– Красиво-то красиво, только странно – все богатства тут собрали, а никого нет.

– Ты ж сам говорил – у вас не воруют! – хмыкнула Аякчан.

– Это мы, Мапа, не воруем, а за тигров я бы ручаться не стал. Им только дай лапу запустить, – обстоятельно начал Хадамаха и вдруг сам себя перебил: – Тихо! Слышите? – И двинулся между полками, невольно смягчая шаги, так что гибкие подошвы торбазов беззвучно ступали по укрывающим пол опилкам.

– Нет-нет-нет! – с брезгливым недовольством говорил девичий голосок – слышно было, что девушка совсем молоденькая… и Хадамахе почему-то подумалось, наверняка хорошенькая.

– Все это у меня уже есть! – капризно сказала девушка. – И раковинами шитые, и подвесками пробитые, и на лисе халаты, и штуки три на подкладе…

– Госпожа прям изволит песню сочинять! – отозвался второй голос, в котором безошибочно узнавались бархатистые приказчичьи интонации.

– Госпожа изволит чего-нибудь новенького! – вскричала девушка и наверняка топнула ножкой. Голоса приближались, а Хадамаха ступал все тише и тише – ему хотелось послушать.

– У меня три сундука халатов, а толку? – обиженно проговорила девушка. – На ысыахи меня батюшка не пускает, говорит, здешние все не моего круга! Они в хороводе, я одна – конечно, я не в их круге! Охотников молодых, чтобы перед ними халатами хвастать, тоже нет – разве тот чурбачок неотесанный, батюшкин ученик… да вот ты еще! – обронила она с равнодушным презрением.

– Батюшка никогда не разрешит вам с какими-то дикими охотниками хороводы хороводить. – В голосе приказчика, а это, несомненно, был приказчик, появился легкий налет строгости.

– Если парень – не охотник, какой от него прок? – брюзгливо бросила девушка.

– Вот поедете в город… Не в наш, в настоящий…

– Ты так не говори, батюшка рассердится. Он все обещает – поедем, а никуда не едем. Раз некому халаты показывать, одна радость остается – прикупить какой новенький, посимпатичнее!

На крохотном пятачке, свободном от коробов с товарами, стоял приказчицкий стол, заваленный кипами бересты и писалками с железными клювиками для выцарапывания счетов. Приказчик в щегольской парке, с короткой косой, так тщательно намазанной жиром, что она казалась покрытой слоем прозрачного клея, сидел за столом, но не по-хозяйски, а почтительно подавшись вперед, точно в ожидании распоряжений. Девушка примерно Хадамахиных Дней устроилась на маленькой скамеечке. Выглянувшая под локтем Хадамахи Аякчан вдруг издала долгий прерывистый вздох…

И на что девки могут глазеть – прям как нормальные люди на оружие южной стали или добрую баклажку меду! Аякчан впилась глазами в нежно-зеленый халат девушки, словно изморозь по свежей зелени, осыпанный серебряной нитью. Поперек скамьи валялся верхний халат – на роскошных соболях. На коленях, выделяясь на зеленом шелке, как сугробчик нерастаявшего снега на зеленой траве, лежал заяц в пушистом ошейнике из… бурой лисы. Углядеть бы в этом некую справедливость и даже кровную месть, кабы белая заячья морда, опушенная темным лисьим мехом, не имела совершенно мученического выражения. Девушка небрежно поглаживала его между ушей и вдоль спинки, и заяц весь аж проседал под ее рукой. «Она так в нем дырку протрет!» – с невольным сочувствием подумал Хадамаха.

Девушка услышала вздох Аякчан и повернулась. Некоторое время она внимательно изучала торчащие из-за полок головы: с ежиком похожих на медвежью шерсть волос – Хадамахи и обмотанную старой тряпкой – Аякчан.

– Какая гниль! – оглядывая обоих брезгливо, как хозяйка, обнаружившая у себя на подворье дохлую жабу, обронила девушка.

Хадамаха почувствовал, как от невыносимого стыда он весь горит – от щек до прячущихся в старых торбазах пяток.

– Вели им, пусть ждут снаружи! – распорядилась девушка. – Не хочу, чтобы они тут воняли, когда я выбираю!

– Десятинку свечечки терпения, моя госпожа! – кивая на временную свечу, попросил приказчик. – Господин ваш батюшка строго нам велит – сначала дело!

Девушка недовольно надула губы, а приказчик повернулся к ребятам – в его манере не осталось ни капельки подобострастия, наоборот, он аж светился властностью.

– Ну, чего встали? – рявкнул он. – Видите, госпоже мешаете! Говорите быстро, зачем пришли? Девку привел? – обратился он к Хадамахе. – В счет долга?

– К-какую… девку? – Хадамаха ошарашенно поглядел на Аякчан – может, она хоть кивнет, где девка-то? – К-какой долг?

– Твой, твой долг! – разъярился приказчик. Оценивающе поглядел на Аякчан – глазки его маслянисто блеснули. – Если здоровая – возьму. Пусть подойдет, зубы покажет. – И он нетерпеливо махнул Аякчан рукой.

«Ой! – про себя сказал Хадамаха. – Это ж он про Аякчан – девка! Как весело тут будет сейчас все горе-еть! И меха. И стены деревянные».

Аякчан покосилась на Хадамаху, потом бросила быстрый взгляд через плечо – видать, на Хакмара… и только губы поджала в линию – точно делала зарубку на память. Глубо-окую такую.

– Ее отмыть да приодеть чуток… – продолжая разглядывать Аякчан, бормотал приказчик. Покосился на неодобрительно нахмурившуюся девушку в зеленом халате и торопливо добавил: – Все едино не красотка-бэле, но для черной работы любая грязнуха-эмэнде в обвислых штанах сгодится! Весь долг все едино не прощу – за одну-то грязную девку! Она тебе кто – сестра, жена? Что молчите, не понимаете, когда с вами разговаривают? Вы, случаем, не из этих… – приказчик возрадовался, как радуются люди догадке, доказывающей их ум и сообразительность. – Клянусь Эндури, они и впрямь из зверьков! Ума вовсе нету – ничего не понимают! – И раздельно, как говорят с глухими, он повторил: – Я… Велел… Девке… Показать… Зубы! Погляжу, сколько вам за нее долга списать! – И он потянул к себе берестяные свитки. – Звать… Тебя… Как?

– Хадамаха…

– Хадамаха… Хадамаха… – забормотал приказчик, водя длинным, словно специально заточенным ногтем, по спискам на бересте. – Сейчас найдем, сколько ты должен заплатить…

– Что ж вы, милейший, товар не показали, а уже платить требуете, – раздался очень уверенный, очень повелительный голос – даже удивление в нем было уверенное и повелительное. Хакмар отодвинул Хадамаху плечом и выступил вперед.

Девушка скользнула взглядом по облезлой физиономии Хакмара, пренебрежительно усмехнулась… и вдруг эта улыбка застыла, словно случайно уцепившись за розовые губки. Взгляд ее выхватил тонкие, но сильные пальцы воина, небрежно лежащие на оголовье меча, прошелся по широким плечам мастера-кузнеца, метнулся обратно к лицу… У девчонки вырвался длинный прерывистый вздох. Она схватила зайца в охапку и спрятала в белом зимнем меху ярко зардевшееся лицо. Морда зайца стала вовсе страдальческой, но он даже глаз не открыл – точно помирал.

Хакмар на нее эдак покосился… Хадамаха даже от приказчика отвлекся, пытаясь понять, как горец умудряется так смотреть. Взгляд этот точно говорил: «Да-да, я тебя прекрасно вижу и даже замечаю, что ты красива и хорошо одета. Но я суровый воин и выше таких незначительных мелочей, как красивые девчонки!»

Краска затопила лицо девушки целиком, а глаза распахнулись широко-широко, будто она хотела, чтобы Хакмар поместился в них весь, от пяток до схваченных кожаным шнуром волос.

«Хотя пятки в обмотках Хакмару лучше бы не демонстрировать, – подумал Хадамаха. – А то такой ледяной взгляд… и такие пятки, с подтаявшими вокруг лужицами!»

– Ты кто такой? – угрожающе поднимаясь из-за своего стола, рявкнул приказчик.

Брови Хакмара поползли вверх в высокомерном изумлении.

– Кто ваш хозяин, милейший? – скривился он. – Он плохо учит своих приказчиков. Разве в таком тоне разговаривают с покупателем?

Приказчик невольно растерялся от Хакмарова тона. Поглядел на его обмотки – и в приказчичьих глазах снова появилась уверенность. Посмотрел на меч в простых-простых, да только на юге сделанных ножнах – и растерялся снова.

– Видали мы таких покупателей! – пробормотал приказчик – хотел сурово, а вышло жалобно. – Еще неизвестно, соглашусь ли я тебе в долг поверить – смотря сколько на тебя у нас записано! – И он торжественно возложил руку на свитки.