Несмотря на не слишком пылкие и довольно эгоистичные чувства к молодому роялисту, он для нее был кем-то большим, чем боготворивший своего идола раб, на постоянное поклонение которого она могла рассчитывать. Но муж? Никогда!

Собственно говоря, даже Тальен был для нее лишь крайним средством. Несомненно, прекрасная испанка предпочла бы Робеспьера в качестве будущего мужа или, на худой конец, хотя бы Антуана Сен-Жюста, но последний безумно любил другую женщину, а Робеспьер был слишком осторожен, слишком амбициозен, чтобы позволить себе подобную связь.

Поэтому приходилось довольствоваться Тальеном.

— Отдайте мне приказы на сегодняшнюю ночь, — повторила прелестная женщина своему будущему повелителю. И он, сгусток тщеславия и эгоизма, был польщен и успокоен такой покорностью, хотя каким-то уголком души сознавал, что все это притворство.

— Ты поможешь мне, Тереза? — умоляюще прошептал он.

— Как? — холодно спросила она, кивнув.

— Ты знаешь, что Робеспьер подозревает меня, — продолжал он, и при одном упоминании этого грозного имени невольно понизил голос еще больше. — С тех пор, как я приехал из Бордо.

— Знаю. Вашу снисходительность, проявленную там, относят на мой счет.

— Это твое влияние, Тереза… — начал он.

— Преобразило вас из кровавого зверя в справедливого судью, — перебила она. — Вы сожалеете об этом?

— Нет-нет! — запротестовал он. — Поскольку именно это помогло завоевать твою любовь.

— Могла ли я любить хищного зверя? — парировала она. — Но если вы сожалеете, значит, уж точно его боитесь.

— Он послал меня в Бордо, чтобы наказать. Не для того, чтобы простить.

— Так вы боитесь! — повторила она. — Что же случилось?

— Нет… только его обычные намеки… смутные угрозы. Ты его знаешь.

Тереза кивнула.

— То же самое, — продолжал Тальен, — он вытворял, прежде чем нанести удар Дантону.

— Дантон был безрассуден. И слишком горд, чтобы обратиться к народу, который ему поклонялся.

— А у меня нет такой популярности, как у Дантона. Если Робеспьер набросится на меня в Конвенте, я обречен.

— Нет, если ударите первым.

— У меня нет союзников. Нет последователей. Ни у кого из нас их нет. Робеспьер способен одним словом склонить Конвент на свою сторону.

— Хотите сказать, — яростно прошипела она, — что все вы — жалкие трусы, покорные рабы этого человека?! Двести депутатов Конвента жаждут конца эры кровопролития, и ни у одного нет мужества крикнуть: «Стоп! Довольно!»

— Первого же человека, который это крикнет, объявят предателем, — мрачно пояснил Тальен. — А гильотина не остановится, пока сам Робеспьер не скажет: «Довольно!»

— Он один знает, чего хочет. Единственный, кто никого не боится, — воскликнула она якобы с невольным восхищением, хотя на самом деле не испытывала ничего, кроме омерзения.

— Я бы тоже не испугался, Тереза, — запротестовал он с нежным укором, — если бы не страх за тебя.

— Я это знаю, друг мой, — ответила она с нетерпеливым вздохом, — но чего вы хотите от меня?

Он подался вперед, ближе к ней, и не заметил — бедный глупец, — что при этом порывистом движении она едва заметно съежилась.

— Есть две вещи, которые ты можешь сделать, — умоляюще пробормотал он. — Любая из них так обяжет Робеспьера, что он введет нас в круг своих близких друзей, станет доверять нам свои мысли, как доверяет Сен-Жюсту или Кутону.

— То есть — доверять вам. Женщине он не доверится никогда.

— Это означает одно: безопасность для нас обоих.

— И что? Какие две вещи?

Немного поколебавшись, он решительно сказал:

— Первая — это Бертран Монкриф и его «фаталисты».

Лицо Терезы стало жестким. Она покачала головой.

— Я предупреждала Робеспьера, что кучка молодых глупцов собирается устроить скандал на улице Сент-Оноре. Но он не обратил внимания, так что моя попытка провалилась, а Робеспьеру неудачники ни к чему.

— Это не обязательно может оказаться неудачей… особенно сейчас.

— О чем вы?

— Скоро Робеспьер будет здесь, — повторил он хриплым от волнения шепотом. — Если Бертран Монкриф у тебя… почему бы не выдать юного изменника, заслужив этим благодарность Робеспьера?

— Что?! — негодующе вскричала она, но, уловив яростный взгляд узких глаз жениха, поняла, что им вновь овладела ревность. Поэтому она беспечно пожала изящными плечами.

— Бертрана здесь нет, как я уже говорила, друг мой. Поэтому не в моей власти помочь вам.

— Тереза, — не унимался он, — обманывая меня…

— Допрашивая меня, — резко оборвала она, — вы причиняете боль лишь себе. Хотите, чтобы я служила вам, служа диктатору Франции!

— Тереза, мы должны стать друзьями Робеспьера! У него власть! Он правит Францией! Тогда как я…

— А! — горячо воскликнула она. — Вот тут вы и ваши трусливые приятели ошибаются! Вы утверждаете, что Робеспьер правит Францией. Это неправда. Правит не Робеспьер-человек, правит его имя! Имя Робеспьера стало фетишем. Предметом обожествления! Перед ним склоняются все головы. Исчезает всякое мужество. Оно правит страхом, который возбуждает в рабах, живущих под постоянной угрозой смерти! Поверьте, правит не Робеспьер, а гильотина, которая ждет всякого, кто смеет возвысить против него голос. И все мы беспомощны: вы и я и наши друзья. И все остальные, которые жаждут увидеть конец эры кровопролития и мести. Приходится делать так, как велит он: нагромождать преступление на преступление, резню на резню и выносить весь этот ужас, пока сам он стоит в стороне, во мраке и одиночестве. Он мозг, который ведет всех по опасному пути, а вы всего лишь руки, которые наносят удары. О, какое унижение! И будь вы мужчинами, а не марионетками…

— Замолчи, Тереза, во имя всего святого, — властно перебил Тальен, тщетно пытавшийся успокоить невесту, так и бурлившую презрением и неприязнью. Но тут его уши, которые обрели необычайную чувствительность к вечно присутствующей опасности, уловили звук, донесшийся из прихожей: звук, заставивший его содрогнуться. Шаги, стук открытой двери, голос…

— Тише! — взмолился он. — В нынешние времена все стены имеют уши.

Тереза издала резкий, возбужденный смешок.

— Вы правы, друг мой, — выдохнула она. — Какое мне дело, в конце концов? И какое нам обоим дело, пока наши головы благополучно сидят на шеях? Но я не продам Бертрана. В противном случае я буду себя презирать, а вас — ненавидеть. Так что скажите побыстрее, чем иным я могу умилостивить чудовище?

— Он сам скажет вам, — поспешно пробормотал Тальен, поскольку шум в вестибюле стал громче и отчетливее. — Вот и они. И ради всего святого, Тереза. Помните, что наши жизни — в их руках.

Тереза, как настоящая женщина, была искусной актрисой. В то время как Тальен ретировался в темный угол комнаты, тщетно пытаясь скрыть волнение, она, безмятежная и прекрасная, поднялась, чтобы приветствовать гостей.

Пепита только что впустила в гостиную госпожи компанию, состоявшую из двух вполне здоровых мужчин и инвалида. Среди вошедших был Сен-Жюст, одна из самых романтических фигур времен Революции, конфидант и близкий друг Робеспьера, кузен Армана Сен-Жюста и прелестной Маргариты, вышедшей замуж за надменного английского лорда, сэра Перси Блейкни. Вторым был Шовелен, когда-то один из самых влиятельных членов Комитета общественного спасения, а теперь не более чем прихлебатель в кружке друзей Робеспьера. Ничтожество, которого Тальен и его коллеги не считали достойным своего общества. Инвалидом был Кутон, почти жалкий в своей беспомощности человек, замешанный тем не менее во многих преступлениях. Друзья водрузили его на стул и накрыли ноги ковриком. Кресло, в котором он проводил большую часть жизни, было оставлено внизу, у каморки консьержа. Сент-Жюст и Шовелен донесли его по лестнице до квартиры гражданки Кабаррюс.

Почти следом за ними вошел Робеспьер.

Боже! Если бы гром небесный обрушился с небес в ночь на двадцать шестое апреля 1794 года и уничтожил дом номер 22 по улице Вильедо со всеми, кто находился в нем, как много преступлений было бы предотвращено, сколько несчастий не случилось бы!