— Западное побережье? — удивился Абрахам.

Диктор поспешно обратился к наиболее свежей жизненной информации — о крахе брака видеозвезды с известным борцом.

— Авиация, — пояснил я. — Париж и Лондон всего в нескольких часах полета отсюда…

Абрахам принес мне выпить. Мы не могли говорить, ни читать. Он почти весь вечер просидел возле меня, в сумрачной маленькой комнате, которая более чем когда-либо казалась мне похожей на хорошо меблированную пещеру в джунглях неизвестности. Нас преследовали одни и те же мысли, и мы ода прекрасно понимали панику, царящую в душе друг друга. Снова и снова мы пытались поймать по радио новости, но в них не было ничего, кроме повседневной трескучей мешанины из тривиальностей. Ближе к ночи Абрахам позвонил Шэрон. Их разговор представлял собой обычное воркование влюбленных с вопросами типа «Чем ты сейчас занимаешься?» — и поскольку он не упомянул о сообщении, прозвучавшем по радио, я сделал вывод, что она ничего не слышала. Повесив трубку, Абрахам сказал:

— Я не мог…

Три дня, прошедшие с воскресенья, позволили нам мало-помалу вернуться к хрупкой соломинке надежды. Тот человек, которого мы нашли на улице… Ведь это могла быть пневмония или дюжина других причин. Так мы сказали друг другу тогда и повторяли эти слова в течение последующих трех дней. Вызванная Абрахамом «скорая помощь» прибыла очень быстро. Врач задал нам несколько обычных вопросов. В глубине души он, казалось, был обеспокоен, но в вопросах его беспокойство ничем не проявлялось. Затем упавшего человека увезли. Я чуть было не спросил молодого врача о других похожих случаях, но решил попридержать язык. Вернувшись домой, мы с Абрахамом начали перекидываться друг с другом фальшивыми словами. Мы оба знали, что эти слова насквозь фальшивы, но ничего не могли поделать: они нас успокаивали, и это мнимое спокойствие казалось нам самым главным в жизни.

Этим утром «Таймс», как обычно, представила самое лучшее и самое рассудительное, основание на фактах сообщение, предложив с достаточно ужасающей сдержанностью статистические данные. Пятьдесят случае госпитализации в нью-йоркском столичном районе, из них шестнадцать смертей. В Чикаго зарегистрирован двадцать один случай, шесть смертей. Новый Орлеан — 13 и 3. Лос-Анджелес — 10 и 3. Это на четвертый день с воскресенья на шестой с пятницы. Первый зарегистрированный случай произошел с домохозяйкой из Бронкса — в воскресенье утром. Умерла она днем в понедельник.

«Таймс» опубликовала заявление АМА[92] — заболевание

Цитата точна.

«Таймс» описывала события, по-видимому, без расчета на сенсационность. Первые симптомы — как при обычной простуде: насморк, легкий жар, общее недомогание. Через несколько часов резко подскакивает температура, развивается глухота, сопровождаемая сильным шумом в ушах, происходит изменение ощущений вкуса и запаха. Потом наступает окоченение рук и ног, после чего развивается общий паралич моторики, который во всех случаях начинается с паралича горла и языка: больной не может ни говорить, ни глотать. Температура остается очень высокой в течение нескольких часов — в одном случае двенадцать, — флуктуации не укладываются ни в какую модель. В большинстве случаев отмечается бред, а поведение лишившихся дара речи больных наводит на мысль о переживаемых ими ярких зрительных галлюцинациях. На третий-четвертый час после проявления главных симптомов больной впадает в бессознательное состояние. Если дело заканчивается летальным исходом, смерть предваряется глубокой комой, постепенным понижением температуры и наступает в результате паралича сердечной мышцы. При всех летальных исходах отмечается дыхание Чейна-Стокса. «У некоторых больных температура ведет себя совершенно иначе: вместо того чтобы упасть до значительно ниже нормальной, она выравнивается на отметке в 101F.[93] Больные остаются в бессознательном состоянии с некоторым восстановлением безусловных рефлексов. Прогноз совершенно непонятен.

Кроме цитаты из заявления АМА, «Таймс» нигде не утверждала, что беспокоится не о чем. Они не строили догадок о происхождении и причине заболевания, не сообщали впрямую, что лекарства и антибиотики оказались неэффективными. Но было там одно короткое предположение, забыть которое просто невозможно: «В некоторых случаях больные поддаются поддерживающему лечению». А это означает, что дела совсем скверны. Думаю, чтобы уловить смысл, читатели должны быть в какой-то степени знакомы с медицинским языком. Но разве стоило ожидать, что «Таймс» заявит: «Они стараются успокоить нас, не имея ни малейшего понятия о том, что делать»?..

Я обнаружил отчет о незавершенном еще расследовании смерти Дэниела Уолкера. За три дня нигде не было никакого упоминания о Максе или о Партии органического единства. Сегодня утром я сказал об этом Абрахаму, предположив, что Макс попросту скрылся.

Абрахам возразил:

— Нет, он бы не стал.

Как ужасно было видеть контролируемую тихую ярость на лице, рожденном для доброжелательности! А хуже всего то, что он физически хрупок и обладает мягким голосом. Я дожидался его взгляда, чтобы встать и уйти. Но не дождался. Разложив газету на столе, он смотрел на нее, смотрел так, как будто этот черно-белый прямоугольник был окном, как будто открывались за ним бесконечные дали.

— Что происходит в твоей душе, Абрахам?

Он ответил:

— У них ничего не выйдет.

— Ты думал о том, что сказала Мириам? Будто Ходдинг является платным агентом Китая и все такое прочее?

— Черт, им вряд ли удастся использовать эту чушь, Уилл. Думаю, это был экспромт и экспромт далеко не самый умный. Нет, думаю, они сделают ставку на молчание и будут надеяться на то, что никто не сможет установить взаимосвязь. А так оно и будет, если только один из нас не проговорится… Я имею в виду тех, кто был там, наверху, в саду на крыше. Не думаю, что Фрай или сенатор Гэлт поняли, что случилось. Они — ненормальные и просто ничтожества. Николас, Макс, Мириам… и Билли, и я… Вот это пятеро, по-видимому, единственные, кто знает.

— А ты проговоришься, Абрахам?

И когда он сказал безо всякого напряжения в голосе, даже не глядя на меня: «Я еще не решился…» — в нем не было ничего юношеского.

Днем мы отправились на прогулку. Безо всякой цели поболтались по улицам, на автобусе добрались до жилой части города и проехали по Сто двадцать пятой на запад, а вернулись пешком через Вестсайд. На улицах мы не увидели ни одного умирающего. Город был, пожалуй, даже слишком тихим для буднего дня. Проходившие мимо нас люди почти не разговаривали и совершенно не смеялись. За время нашего путешествия мы пять или шесть раз слышали сирены машин «скорой помощи», но это не было чем-то необычным» болезни и несчастные случаи в любом городе, днем и ночью, собирают свою жатву…

Из вечерней газеты мы узнали, что погиб Ходдинг.

Его дом и лаборатория на Лонг-Айленде сгорели в результате «взрыва неизвестного происхождения». Тело Ходдинга, а также тела его жены и невестки и девятилетнего внука были опознаны. Когда произошел взрыв, все четверо находились в лаборатории. Сама лаборатория, говорилось в газете, была частным предприятием. Здесь доктор продолжал работу после ухода из «Фонда Уэльса». Сына доктора Ходдинга в момент несчастья в доме не оказалось. Он сообщил, что лаборатория предназначалась для «биологических исследований органического характера» и эти исследования вряд ли были чем-то бОльшим, нежели хобби пенсионера. Ходдинг-младший — архитектор. Он заявил, что ему неизвестно направление работы отца, но он уверен: в лаборатории не хранилось ничего, что могло бы вызвать взрыв. Полиция, говорилось в газете, изучает возможность того, что бомба могла быть подброшена каким-нибудь ненормальным.