Я проголодался. Хотелось разжечь костер, чтобы зажарить свою птицу — сырая курятина удручает. Утро уже перешло в день, когда я, наконец, обнаружил подходящее местечко. Дуб пригнуло ветром к склону холма еще много лет назад, его корни наискось торчали из земли, тем самым образовывая некое подобие крыши. Я раскопал поверхность лесного ковра под соседним деревом и обнаружил там легковоспламеняющийся материал. Теперь можно было разжечь огонь в яме под навесом из вывернутых корней.

Вскоре я грелся у костра, а моя курица поджаривалась на зеленом прутике-вертеле. Я повесил свою рубаху и набедренную повязку на дубовый корень рядом с костром и остался нагишом, подставив свою спину безобидным дождевым струям. Некоторое время я вообще не мог ни о чем думать — разве только следил за своей курицей. Дождь убаюкивает нашу настороженность, точно друг, шепчущий и объясняющий слишком многое.

Люди подошли тихо. Я заметил их лишь за миг до того, как тощий сказал:

— Не вытаскивай свой нож, Джексон. Мы не причиним тебе вреда.

Его голос был твердым, но усталым, как и его длинное лицо под окровавленной темно-зеленой повязкой.

— Не пугайся, — сказал второй, круглолицый великан. — Благословенный Авраам велел нам не делать никакого вреда как людям, так и…

— Попридержи язык, пока я разговариваю с мальчишкой, — сказал тощий. Джексон, дело в том, что мы хотели бы кусочек этой птицы, потому как ужасно голодны, вот и все.

Он был седой и спокойный, примерно пятидесяти лет от роду. Повязка на голове придавала впадинам под его голубыми глазами зеленоватый оттенок. Длинные морщины тянулись от носа и рта. У темно-зеленой рубахи не хватало большого куска, должно быть, он оторвал его на повязку; охотничий нож на поясе, очень похожий на мой, казалось, был его единственным оружием. Его ремень был широким, точно кушак, с кармашками, удобными для хранения мелких вещей, а тощие ноги, торчащие из-под потертой зеленой набедренной повязки, были темными и неровными, точно седельная кожа.

На втором тоже были лохмотья от формы катскильской армии плюс что-то вроде ремня и сандалии с подвязанными подошвами. У него был меч в бронзовых ножнах, совершенно бесполезная вещь в лесу. На ремнях у обоих висели длинные и довольно плоские фляги, сделанные из бронзы, в которые могло поместиться около кварты.

Я задал вопрос глупее некуда:

— Вы откуда?

Тощий по-доброму улыбнулся мне, сдержанно и дружелюбно.

— С юга, Джексон. Ты поделишься мясом с человеком, который еще вчера получил дырку в голове, и со старым великаном, который вполне годится на то, чтобы пугать детей, но больше не желает воевать?

— Ладно, — сказал я. Они не принуждали меня; я почти хотел поделиться с ними. — Вчера? Разве вы не из той битвы на дороге в Скоар?

— Нет. А когда она была?

— Пару-тройку часов назад закончилась. Я сидел на дереве.

— Не мог найти местечка получше, когда идет чертова война?

— Вы, катскильцы, устроили засаду, и вас побили.

Он топнул ногой со смесью удовлетворения и отвращения.

— Черт, я предсказывал это. Мог ведь сказать начальству, что будет, если разделить батальон. Хотя, сдается мне, эти тупицы никогда бы не выслушали меня.

Он сел на корточки рядом со мной, смерив мою курицу самым угрюмым взглядом, какого когда-либо удостаивалась жареная птица безо всякой в том вины. Круглолицый парень стоял поодаль, глядя на меня.

— Мне неловко, Джексон. Если бы тут были просто мы с моим другом, и ты не согласился разделить с нами свою еду и не был бы так добр…

— Брось, Сэм, — сказал великан. — Брось…

Но Сэм хотел поговорить и не обратил на своего товарища никакого внимания. В его протяжном катскильском голосе веселость сменяла печаль и наоборот, как облака играют с солнцем.

— Если бы здесь были только он, я и ты, Джексон, мы могли бы уже обедать, но самая ужасная вещь в том, что у нас есть еще один рот, который ушиб колено, но по-прежнему хочет есть. Думаешь, эту чертову птичку можно разделить на четверых?

— Конечно, — сказал я. — Есть две ножки и две половинки грудки, а вставать из-за стола с легким чувством голода, говорят, полезно… Где ваш четвертый?

— В кустах.

— Видишь, Сэм, — воскликнул круглолицый. — Я же говорил тебе! У парня открытая натура, полная божественного милосердия и все такое прочее. Как тебя зовут, Рыжий?

— Дэви.

— А дальше?

— Просто Дэви. Я — приютский. Выпустили в девять лет.

— Не хотим лезть к тебе в душу, но, возможно, ты не собираешься возвращаться, откуда пришел?

Сэм заметил:

— Это его дело, Джексон.

— Я знаю, — сказал круглолицый. — Я не заставляю его отвечать, но это честный вопрос.

— Мне все равно, — сказал я. — Я в бегах, вот.

— И я не обвиняю тебя, — сказал круглолицый. — Я заметил серую тряпку, которая тут висит, а то, что в Мога делают с крепостными, — просто национальный позор. Выше голову, парень, и верь в Бога. Вот как надо жить, понял? Выше голову, Душу нараспашку — и верь в Бога.

— Он пудрит тебе мозги, Джексон. Этак ты станешь думать, что в Катскиле не обращаются с крепостными, как с дерьмом.

— Сэм Лумис, — строго сказал круглолицый великан, — я должен удержать тебя от ругательств и богохульства. Не подобает мальчику слушать такие вещи.

Сэм просто взглянул на меня; я понял, что смехом он пытается прикрыть бушующую внутри бурю, и никто никогда не знал об этом, кроме него самого и меня.

Великан продолжил добродушно:

— Мальчик Дэви, ты не должен думать, будто я больше не грешник, это было бы ужасным тщеславием с моей стороны, хотя клянусь, что я очистился от многих вещей и все такое… Как бы то ни было, меня зовут Джедро Север, но ты можешь называть меня Джед. Мы все здесь демократы, надеюсь, и хотя я — грешник, я боюсь Бога и живу по его святым законам, и сейчас я скажу вам вот что… Крепостной ты или нет, в глазах Бога ты такой же человек и гражданин, как и я, слышишь?

Сэм спросил более просто:

— Что, плохи дела?

— Можно и так сказать. — И тут я выпалил правду-матку: — Произошла ужасная вещь. Я случайно убил человека, но никто никогда не поверит, что так и было, а полицейские уж точно не поверят.

Думаю, я не проболтался бы, если бы не принял их за дезертиров, таких же, как и я сам, которым наплевать на законы Мога.

Джедро Север сказал:

— В глазах Господа нет такой вещи, как случайность, Дэви. Ты хочешь сказать, что сделал это не нарочно. У Бога есть свои великие и славные причины, которых не дано понять таким, как мы. Если ты говоришь правду, что сделал это не специально, тогда в случившемся нет твоего греха.

Сэм смотрел на меня с холодной задумчивостью, которой я никогда ни в ком не видел — ни в мужчине, ни в женщине. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он снял меня с этого крючка — моя куропатка уже хорошо зажарилась и пахла как надо, а дождь превратился в простую изморось.

— Верю тебе на слово, — проговорил, наконец, Сэм. — И не заставляй меня пожалеть, что я сделал это.

— Не заставлю, — сказал я.

И не думаю, чтобы я когда-нибудь нарушил обещание. Доверие между Сэмом и мной было той частью моей жизни, которая никогда не была испорчена. В последующие годы он часто выводил меня из терпения, — как и я его, — но… Пожалуй, выражусь так: мы никогда не переставали доверять друг другу.

— Да, — сказал я. — Я сбежал, и меня бы непременно повесили, если бы поймали и вернули в Скоар. С легкостью уклоняться от виселицы каждый раз, когда я близок к ней, — вот как я действую.

— Послушай, мальчик, — сказал расстроенный Джед. — Неужели ты так часто

…

— Шутка, Джексон, — обрезал его Сэм. — Парень шутит.

— А, понятно. — Джед тревожно засмеялся (так смеются, когда случайно прервали того, кто чуть не проговорился). — Ты знаешь эти края, мальчик Дэви?

— Никогда не заходил в эту сторону так далеко. Мы поблизости от Северо-Восточной дороги. Скоар на западе, в пяти-шести милях.