— Видел комедию? — спросил он.

— Ну их к дьяволу! — отмахнулся Джонни. — У нас комедия была почище.

— Ну? Что такое?

— Сегодня нас, призывников, собрали на пункт. Мы должны были участвовать в демонстрации. Начальник вызвал троих из нас к себе и начал пороть черт знает что! И все почему-то на меня поглядывал. Подлец! Почему на меня — не знаю! Может быть, думал, что я его поддержу?

— Ну, и что?

— А ничего. Взяли мы милого друга, да в ГПУ.

— Кто?

— Ребята! И я в том числе.

— Своих в ГПУ тащишь?

— Что? — Джонни опешил. — Что ты сказал? Каких своих?

— А-а! Идиот! Сказать ничего нельзя. Пошутил я!

— Хороши шуточки!

— Как дела? — помолчав, осведомился Лев.

— В армию иду. Сперва мялись, не хотели брать, а потом вдруг… Словно кто приказал!

— Вот бы там тройку завести! — как бы вскользь заметил Лев.

Джонни промолчал, сделал вид, что не слышал.

— Рад? — спросил Лев.

— Рад. Да и что тут делать!.. Да! Слышал? Беседка-то рухнула!

— Ну!

— Помнишь, ливень был? Рядом с беседкой вяз стоял. Взял и подмял ее под себя. Рассыпалась.

— Мир праху ее. Как же ты Марусю оставляешь?

— Она уезжает в Москву. Учиться будет.

— Отобьют ее у тебя.

— Не отобьют. Она меня любит больше, чем я ее.

— Ну, все.

— Прощай, Лев.

— А насчет тройки попомни!

— Пошел ты! — разозлившись, гаркнул Джонни.

«Еще минус один, — констатировал Лев. — Трое за день! Плохой счет, Левушка».

Он хотел пойти в заднюю комнату, но дверь мастерской открылась, и перед Львом очутился грязный, вспотевший Петр Баранов.

Шатаясь, точно затравленная собака, озираясь вокруг воспаленными глазами, он подошел к Льву и тяжело опустился на стул.

— Спрячь! — сказал он. — Гонятся!

— Дурак! — прошептал Лев. — Попался?

— Да. Батьку тоже взяли. Всех взяли.

— Откуда ты?

— С поезда. Оглянулся — двое за мной идут. Я дворами, переулками к тебе. Спрячь, Лева, спрячь!

Петр еле сидел на стуле.

— Балда! Куда же я тебя спрячу? — зашептал Лев. Он выскочил из-за стола и запер дверь на крючок. — Куда я тебя спрячу? Они ведь следом за тобой идут! У-у, сукин сын! Да перестань ты дрожать! — Лев встряхнул Баранова. — Беги сейчас же за реку, в бараки, прячься там! А поймают — молчи! Слышишь? Молчи обо мне. Выручу! Вот крест! — Лев перекрестился.

Баранов встал и, тяжело ступая, зашагал к двери.

У двери он припал к косяку, силы оставили его. Лев налил ему воды, Петр выпил ее, затем надвинул шапку и открыл дверь.

— Молчи! Прошептал Лев. — Не пропадешь!

Петр кивнул головой.

Лев вышел вслед за ним на улицу и видел, как Баранов исчез в темноте. На углу ярко горел фонарь. Вдали, у вокзала, слышались вздохи оркестра, оттуда ветром доносило песню и неясный шум.

Лев захлопнул дверь.

— Минус четыре! — сказал он.

Тут в мастерской погас свет.

— Ага, начинается! — засмеялся Лев. — Ну, посмотрим, что выйдет с пятым…

Сергей Иванович, окончив речь, сошел с трибуны и направился к месту, где были приготовлены кирпичи, цемент и инструменты для закладки заводского здания.

Он взял кирпич, поднял его над головой и сказал:

— Товарищи, кладу первый кирпич в фундамент нашего будущего гиганта.

Рабочий, стоявший рядом с Сергеем Ивановичем, помешал цемент, поддел на лопатку и подал Сторожеву.

В это время свет на строительной площадке погас. Экскаваторы вдруг стали, приоткрыв в недоумении огромные челюсти…

Начался переполох… Люди кинулись к выходам, наткнулись на забор. Послышался треск дерева, его заглушили крики. Тут зажглись факелы, заготовленные на всякий случай комсомольцами. Свет сразу успокоил людей.

Заиграл оркестр. Комсомольцы, окружившие трибуну, запели. Потом оркестр смолк и по всей территории прокатились отрывистые четкие слова:

— Вни-ма-ние! Ти-ше! Ми-тинг про-дол-жа-е-тся!

И все затихло.

Сергей Иванович стоял, освещенный факелами, видный всем. Было так тихо, что слышался треск горящей в факелах пакли.

Вдруг за деревянным забором, отделявшим территорию стройки от железнодорожной линии, раздался взрыв и, словно из-под земли, вырвалось пламя.

— Новый состав горит! — кричал кто-то.

— Поджог!

— Товарищи, спасай вагоны!

— Там цистерны с бензином!

Сергей Иванович почувствовал, как огромнейшая сила приподняла его над бурей человеческих воплей.

— Товарищи! — закричал он, подняв руку. — Слушайте меня. Замолчать всем! Погибнем, если не опомнитесь!

Люди, услышав этот повелительный голос, замолчали. Людское месиво колыхалось из стороны в сторону, колыхание сопровождалось шорохом, похожим на шум прибоя. Дыхание тысяч людей, поднимаясь, окрашивалось пламенем факелов и отсветом близкого пожара.

— Немедленно вызвать пожарную команду!

— Вызвана! — ответили Сергею Ивановичу!

— Мужчины, ломайте забор! Карнаухов — за мной! Женщинам стоять здесь. Факелов не тушить! — Сергей Иванович быстро пошел к выходу.

Горел средний вагон в составе, — подарок губкому. Около состава уже работали пожарные. Люди оттаскивали от горящего состава шпалы, разный деревянный сор, бочки.

Струи воды, шипя, врезались в пламя; слышался визг железа, отдираемого от дерева, стук топоров. Тяжело дыша, Сергей Иванович бросился к составу цистерн с бензином, только что прибывшему на станцию.

— Где паровоз?! — закричал Сторожев. — Иван, беги в депо. Паровоз приволоки хоть на себе! Товарищи, сюда, ко мне!

Рабочие подбежали к Сергею Ивановичу. Раздалась его короткая, резкая команда.

Каждый занялся делом.

Через минуту к цистернам подвели шланги, и пожарные начали окатывать состав водой.

Гремели разъединяемые сцепки — рабочие отцепляли цистерны и, наваливаясь на них тяжестью своих тел, толкали подальше от пожара.

Кругом летели искры, куски горящего дерева, железо с воем устремлялось вверх и падало, обжигая и раня людей.

Сергей Иванович в дымящейся тужурке подставил себя под струю воды, обожженная рука сразу заныла. Сторожев застонал, но тут послышался грохот паровоза, и он, забыв о боли, побежал к головной цистерне.

Около нее суетилось множество людей. Вода била по железу, шипела, пенилась.

— Прицепляй паровоз! — приказал Сторожев. — Живо!

Паровоз звякнул буферами и остановился. Из будки машиниста выскочил Карнаухов. Увидев обожженного Сергея Ивановича, он подскочил к нему.

— Здорово обжегся?

— Здорово!

Паровоз, рявкнув, тронулся с места. Цистерны были спасены.

Пожар через несколько минут ликвидировали — сгорело два вагона. Остальные удалось отстоять.

Сергей Иванович поговорил о чем-то с Алексеем Силычем, который командовал около состава, и направился на территорию завода. Демонстранты были на месте — никто не ушел, все ждали конца митинга, все знали, что закладка должна состояться.

Когда Сергей Иванович взошел на трибуну и снова поднял кирпич, люди запели «Интернационал».

Сергей Иванович снял шапку. Трубы оркестров подхватили гимн. Люди пели, освещенные колеблющимся желтоватым светом; лица их были суровы — песня звучала как клятва.

Когда все смолкло, Сергей Иванович сказал:

— Никто нам не помешает, ничья подлая рука не остановит нашу решимость строить жизнь по Ленину…

И ближние ряды демонстрантов услышали чавканье цемента — кирпич был положен на место.

Оркестры заиграли туш, загремело «ура».

Оно катилось по территории завода, замирало и снова катилось через площадь.

На территории завода, когда ее покинули демонстранты, остались Сергей Иванович, председатель городского Совета и еще несколько человек.

— И в городе света нет? — спросил Сергей Иванович. — Странно! Товарищи инженеры, что вы об этом скажете? Две машины в одну и ту же секунду выбыли из строя.

— Ничего не понимаю, — ответил небритый, мрачный человек в фуражке инженера. — Черт его знает, в чем дело. Нелепая история. Дня на четыре канитель.