхнулся на край листа, сунул руку в густую непрозрачную черную воду… пальцы его сомкнулись на густых волосах… и со всей силы рванул вверх, выдергивая Хакмара на поверхность.