– Я спросил… – не отрывая взгляда от коленок, пробубнил Хадамаха.

– Я сказала, что нельзя!

– Ты так сказала нельзя, что я подумал – немножко можно.

– Немножко и было можно. – В девичьем голосе появились сварливые интонации. – А ты мне чуть все кости не переломал лапами своими медвежьими!

Хадамаха сокрушенно поглядел на свои ладони и вздохнул.

– А ведь я по делу приходила! – недовольно объявила она.

– Ты всегда по делу приходишь! – отчеканил он и отвернулся. Демонстративно. От того места, где она могла бы быть, если бы ей не было на него наплевать!

– Ты чем-то недоволен? – настороженно поинтересовалась невидимая девушка.

– Куда ж мне быть недовольным-то! – воскликнул Хадамаха – с такой бесконечной искренностью, что это уже граничило с издевательством. – Вон, Хакмар с Аякчан – жрица да горец. Им друг друга даже терпеть рядом не положено, а все как-то ладят! А у моей девушки важные дела! – с сарказмом процедил он. – Ты меня стесняешься, умгум? Что я вот медведь? Или что из бывших стражников?

– Ты чего? – Весь запал у девушки исчез – она явно растерялась. – Так и правда поверишь, что у вас, стражников, в голове одна извилина и та от шлема. С чего ты взял, что я тебя стесняюсь?

– Что ж мы встречаемся только на сто локтей под землей? – он окинул взглядом туннель. – На празднества-ысыахи не ходим, на шаманских представлениях не бываем. Нигде не бываем, кроме Пламенных битв и загадочных подземелий! Нормально, умгум?

– А молодому парню встречаться со старой бабкой – нормально? – заорала девушка. Воздух над листом дрогнул, и на нем появилась… старуха. По хант-манскому обычаю, собственные волосы ее сплетались с накладными угольно-черными косами, еще больше подчеркивающими седину. Лицо сморщено, как кора старого дерева, запавшие губы старушечьего рта напоминали засушенные жабьи шкурки… и только глаза на этом древнем лице смотрелись странно молодо и дерзко.

Хадамаха подпер голову кулаком, тяжко вздохнул – словно сожалея о кое-чьем тупом упрямстве – и уставился на старуху взглядом таким ехидным и ироническим… что бабку передернуло. Ее облик поплыл – точно его нарисовали на снегу перед самой оттепелью. Сперва что-то произошло с паркой – здоровенное, размером с чум, сооружение из замши и меха стало короче, убралось в талии, обзавелось кокетливым пушистым воротом и цветной вышивкой. Седые косы брызнули золотом и медью… Вместо старухи на листе стояла молоденькая, не старше Хадамахи, хорошенькая девушка в модной укороченной парке, щегольских торбозах и расшитой раковинами-каури задорной шапочке на невиданного, золотисто-медного цвета толстых косах.

– Ну ладно, ладно! – досадливо закричала девушка. – Вот она – я! Добился своего?

Хадамаха молча похлопал по листу рядом с собой. Девушка мгновение поколебалась… потом села рядом, поджав ноги и привалившись плечом к боку Хадамахи. Парень замер – как замирают, когда тебе на ладонь опускается птичка, готовая в любой миг вспорхнуть и улететь.

– Как с тобой трудно! – пожаловалась она. – Ты что – не понимаешь? Я – Умай, Калтащ-эква, дух средней Сивир-земли…

– Сороде, бэле! [1]^* Приятно очень – Хадамаха из племени Мапа. – Он кивнул, словно знакомился. – Бывший стражник, бывший игрок в каменный мяч… нынче все-Сивирский преступник.

– Прекрати развлекаться! – она стукнула его кулачком по плечу. Туго натянувшаяся на могучих плечах Хадамахи синяя стражницкая куртка угрожающе затрещала. – Я отвечаю за всю Среднюю землю, а ты мне предлагаешь на медвежьем празднике с тобой плясать. Как ты себе это представляешь?

– По-разному, – вздохнул Хадамаха. – Летом представляю, зимой, иногда Ночью, иногда Днем. В городе каком. Или наоборот, у нас, у Мапа, в селении. У нас знаешь какие праздники бывают! Ого! Я тебя с мамой познакомлю! Она тебе понравится. Она не такая, как некоторые… ну, которым в девчонках все не так… Да она сама не старая!

– Знаешь… – удивленно протянула Калтащ. – Меня еще никто не знакомил с мамой! Считается, что это я – всеобщая мама. Мать-Земля. Ты рассказывай, мне нравится! – Она завозилась, пристраиваясь поудобнее. Хадамаха аккуратно протянул руку и тихонько обнял ее за плечи. Возражений не последовало.

– Я б для тебя все-все подарки на всех-всех соревнованиях выиграл. – Он украдкой поглядел на ее руки. На пальце Умай красовалось вырезанное им костяное колечко. Хадамаха ухмыльнулся и прижал ее к себе покрепче. – Чего тут рассказывать – тут делать надо! Вот выберемся отсюда и…

Девушка вдруг досадливо хлопнула себя ладонью по лбу и рванулась в сторону, сбрасывая с плеч руку Хадамахи.

– Я же говорю, что с тобой трудно! – едва не плачущим голосом выкрикнула она. – Вечно мне голову как метелью запорошишь, что я и не помню, зачем пришла! Плывешь, плывешь – тебе неинтересно совсем, куда выплывешь?

– Ты ж пришла – скажешь, – лениво откликнулся он. – А если мы сперва о своем – о важном! – поговорим, мы что, куда плывем, туда опоздаем?

Девушка вскочила и грозно ткнула в Хадамаху пальцем:

– Хадамаха, ты – маньяк!

Хадамаха озадачился.

– Мапа я! Чукчей знаю, хант-манов знаю, сахи знаю, Амба-тигров тоже знаю… – принялся загибать пальцы он. – Маньяков не знаю! Кто такие, где обретаются?

– Их где угодно встретить можно! – ехидно сообщила Калтащ. – Хоть вот даже на тайных путях земли! Маньяки – это злодеи такие, к девушкам пристают. В неправильное время и в неправильном месте!

– Не злодей я! – разобиделся Хадамаха. – Стражник я, хоть и бывший. Я и сейчас бы стражником был, если б не поддался на черношаманские камлания и не влез в дела с Советником и Храмом! Злодеев бы ловил… – совсем помрачнел парень. – Разных… А то самого большого поймал – и все, сразу сам все-Сивирским преступником сделался!

– Ну что мне теперь, прощения у тебя просить? – разозлилась Калтащ.

– Ты-то при чем! – отмахнулся Хадамаха.

– Я как раз больше всех при чем, – после долгого молчания тихо сказала Калтащ. – Плохо мне, Хадамаха… Плохо. – Она потянула пышный ворот парки, будто тот душил ее. Под глазами у Калтащ разбежались морщинки, кожу усыпало пятнышками, точно девушка стремительно, на глазах старела.

– Обидел кто? – испугался Хадамаха.

– Такие же, как ты! – она уставилась на него чуть не с ненавистью, глаза у нее запали, как у тяжко больной.

– Погоди… Какие – как я? – еще больше растерялся Хадамаха. – К тебе что, еще какой парень клеится? Ну… кроме меня?

«Я его сам приклею! – подумал он. – Рыбным клеем на берегу Великого Океана! Так, чтобы косатки дотянутся могли!»

– Все вы клеитесь, как один! – губы Калтащ скривились горькой усмешкой все в этой жизни повидавшей старухи. – Добычу дай, Калтащ, ягоду в лесах дай, бересту на чумы, дрова в костер дай, травы – дай, детей – тоже дай, оленей – дай, Черную кровь – давай, давай… От меня уже скоро не останется ничего! – с тягостным недоумением, словно сама не понимая, как же так вышло, сказала она. – Другим-то духам все равно – Нуми-Торуму в его Верхнем мире, или Эрлику – в Нижнем, или сестрице Хотал-экве… – Калтащ потыкала пальцем в каменный свод, над которым где-то там, высоко-высоко, выбиралось из-за гор Сумэру пробудившееся после Долгой ночи солнце. – Ей-то что вы сделать можете? А вот мы с сестрицей Седной…

– А Повелительнице Океана чего надо? – тихо спросил Хадамаха.

– Как чего? Вся дрянь, что вы, люди, плодите, все летит в ее Океан! И мусор ваш обыкновенный, и дела ваши дурные, и злоба, и ненависть – все в ее воду уходит и запутывается у Седны в волосах! А рыбу вам давай, тюленей тоже…

– Но ведь так всегда было? – недоуменно спросил Хадамаха – и чего Калтащ развоевалась-то, непонятно.

– Вы стали сильнее, – тоскливо ответила она. – Вы стали такие сильные и можете брать так много. Особенно сейчас, с этим Храмом, который делает, что хочет. Когда-то такое уже было, – совсем тихо, почти неслышно добавила она, раскачиваясь, будто в шаманском трансе. – Тысячу Дней назад. Черные шаманы – они стали тогда такие могучие… Научились делать такие вещи… Они выходили к Черной реке – и никто не мог их остановить. Ни я… Ни Торум… Ни Эрлик… Эй, ты чего? – Она вдруг перестала шептать и раскачиваться, удивленно уставившись на Хадамаху.