— Пошел во двор. И тебя туда же просит выйти. Важное, говорит, дело.

Лев вышел во двор. Около колодца, на скамейке для ведер, сидел Селиверст. Лев подошел к нему.

— Здравствуйте, — сказал он, — Лев Никитич, а я ведь тебя узнал, бывал у твоего батьки. Слушай, ты уезжай завтра же утром, а то в Совете ныне разговор был — незнакомый, мол, человек приехал к поповичу. А Ленька седой — есть у нас такая сволочь — прибавил: «Видел я, говорит, его где-то, а где — не вспомню».

— Черт! — вырвалось у Льва.

— Завтра сын мой, Петька, чем свет на станцию едет — отвезет тебя.

— Спасибо. Ну и я обрадую тебя новостью.

— О?!

— Привет тебе от Петра Ивановича. Тебе и Пантелею Лукичу.

— Господи, боже мой! Да ты-то откуда его знаешь?

— Знаю, — Лев усмехнулся. — Встречался.

— Дружок мой был, — всхлипнул Селиверст. — Господи, вот уж не чаял!..

— Ну, какие дела у вас? — спросил Лев.

— Дела тугие. На сходах был? Вот они и дела! Жмут налогами, дьяволы, поборами разными. Разор! — Селиверст помолчал. — Но это еще туда-сюда — налоги там и прочее. Землю не дают — вот беда. Мы чем жили? Брали землю в ренду или исполу, вещь выгодная. А теперь испольщики в артель пошли. Кооперацию, слышь, заводят. Им и ссуды и лошади. Трактор вон завели — сучье племя! И ренду всякая сволочь перехватывает. Под корень режут!

— А если и вам в артель? — помолчав, сказал Лев.

— Если они, дьяволы, на нас будут нажимать — каюк им, — не ответив Льву, продолжал Селиверст. — Станем сеять самые пустяки, только чтобы жрать было. И возьми тогда нас за рупь за двадцать. Мы им тут крови попортим!.. Посмотрим, как они хлеб будут заготавливать!

— Газеты читаешь, Селиверст Петрович?

— Нам без этого нельзя.

— Плохо, брат, читаешь.

— Мы не шибко грамотные, — процедил Селиверст Петрович недовольно. — Известно — серость.

— Ну, ну, не прибедняйся. Слушай: вашего брата, если захотят, в три счета ощиплют. Сами по себе вы не сила. Если от вас середняка оттянут — это, как ты говоришь, каюк! Вам каюк!

— Это ты верно сказал, Лев Никитыч. Гляжу я кругом — гольтепы меньше стало. Которая в город ушла, которая в силу входит. Вона Козел на тракторе давеча сидел, — был нищий, стал хозяин.

— Ты наплюй на то, кем он был, — сказал Лев. — Хозяин с хозяином должен быть дружен, — у вас интерес один, — вот что тебе понять надо, Селиверст Петрович. А станешь перед ним важничать, сотрут вас в пыль. Глупость ты давеча сделал, прости меня. Не надо было на сходке орать, не надо было обижать Андрея Андреевича! Надо к нему в душу влезть: мы, мол, из одного теста, нас, мол, вместе всякая власть грабила.

Селиверст внимательно слушал Льва — тот говорил тихо, внушительно, словно учитель ученику.

— Уясни это, Селиверст Петрович. Если в колеса одну палку вставить, телега еще не остановится. Одна палка — это вы. Если к той палке другую подбавить — стоп телега! — Лев помолчал. — А насчет хлеба ты сказал умно. Если бы вы все такими умными были… А то ведь, прости меня за прямое слово, хапалы вы! В завтрашний день не глядите, вам бы только сегодня жилось хорошо. Если бы умели вперед смотреть, ох, и наделали бы вы дел!

— Это что, не сеять?

— Оно самое.

— Да. Дело такое…

— То-то и оно.

— Насчет войны не слыхать?

— Война всегда может быть. Тем, кто ее начнет, важно знать, как вы тут живете.

— Живем молитвой: провалиться бы им в преисподнюю!

— Плохо дело. На молитве не выедешь.

Из дома вышел Богородица.

— Спать будем?

— Нет, я еще схожу но одному делу.

— Знаю я твои дела! Ну, Селиверст Петрович, до свиданья!

Они вышли на улицу. Лев остановил Селиверста в тени, о чем-то долго и тихо с ним говорил. Селиверст обнял Льва и расцеловал в обе щеки, шепча при этом:

— Все, все запомню! Господи, да уж на нас-то, то есть как на самих себя. Радость-то какая, бож-же мой! А то ведь мы уж думали и вспомнить о нас некому. Ты ему поклон отпиши, мол, живы и все такое…

Лев пробормотал что-то в ответ. Селиверст ушел домой, крестясь и вздыхая.

Лев прошел в дом; Богородица уже исчез.

Лев решил пройтись по селу. Около церкви он встретил Ольгу.

— А я тебя искал, — обрадовался Лев. — Скучно. Пойдем в омет?

— Не хочу. Прощайте.

— Ты что такая сердитая? — Лев обнял Ольгу.

Ольга вывернулась и убежала.

Лев хотел побежать за ней, но на дороге появилась «улица».

Лев выругался и пошел домой.

Богородица уже спал, Лев разбудил его и сказал, что дела свои в Двориках он окончил и завтра же уезжает.

— С кем?

— На станцию едет Селиверстов сын Петр. Ты знаешь его?

— Как же!

— Ну, вот с ним.

Богородица из вежливости начал было упрашивать Льва остаться, но в душе был рад его отъезду. Лев мешал ему.

Рано утром Льва разбудили. Около амбара стояла телега, в ней сидел Митя. Лицо у него было заплаканное. Рядом лежали кулечки, свертки, одеяло, подушка.

— Вы и есть сын Селиверста Петровича? — обратился Лев к мрачному приземистому парню лет двадцати трех — он подтягивал супонь.

— Я и буду. Зовут меня Петр. Фамилия Баранов.

— Ага. Ну, что ж, я готов.

Лев запихал в мешок небольшой свой багаж, бросил его в телегу, сел рядом с Петром, закурил.

Проезжая мимо большого каменного дома, Петр показал на него кнутом…

— Вот наш дом. А там вон сад наш был. Был наш, а теперь сельский. Не я буду, если в их руках останется.

— В чьих руках?

Петр не ответил. Подвода выехала в поле. Было еще свежо, солнце только что встало.

— Ты до станции едешь?

— Нет, я с вами, в город.

— Что ты там делаешь?

— Учусь. С поповым Мишкой вместе живем. В Тамбов нам несподручно. Отец у меня замаранный — пять лет за Антонова сидел.

— Вот как?

— Теперь опять поправляться начали. Лошадей три штуки заимели, коровы, овцы. Трактор хотим покупать.

— Все равно съедят вас.

В глазах Петра зажглась злоба.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого.

— И смотреть нечего. Сложа руки будете сидеть — сожрут. И косточек не останется.

— А кто же это нас научит, что нам со своими руками делать?

— Найдутся люди.

— А например?

Лев похлопал Петра по плечу.

— Закури. И не нервничай. Молодой, а нервный. Спокойней надо.

— Сказал бы я вам кое-что, да не знаю, кто вы такой, какому вы богу молитесь.

— Никакому не молюсь. Самому себе. Ты слышал о таком человеке, Никитой Кагардэ звали? Из Пахотного Угла.

— Слышал. Видел даже. У нас в избе комитет заседал, а он со Сторожевым и с Санфировым к нам приезжал.

— Вот это мой отец был.

— Э, да ты, брат, значит, из нашенских? Ах, черт возьми.

Они долго смеялись.

— Вот что, Петр. Будешь в Верхнереченске, заходи. Мастерская у меня на Рыночной улице. Пускай Богородица тебя приведет. Я тебе, пожалуй, посоветую, что надо делать! Ну, ты, малец, — крикнул Лев Мите, — не спишь?

— Не-е. Выспался.

— То-то.

К вечеру они были на станции. Петр сдал лошадь своему деду, который возвращался из города в Дворики и поджидал его.

Поздно вечером Лев и его спутники были в Верхнереченске.

Из дневника Лены Компанеец

1926 г.

Июнь, 12-е число.

Я сегодня злая и несчастная. Днем пошла к Жене и позвала ее гулять. Я не могла сидеть дома и думать все об одном и том же. Она встретила меня со страдальческим видом, — у нее, видите ли, оказалась «куча дел»… Меня это страшно обидело. Зашла к Нине, но и ее не застала, хотя накануне мы уговорились встретиться. Ну да, ведь я не что иное, как «любимая плевательница для секретов». Я не могла сдержать слез. Мои подруги идут ко мне только тогда, когда им тяжело, когда нужно, чтобы я рассеяла их горе. Тогда я утешаю их, сочувствую им, помогаю… А теперь, когда мне невыносимо тяжело, у одной вдруг оказались «дела», другая вообще не нуждается во мне. Почему у меня нет настоящего друга? Почему я никогда не высказываю моим «подругам» все что у меня на душе? Да и не поймут они меня, слишком они большие эгоисты. Они живут только для себя! Милый родной мой Витя, почему же тебе я не могу рассказать о своих думах? Почему теперь, когда мы остаемся одни, ты говоришь только о своих стихах и никогда не спросишь меня, как я живу, чем живу? Господи, как мне тяжело!