– Раньше получше было, – наконец подобрал слова он. – Мапа добычу приносили, Амба – рукоделие…

– Ишь ты, вспомнил – Мапа да Амба! – старик встопорщился, как облитый водой вороненок. – Нам тут эдакого зверья не надобно! Э, ты сам не из них ли будешь? – бесцветные глазки старика подозрительно сощурились. – То-то на меня душком звериным пахнуло! – И старик демонстративно зажал пальцами нос.

– Это от коврика! – недобро набычившись, буркнул Хадамаха.

– Слышали, люди! – надсаживая хлипкую грудь, заорал старик. – Морде звериной человечьи товары не по вкусу! – От бешенства белки его глаз расчертились красной сеткой тонких жил.

Рокотом камнепада из убогой толпы торговцев донеслось пока еще тихое, но злобное ворчанье. В полумраке торжища сверкнули недобрые внимательные глаза.

– Ходу отсюда! – пятясь, негромко сказала Аякчан. – Ходу, ходу! – И, ухватив обоих парней за руки, рванула через площадь прочь.

– Всю дичину повыжрали, всю рыбу повыловили, зверье проклятое! – неслись им вслед истошные вопли старика. – Настоящие люди голодают из-за них, а они нос воротят! Э, а ковер? Ковер-то купи? – злобный вой сменился вдруг жалобным, почти детским криком. – Ковер купи-и-и!

Ребята нырнули под прикрытие чумов, с разбегу проскочили проулок насквозь и остановились, тяжело дыша. Еще недавно плотный утоптанный наст уже стал рыхлым и неприятно поддавался под ногами. Вихрящийся по проулку ветер больше не мог гнать сухую снежную поземку – та раскисла, потяжелела и глухо чавкала. Зато он нес поднимающуюся от земли влагу, и оттого было холоднее, чем в самый лютый мороз. Хакмар судорожно передернулся.

– Жалко та баба быстро прибежала – хоть бы халат купили! – с досадой бросила Аякчан.

– Там было торжище! Я уезжал – там было торжище! Там всегда было… – заорал Хадамаха.

Из ближайшего чума высунулась голова – под намотанным меховым шарфом непонятно, мужика или бабы, прогундосила:

– Чего у порога орешь, как медведь?

– Ты против медведей? – Хадамаха мгновенно развернулся.

Голова лишь издала испуганный писк и скрылась. С громким хлопком упал полог чума. Хадамаха стоял, шумно переводя дух, и ждал, пока пройдет мельтешение багровых пятен перед глазами. Стыдно – чего на мужика кинулся? И правда, кому понравится, когда у самого порога орут.

– Пошли в лавку, про которую дядька Бата сказал! – И снова зашагал по улице.

– Ты его давно знаешь, этого Бата? – пристраиваясь рядом, спросила Аякчан.

– Давно. С тех пор как с отцом сюда ходил. Стражник как стражник, торжище охранял. Которого нет, – с горечью добавил он.

– За День и Ночь многое могло измениться, – рассудительно сказал Хакмар. – Может, теперь торгуют в другом месте.

– Сдается, нам сюда. – Хадамаха остановился перед непомерно длинным и широким деревянным домом, похожим и на крепость, и на охотничий балаган, где летом живут всем племенем, да еще и добычу коптят-солят. Дверь распахнулась легко, без малейшего скрипа.

– Гине-гине, хозяева, откройте дверь да примите привет! – останавливаясь на пороге, вежливо позвал он. Никто не откликнулся.

Ни тебе лавочника, спешащего навстречу, ни суетливых приказчиков, готовых подать, завернуть, взвесить и отмерить. От самого входа тянулись ряды широких полок – верхние перекладины были вбиты прямо в потолок.

– Хозяева! – уже попросту, без всяких любезностей, позвал Хадамаха.

– Да входи уже! – толкнула его в спину Аякчан.

– За вход без спросу штраф полагается. Крупный, – пробурчал в ответ Хадамаха.

– Так это ж лавка! Она для того, чтобы входили! – Аякчан поднырнула Хадамахе под локоть и скользнула внутрь. И Хакмара за собой потащила.

Хадамаха еще постоял на пороге, прислушиваясь и принюхиваясь. Беспокойство, чутье то ли медведя, то ли стражника, то ли обоих вместе, ворочалось внутри неприятным теплым комом. Вокруг все так… не по закону, что у Хадамахи все наличные души были непонятно где, но уж точно не на месте. В странном городе, в который превратилось хорошо знакомое ему селение, даже лавка с товарами могла стоять вовсе не для того, чтобы в нее ходили покупатели.

– Хорошо! – выдохнул Хакмар, тяжело приваливаясь к одной из стоек с полками. И слабо улыбнулся. На лбу его блестели крупные капли пота. Обожженная сперва Жаром Голубого огня, а потом злым холодным ветром, кожа начала облезать – и Донгаровы мази не помогали, шелушащаяся кожа выглядела жутко. У парня болезненно-лихорадочно блестели глаза, и его трепала мелкая частая дрожь – Хакмар уже не замечал этой дрожи, настолько свыкся. А худющий стал! И Аякчан такая же – тряпье болталось на ней, как на обструганной палке, а на исхудавшем до размера детского кулачка лице остались одни глаза, то круглые и несчастные, как у больного совенка… то треугольные и такие же несчастные. Как у вымотанной до предела ведьмы-албасы.

«Им нужна передышка, – отчетливо понял Хадамаха. – Нельзя вечно и бесконечно спасать Сивир. Им нужно отоспаться, отъесться, просто передохнуть! И для начала хоть одеться!»

Помочь им сейчас может только он – ведь это его земля! Он шагнул в лавку и еще разок, уже погромче, выкрикнул:

– Хозяин! Нам бы прикупить чего… – Обогнал ребят и первым пошел между перегородившими все пространство полками. И понял, что Хакмар прав – торговля и впрямь переместилась в другое вместо. Вместе с товарами. Только вот покупателей, сдается, забыли. Да и с продавцами негусто.

– Эгей! – уже безнадежно позвал он. Возглас затерялся между полками, от пола до потолка заваленными пушистыми мехами – лисами, соболями и куницами, которых Хадамаха напрасно искал на торжище. Позади мехового богатства тянулись берестяные короба, набитые рыбой сушеной, рыбой соленой, рыбой вяленой. «Кап! Кап!» – подтекало из бочонков с моченой ягодой. Хакмар остановился у скромной стойки с железным оружием. Копейные острия, пара ножей, короб с наконечниками стрел. Заложив руки за спину, точно боялся даже случайно прикоснуться к выставленному железу, Хакмар изучал товар. Выражение его лица было… непередаваемым. Наконец южный кузнец аккуратно, кончиком мизинца подцепил свисающую с рукояти ножа бирку с ценой.

– Насколько я понимаю, звериные шкуры у вас весьма дешевы? – надменно поинтересовался он.

– Подешевле, конечно, чем в городах, – кивнул Хадамаха.

– Похоже, дешевле грязи, – перебил его Хакмар. – Потому как вот это… – все так же мизинцем он указал на нож. – Плевка не стоит. Вот если я в оплату плюну – это будет совершенно напрасный расход слюны! – И брезгливо повел плечом, точно красавица-бэле при виде лохмотьев гнилой кожи.

Хадамаха мельком глянул на бирку и почувствовал, как собственные брови мимо воли изумленно ползут вверх. Сколько-сколько? Пятнадцать волчьих шкур? С одной стороны, хорошо – если вот это тупое безобразие столько стоит, приличное храмовое железо в его мешке на целое состояние потянет. А с другой – с каких пор такие цены? Поди те шкуры добудь – у волков нет привычки самим из шкуры выскакивать и охотнику ее с поклоном вручать. Умгум, а потом новую наращивать, чтобы здешних торговцев ублажить.

– Хадамаха, ты что там застрял? – негромко окликнул его Хакмар, и он заторопился следом за ребятами.

Если Хакмар оружием оказался недоволен, то Аякчан брела между стойками с товарами, точно обшаманенная. Девушку они обнаружили среди полок с шитыми безрукавками, пелеринами, передниками, женскими штанами – от пестроты и блеска вышивки рябило в глазах.

– Красиво как, – прошептала Аякчан, останавливаясь перед полотняным халатом, сплошь расшитым диковинными птицами – от пропитанных рыбным клеем ниток для вышивания халат стал таким жестким, что сложить его не представлялось возможным.

Аякчан обернулась к ним – щеки ее горели лихорадочным румянцем, а глаза светились, как… как когда она мечтала о троне матери-основательницы Храма.

– Купим, что захочешь, – неожиданно твердо сказал Хакмар. – Правда же купим, Хадамаха? – не столько попросил, сколько потребовал он.

Хадамаха неопределенно кивнул.