— Я не доверяю снадобьям, — отрезала девушка и грустно покачала головой. Глаза снова повлажнели.

— Не больше, чем я, — ответил гигант. — Но если бы моя милашка смотрела на сторону, я бы знал, что делать.

В этот момент он показался Регине таким забавным, что, несмотря на ситуацию, губ ее коснулась тень улыбки.

— И что бы вы сделали, гражданин? — мягко осведомилась она.

— Увез бы ее подальше от соблазна, — сказал он. — «Этому следует положить конец», и «ты уезжаешь со мной, любимая».

— Ах, легко вам говорить! Мужчина имеет право на многое. А что может сделать женщина? — выпалила она, но тут же осеклась, пристыженная тем, что слишком много выболтала. Кто для нее этот жалкий, несчастный бродяга, что она вдруг разоткровенничалась и намекнула на свои обстоятельства… В эти времена бесчисленных шпионов, применяющих самые хитрые уловки, чтобы втереться в доверие к ничего не подозревающим жертвам, было более чем глупо изливать душу первому встречному, не говоря уж о нищем, который вполне способен зарабатывать на хлеб сомнительным способом продажи информации, истинной или фальшивой, которую выуживает из какого-нибудь невинного создания. Не успели слова сорваться с губ, как девушка пожалела о своей глупости и испуганно уставилась на бродягу.

Но он, казалось, не слышал. Из груди снова вырвался свистящий кашель. Он даже не смотрел ей в глаза.

— Что вы сказали, гражданка? — пробормотал он. — Вы спите? Бредите? Или…

— Д-да, — уклончиво выдавила девушка, чье сердце все еще всполошенно билось от страха. — Должно быть… от усталости… но вы… вам лучше?

— Лучше? Возможно, — хрипло рассмеялся он. — Я, пожалуй, даже сумею доползти домой.

— Вы живете очень далеко?

— Нет. Рядом с улицей Ланьер.

Он даже не подумал поблагодарить ее за помощь. До чего же нескладным он выглядит, почти отталкивающе: длинные ноги вытянуты, руки засунуты в карманы штанов. Но он кажется таким обессиленным и жалким, что в ее сердце вновь шевельнулось сострадание. И когда он с трудом попытался встать, она неожиданно для себя предложила:

— Улица Ланьер мне по пути. Если подождете, я верну кувшин доброй консьержке и провожу вас. Вам не следует гулять по улицам одному.

— О, мне уже лучше, — промямлил он. — Оставьте меня. Я неподходящий кавалер для такой хорошенькой девушки, как вы.

Но она уже упорхнула и, вернувшись через две минуты, обнаружила, что несчастный уже ковыляет по дороге и уже успел отойти на пятьдесят ярдов. Она пожала плечами, чувствуя себя униженной такой откровенной неблагодарностью и стыдясь того, что пообщалась с человеком, которому, очевидно, было ни к чему ее участие.

Регина немного постояла, рассеянно провожая взглядом удаляющуюся фигуру. В следующий момент она услышала свое имя и обернулась с тихим радостным возгласом.

— Регина!

Молодой человек почти подбежал к ней и, очутившись рядом, взял за руку.

— Я ждал больше часа, — укоризненно сказал он.

В сумерках его лицо казалось осунувшимся и бледным. Темные, глубоко запавшие глаза говорили о мятущейся душе и сжигающем внутреннем огне. На нем была дешевая поношенная одежда и разваливающиеся башмаки. Потрепанная треуголка сдвинута с высокого лба, открывая вздувшиеся вены на висках, пряди каштановых волос и круто изогнутые брови, изобличавшие скорее мечтателя, чем человека действия.

— Прости, Бертран, — просто ответила она, — но пришлось так долго ждать в приемной матушки Тео, и…

— Но что ты делала сейчас? — нетерпеливо перебил он. — Я увидел тебя издали. Ты вышла вон из того дома и встала как громом пораженная. Даже не услышала, когда я впервые тебя окликнул.

— Со мной случилось забавное происшествие, — пояснила Регина, — и я очень устала. Посиди со мной немного. Я все расскажу.

На лице Бертрана ясно читался отказ.

— Уже слишком поздно, — начал он хмуро. И уже хотел запротестовать, но Регина действительно выглядела усталой. Не ожидая его ответа, она свернула к церковному крыльцу, и Бертран волей-неволей последовал за ней.

На улице уже собирались вечерние тени, тянувшиеся вдоль мостовой. Последние лучи заходящего солнца все еще обливали крыши и дымовые трубы на противоположной стороне улицы алым огнем.

Но здесь, в их маленьком убежище, уже воцарилась ночь. Тьма создавала атмосферу уединения и безопасности, и Регина, счастливо вздохнув, отошла в глубь крыльца и уселась на деревянную скамью.

Тяжелая дубовая дверь за ее спиной была закрыта. Сама церковь, вследствие непокорства приходского священника, не подчинившегося новым законам, была осквернена безжалостными террористами и оставлена на погибель и разрушение. Сами каменные стены казались отторженными от всего мира. Но Регина была спокойна и безмятежна, и когда Бертран Монкриф неохотно уселся рядом, почувствовала себя почти счастливой.

— Уже очень поздно, — бесцеремонно напомнил он. Она прислонилась головой к стене и выглядела такой бледной, с закрытыми глазами и бескровными губами, что сердце молодого человека наполнилось жалостью.

— Ты не больна, Регина? — спросил он уже мягче.

— Нет, — храбро улыбнулась она. — Только очень устала, и голова кружится. В доме Катрин Тео очень душно, и когда я вышла…

Бертран взял ее руку, очевидно, стараясь проявить терпение и доброту. А Регина, не замечая ни его усилий, ни поглощенности собой, принялась рассказывать об астматике.

— Такое несчастное создание! — восклицала она. — Я бы испугалась, если бы не его кошмарный, раздирающий уши кашель.

Но похоже, рассказ не слишком заинтересовал Бертрана и, не дожидаясь конца, он резко спросил:

— А матушка Тео? Что она сказала?

Регина содрогнулась.

— Она предсказала, что всем нам грозит опасность.

— Старая шарлатанка, — досадливо бросил он. — Словно в такое время кто-то может считать себя в безопасности!

— Она дала мне порошок, — продолжала Регина, — который должен успокоить нервы Жозефины.

— Все это вздор, — резко парировал он, — нам незачем успокаивать нервы Жозефины!

Услышав эти жестокие слова, Регина неожиданно встрепенулась и властно взглянула на возлюбленного:

— Бертран! Ты поступаешь неправильно, втягивая ребенка в свои интриги! Жозефина слишком молода, чтобы служить орудием в руках бездумных энтузиастов.

Горький презрительный смех вырвался из груди Бертрана.

— Бездумные энтузиасты! — процедил он. — Значит, так ты называешь нас, Регина? Мой Бог! Где твоя верность, твоя преданность? Неужели ты ни к чему не стремишься? Не поклоняешься Господу, не чтишь своего короля?

— Во имя неба, Бертран, потише! — хрипло прошептала она, опасливо оглядываясь, словно каменные стены могли иметь глаза и уши.

— Потише! — презрительно фыркнул он. — Вот оно, твое нынешнее кредо! Осторожность! Осмотрительность! Ты боишься!

— За тебя, — укоризненно пояснила она. — За Жозефину, за маму. За Жака, только, видит Бог, не за себя!

— Нам всем приходится рисковать, Регина, — уже сдержаннее проговорил он. — Мы все должны рисковать нашими жалкими жизнями, чтобы покончить с этой омерзительной гнусной тиранией. Нужно смотреть шире, думать не только о себе и о тех, кто рядом с нами, но и о Франции, о человечестве, обо всем мире! Деспотизм кровожадного тирана превратил народ Франции в рабов, пресмыкающихся, покорных каждому его слову, слишком трусливых, чтобы восстать.

— А кто ты такой, о Боже! — страстно воскликнула она. — Ты и твои друзья, моя бедная маленькая сестра, мой глупый младший брат? Кто вы такие, чтобы остановить бушующий поток этой кошмарной революции? Разве ваши слабые голоса перекроют голос всей нации, изнемогающей в ничтожестве и позоре?

— Даже тонкий голосок, если он достаточно настойчив, — ответил Бертран тоном провидца, для которого открыто будущее, — перекроет тысячи яростных воплей. Разве название нашей организации не «фаталисты»? Наша цель — использовать каждую возможность, чтобы произносить быстрые короткие речи, смешиваться с толпой и бросать в нее слово-другое, вести пропаганду против злодея Робеспьера. Народ — это овцы. Они следуют за пастухом. Когда-нибудь один из нас, возможно, самый слабый, самый смирный, самый молодой, — это могут быть Жозефина или Жак, молю Бога, чтобы это был я, — один из нас найдет слова и скажет их в нужное время, и люди пойдут за нами, и восстанут против подлого чудовища, и сбросят с трона в геенну огненную.