Сейчас, в восемь, освещение было неверным, но, несмотря на стену дождя, стоявшую между ним и прохожим, что-то в походке, осанке, ссутуленных широких плечах, на которых болтался мешок, казалось неприятно знакомым. Руки и икры оставались голыми, на ногах были сабо, с напиханной туда соломой.

Посреди улицы он остановился и разразился лающим кашлем, мгновенно лишившим его сил. Первым порывом Шовелена было бежать к лестнице и звать на помощь. Уже на полпути к первому этажу, он глянул вниз и увидел, что мужчина вошел в кладовую. Все еще кашляя и отплевываясь, он сбросил мешок, привалился к бочонку и прижал руки к стеклянным бокам фонаря.

С того места, где стоял Шовелен, можно было разглядеть только смутные очертания мужского профиля: подбородок, заросший трехдневной щетиной, прилипшие к бледному лбу пряди волос, острые, покрытые грязью скулы, длинные руки, высовывающиеся из прикрывавших рубаху лохмотьев. Рукав обнажал букву «М», вплавленную в его плоть раскаленным клеймом.

Вид этой метки заставил Шовелена остановиться и вновь спуститься вниз.

— Гражданин Рато! — позвал он.

Тот вздрогнул, как от удара кнутом, попытался выпрямиться, но тут же свалился на пол в новом приступе кашля. Стоявший рядом с бочонком Шовелен с мрачной улыбкой оглядел этот жалкий обломок человеческой плоти, которого он так благоразумно оградил от дальнейших бед. Тусклое мерцание фонаря едва освещало длинную иссохшую руку, так что сожженная плоть выделялась на слое грязи ярко-алым пятном.

Рато казался до полусмерти перепуганным внезапным появлением человека, подвергшего его постыдному наказанию. Лицо Шовелена, освещенное снизу, в самом деле казалось устрашающим и грозным. Прошло несколько секунд, прежде чем возчик оправился настолько, чтобы подняться.

— Похоже, я напугал вас, друг мой, — сухо заметил Шовелен.

— Я… я не знал, — пробормотал Рато, с неприятным, раздавшимся в груди свистом, — что здесь кто-то есть. Я искал убежища…

— Я тоже, — кивнул Шовелен, — и не видел, как вы вошли.

— Матушка Тео позволяет мне спать здесь, — пояснил Рато. — У меня не было работы два дня… с тех самых пор…

Он с сожалением оглядел руку.

— Люди думают, что я беглый каторжник. И поскольку я всегда перебивался с хлеба на воду…

Он помедлил и бросил подобострастный взгляд на террориста, который злобно усмехнулся.

— Люди и получше вас, мой друг, в эти дни перебиваются с хлеба на воду. Бедность возвышает человека. Это богатство его позорит.

Заклейменная рука Рато невольно поднялась к волосам.

— Да, — непонимающе кивнул он, — возможно. Но хотел бы я испить этого позора!

Шовелен пожал плечами и отвернулся. Раскаты грома немного отдалились, и дождь, похоже, унимался, так что он направился к двери.

— Сегодня за мной бежали дети, — скорбно продолжал Рато. — А консьерж в моем доме выгнал меня на улицу. Меня все время спрашивают, что я такого сделал, чтобы носить клеймо преступника.

Шовелен рассмеялся.

— Говорите, что вас наказали за услуги английскому шпиону, — посоветовал он.

— Англичанин хорошо заплатил, а я очень беден, — покорно проблеял Рато. — Теперь я мог бы послужить государству, если оно тоже мне заплатит.

— И как вы ему послужите?

— Рассказав кое-что такое, что вам интересно знать.

— Что же именно?

В Шовелене мгновенно проснулся инстинкт ищейки. Слова возчика угля, хитрая ухмылка на уродливой физиономии, угодливые манеры, все предполагало наличие духа интриги, нечистых делишек, лжи и доносов, которые были дыханием жизни для этого негодяя. Он вернулся и сел на груду мусора рядом с бочонком, а когда Рато, окончательно испугавшись собственных слов, попытался ускользнуть, Шовелен повелительно его окликнул:

— Итак, гражданин Рато, что вы хотите сказать и что мне интересно знать?

Рато съежился, словно пытаясь уменьшиться в размерах и заглушить хриплый кашель.

— Вы и без того уже много сказали, — резко бросил Шовелен, — чтобы теперь придерживать язык. И вам нечего бояться. Зато вы много приобретете. Итак, говорите!

Рато наклонился и ударил кулаком по бочонку.

— На этот раз мне заплатят?

— Если скажете правду — да.

— Сколько?

— Это зависит от того, что вы скажете. А если будете молчать, я позову капитана и вас бросят в тюрьму.

Угольщик, казалось, съежился еще сильнее. Сейчас он выглядел огромной бесформенной массой. Шовелен услышал отчетливое клацанье зубов.

— Гражданин Тальен пошлет меня на гильотину, — пробормотал он.

— Какое отношение имеет ко всему этому гражданин Тальен?

— Он ухаживает за гражданкой Кабаррюс.

— Так это связано с ней?

Рато кивнул.

— Что именно? — процедил Шовелен.

— Она обманывает вас, гражданин, — выдохнул Рато и, подобно длинному толстому червю, подполз ближе к террористу.

— Каким образом?

— Она стакнулась с англичанином.

— Откуда вам знать?

— Я видел ее здесь… два дня назад… помните, гражданин, после того, как вы…

— Да-да! — нетерпеливо вскричал Шовелен.

— Сержант Шазо отвел меня в кавалерийские бараки… мне дали выпить… и я почти не помню, что было дальше. Но когда пришел в себя, рука очень болела, и, приглядевшись, я увидел эту жуткую метку… тогда я стоял недалеко от Арсенала… не знаю, как туда попал. Может, сержант Шазо притащил меня туда. Говорит, что я выл, призывая матушку Тео. У нее есть мази для подобных случаев…

— Знаю.

— Я пришел сюда. У меня с головой все еще было неладно… и рука горела огнем… Но тут я услышал голоса… на лестнице. Огляделся и увидел их… стояли на ступеньках…

Рато, опершись на одну руку, вытянул другую в направлении лестницы. Шовелен яростно стиснул его запястье.

— Кто? — выдавил он. — Кто там стоял?!

Он посмотрел в направлении, указанном возчиком, и инстинктивно уставился на ярко горевшую на руке бродяги букву «М».

— Англичанин и гражданка Кабаррюс, — едва слышно, морщась от боли, ответил Рато.

— Уверены?

— Я слышал их разговор.

— И о чем они толковали?

— Не знаю… но видел, как англичанин поцеловал руку гражданки, прежде чем распрощаться.

— Что было потом?

— Гражданка поднялась в квартиру матушки Тео, а англичанин сбежал вниз. Я едва успел спрятаться за кучей мусора. Он меня не видел.

Шовелен разочарованно выругался.

— Это все?! — воскликнул он.

— Республика мне заплатит? — тупо повторил Рато.

— Ни единого су! — рявкнул Шовелен. — И если гражданин Тальен услышит эту милую сказку…

— Я могу поклясться!

— Ба! Гражданка Кабаррюс тоже поклянется, что вы лжете. Кому поверят, ей или такому болвану, как вы?

— Нет! — помотал головой Рато. — У меня есть кое-что еще.

— Что именно?

— Вы даете слово защитить меня, если гражданин Тальен…

— Да, да, я защищу тебя… такие слизняки, как ты, недостойны гильотины!

— Видите ли, гражданин… — продолжал Рато хриплым шепотом, — если пойдете в квартиру гражданки на улице Вильедо, могу показать место, где англичанин прячет одежду и все штучки, с помощью которых изменяет внешность… а также письма, которые пишет гражданке, когда…

Он осекся, явно испугавшись выражения лица собеседника. Шовелен выпустил руку возчика и сейчас сидел неподвижно, молчаливый и угрюмый, сцепив костлявые пальцы. Мерцающий свет искажал узкое лицо, удлинял тени под носом и подбородком, бросал отблески на брови, так что бесцветные глаза, казалось, сверкали неестественным огнем. Рато едва смел пошевелиться, он лежал гигантским тюком в полной тьме вне круга света. Слышно было только его затрудненное свистящее дыхание, прерываемое болезненным кашлем.

Гром гремел уже совсем далеко, но дождь по-прежнему монотонно бил по крыше. Наконец Шовелен пробормотал:

— Если бы я думал, что она…

Но, не договорив, вскочил и приблизился к тюку лохмотьев:

— Поднимайтесь, гражданин Рато! — скомандовал он.

Астматик встал на колени. Сабо соскользнули с ног. Он пошарил по полу и дрожащими руками натянул их.