Затем я отправилась спать, ясно дав понять Людо, что не хочу видеть его рядом с собой в постели.

Итак, теперь вы знаете начало моей истории. Я раскрыла вам душу: меня преследовало смутное ощущение неудовлетворенности, и поэтому все больше хотелось расслабиться в последний раз перед тем, как, свернувшись клубком, как кошка, погрузиться в спокойную и не богатую событиями семейную жизнь. Пенни постоянно действовала мне на нервы, и от этого у меня появилось ощущение, что я, несомненно, имею моральное право на любой нелояльный поступок. Появление в моей жизни обаятельного Лайама давало мне шанс реализовать задуманное, а недавняя история со стихотворением Людо оставила на душе горький осадок, который подталкивал меня к действию.

Ни одно из этих обстоятельств само по себе не позволило бы мне сделать то, что я сделала. Я часто думаю о том, как все могло обернуться, если бы я избежала в тот день поездки на склад или не встретила там Лайама. Или если бы этот чертов «Лондонский поэтический вестник» отказался печатать паршивое сочинение Людо, или Пенни не была бы такой стервой? Не стану утверждать, что тогда за мое поведение меня причислили бы к лику блаженных и дамы из Перу поверили, что именно я излечила их от бородавок и нерегулярных месячных, а паломники приезжали бы в Ист-Гринстед, чтобы искупаться в волшебных водах источника, бьющего в саду моего отца. Но не сомневаюсь, серьезных проблем мне удалось бы избежать.

В ту ночь я спала плохо. Мне казалось, что я несколько часов лежала и слушала (со сверхъестественной остротой восприятия, появляющейся в тот момент, когда вас действительно кто-то взбесил) музыку ночи: перекличку автомобильных сигнализаций; тяжелое громыхание позднего ночного поезда, который, как говорит Людо, перевозит ядерные отходы через самый центр Лондона; жуткие, от которых кровь стынет в жилах, вопли трахающихся кошек в саду за домом; и доносящиеся из соседского туалета звуки, ясно свидетельствующие, что сосед встал посреди ночи, чтобы справить нужду. Мои мысли мчались, обгоняя друг друга. Образы, вызванные ночным шумом, смешивались с событиями нескольких последних дней и сливались в вызывающий головокружение и тошноту калейдоскоп видений. Я пыталась успокоиться и начинала думать о великолепной обуви от Маноло Бланика, Джины и Джимми Чу — однажды у меня будет гора таких туфель, как у Имельды Маркос[12]. Но вот мои туфли оказывались под колесами поезда с ядерными отходами, или в них гадили безумные кошки, или они наполнялись мочой старика соседа.

В конце концов, в поисках оазиса спокойствия в ужасе той ночи я принялась думать о Лайам е. Его лицо, а также и голос успокаивали и возбуждали меня одновременно; узкие бедра, походка хищника, натруженные, но с длинными пальцами, руки казались мне очень привлекательными. И вдруг — так получилось само собой — я обнаружила, что впервые в жизни мечтаю о мужчине. О реальном мужчине из плоти и крови, существующем в моем мире, среди знакомых людей и предметов. Конечно, и раньше, по меньшей мере один, а то и десять раз в день меня посещали длительные и эмоционально насыщенные эротические фантазии. Но их прелесть как раз и состоит в том, что их невозможно, да и, скажу по правде, не стоит переносить в реальную жизнь. Когда я была школьницей, мне нравилось представлять, как в класс входит парень (в моих фантазиях каждый раз новый). Я не видела его лица, он целовал и ласкал меня, а я только все крепче сжимала ноги под партой. Думаю, одна из преподавательниц, мисс Пленти, знала, чем я занимаюсь, но только лишь слегка улыбалась, и ее светло-серые глаза смотрели сквозь меня. До сих пор меня посещают видения все о тех же парнях. Очень часто, когда Пенни думает, что я сосредоточена на решении каких-нибудь сложных производственных вопросов, я сижу, согнувшись над выкройкой или образцами тканей, вся раскрасневшаяся и, крепко впиваясь ногтями в кожу, сжимаю кулаки.

Я никогда не изменяла своим изысканным, чистым, неосязаемым фантазиям и не мечтала ни об актерах, ни о певцах. Было, правда, одно-единственное исключение — Дэвид Боуи, который, словно привидение, вселялся в тело длинного, худого и прыщавого Коннора О'Нила, когда мы тискались с ним в молодежном дискоклубе при церкви методистов, а Вероника наблюдала за нами.

А той ночью я мечтала о конкретном человеке, и именно его руки лежали на моих руках и ласкали мою грудь в ритме и в такт моим движениям. В конце концов ночные шумы перестали тревожить меня, и я провалилась в сон, плотно зажимая руку между влажных бедер. Ну что ж, по крайней мере я уснула с улыбкой. А потом наступило утро. Включился будильник-радио, настроенный, что меня всегда раздражало, на волну «Радио-3». Я включила «Радио-4» и перевернулась, чтобы вытолкать Людо на кухню. Мне понадобилась секунда или две, чтобы понять: я пинаю воздух, подушку и пуховое одеяло, и осознать происходящее. Мы с Людо любили посидеть за утренним чаем, обсуждая предстоящий день и смеясь над самыми разными глупостями. Ну что ж, обойдемся сегодня без этого. Я была слишком раздражена, чтобы забираться к нему на кушетку, где, думаю, он провел всю ночь.

Одеваться было достаточно сложно. Встреча с Лайамом, если она состоится, будет сразу после работы, значит, нужно что-то подходящее и для офиса, и для свидания. Но девушки в нашем магазине подмечают малейшие изменения во внешности, невидимые нетренированному взгляду, и этим они напоминают эскимосов, которые точно знают, что именно находится под снегом. Если я переусердствую, они поймут, что я собираюсь куда-то сегодня вечером, и, конечно, не с подругой.

В итоге я остановилась на белье «Ла перла» [знаю, что это очевидно, но именно очевидное часто оказывается правильным), винтажном пиджаке-смокинге от Ива Сен-Лорана, темно-синих джинсах от «Хлое» и вызывающих туфлях без задника цвета фуксии. Я ваяла портфель от Билла Амберга — симпатичный подарок Майло. Он занимается пиаром этой компании, вернее, занимался до того, как его спровадили оттуда за присвоение большого количества конфет для своих друзей.

Я отправилась в кафе на углу — минут двадцать просидела за столиком у окна, выкурила до фильтра три сигареты «Силк кате», и с каждой неглубокой затяжкой мое сердце все больше замирало.

Я не записала, но очень хорошо запомнила название паба, где мы с Лайамом договорились встретиться. Я еще не приняла окончательного решения, но уже точно знала, что не могу не пойти. Если вы понимаете, что я имею в виду. Сама поездка в Килберн казалась мне большим преступлением, чем возможная измена. Меня заносило в тот район лишь однажды, да и то по ошибке. И это было просто ужасно!

В Брикстоне, может быть, немного опасно, но зато это классный район, и там есть несколько заведений, куда вы непременно захотите пойти. А Килберн показался мне тогда Богом забытым местом, где на главной улице расположены магазины для бедных, в которых продаются дешевые батарейки и кухонная утварь восточноевропейского производства. Взгляд то и дело натыкался на пьяниц, валяющихся на тротуаре, неопрятных женщин и чумазых малышей, державшихся за коляски; стариков, которым некуда было пойти, потому что они жили на государственные пенсии; уродливых мужчин с собаками, в упор и с ненавистью рассматривавших тебя — в их взгляде читалось желание расправиться с пришельцем из другого мира. Вот какие впечатления остались от тех семи минут, которые ушли у меня на поиски такси, чтобы смотаться оттуда.

В середине дня позвонил Людо с извинениями:

— Прости, думаю, я понял, почему ты так расстроилась. С моей стороны это было бестактно.

— Забудь об этом! — яростно, словно проклятие, произнесла я.

— О Боже, — испугался Людо, — ты сделала то, что ожесточает твое сердце, правда?

— Да, именно так. Будь ты со мной в кафе сегодня утром, мог бы слышать, как его сковывает лед.

— Не делай этого, послушай, хочешь, я сейчас изображу рыбку гуппи? Я знаю, тебя это всегда смешит. Ты готова? Ну вот, я показываю. — Он помолчал. — Ты что, не смеешься?