Я шлепнулась на одеяло и старалась не думать о том, кто и что делал на этом месте до меня.

— Хочешь кофе? — спросил Лайам.

— Да, если тебе удастся найти.

Впервые за весь вечер я посмотрела на часы. Было только десять, я вошла в паб два часа назад — а столько всего уже произошло. Я решила, что приключений достаточно: я исследовала мир, о существовании которого не подозревала. Теперь можно без потерь вернуться в мою собственную жизнь. Из всего происшедшего после необходимой цензуры и дезинфекции получится занимательная история, которую можно поведать за обедом. Можно даже, наверное, рассказать обо всем Майло. Ему бы понравилась фраза «Ты же не сподличаешь с ребенком?». Я смеялась над своей идеей, когда Лайам принес кофе.

— Молока нет.

— Не важно. А где тут телефон? Я хочу вызвать такси.

— Конечно, выпьем кофе, и я позвоню. Я знаю номер.

Он опустился на матрас рядом со мной. Я положила голову ему на плечо. Он обнял меня за плечи и нежно поцеловал в макушку. Я немного откинулась назад и подставила ему губы. Как это бывает в момент первого поцелуя, нам потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться друг к другу — каждому необходимо было точно установить местонахождение губ, языка и зубов партнера.

Красота поцелуя, его очарование и загадочность заключаются в том, что это룜одновременно самая невинная и самая непристойная форма человеческого контакта. Это первое проявление чувств матери к своему ребенку и единственное, чего никогда не сделает проститутка. Ни одно последующее эротическое переживание не сравнится по интенсивности с первым поцелуем — он бывает просто идеальным, потому что открывает перед нами безграничные горизонты, огромные миры и любые возможности. Какие бы потом нас ни ждали провалы и неудачи, первый поцелуй всегда останется неприкосновенным. Ведь он не обещает удовлетворения и потому не может разочаровать.

Но поцелуй никогда не останется только поцелуем, особенно если мужчина и женщина впервые остаются в спальне одни. Мой топ неожиданно оказался в руках Лайама, и я осталась обнаженной. Он целовал меня так долго, что нам едва хватило дыхания.

— Кэти, ты такая красивая, такая совершенная.

Я обняла его, ощутив крепость мускулов, и целовала шею и лицо.

Но потом услышала внутренний голос: «Нет!» Это не был голос разума, ведь я не задумывалась о том, что меня могут обнаружить и разоблачить. И естественно, это не моральные принципы пытались остановить меня. Скорее, меня предупреждал инстинкт — тот же голос, который подсказывал древнему человеку, что там, где отблески света от костра сливаются с темнотой, притаился саблезубый тигр.

— Послушай, Лайам, извини меня. Я не могу продолжать, не хочу играть твоими чувствами. Я просто дура. Ты отличный парень, но я не могу сделать этого.

— О, Кэти, дорогая, все в порядке, — нежно произнес он. — Я все понимаю, и это моя вина. Мне не стоило приглашать тебя, я просто все испортил. — Потом он посмотрел вниз и произнес, улыбаясь, но с чувством глубокого разочарования: — А какого черта мне теперь делать с этой долбан ой штукой?

Я проследила за его взглядом — и увидела нечто. Никогда в жизни не была свидетельницей такой мощнейшей эрекции. Извините, не хочу показаться вульгарной, но это было одним из чудес света. И я не смогла устоять перед громадной мощью и беспомощной детской растерянностью. Я захохотала, и Лайам присоединился ко мне. Я широко раскинула руки.

— Бедный мальчик, — сказала я, когда он обнял меня. — Пожалуй, этой штуковине мы найдем неплохое применение.

И мы провели целый час в той комнате с матрасом и черным одеялом и неправильно наклеенными обоями. Мы испробовали все, что только возможно, да, — и даже то самое.

Водитель мини-такси был политическим беженцем из Кот-д'Ивуара. По профессии он был бухгалтером. Я слушала, как он тепло рассказывает о своей семье, о печальной необходимости зарабатывать на жизнь, трудясь таксистом, а не по специальности (честно говоря, он был плохим шофером, мне показалось, что он так ни разу и не переключился с третьей скорости). Я оставила солидные чаевые и неожиданно для себя, протягивая деньги, спросила, забирал ли он раньше девушек из того дома.

— Да, мисс, неоднократно, — услышала я в ответ.

Я вошла в квартиру очень тихо — надеялась, что Людо уже лег, но он был в кабинете, делал какие-то пометки в своих книгах.

— Привет, детка, — позвал он меня. — Хорошо повеселилась с девочками?

— Ничего особенного. Вся провоняла дымом, пойду приму душ.

Потом я нырнула в кровать на чистые белые простыни и поблагодарила бога Прим-роуз-Хилл. Я неплохо провела время, но теперь все в прошлом, и я счастлива.

Людо тоже скоро пришел спать. Он привычно обнял меня сзади, сжав грудь в руке, задышал мне в ухо и начал стаскивать трусики. И самое удивительное — я почувствовала возбуждение. Но все же я не настолько потеряла совесть, чтобы в один вечер спать с двумя разными мужчинами. А кроме того, у меня все немного… болело. Меня захлестнула волна любви к моему мальчику, и я постаралась как можно нежнее остановить его.

Проснувшись на следующее утро, я почувствовала колоссальный прилив энергии. Мне казалось, я только что распахнула дверь в новый мир, хотя в октябрьском небе по-прежнему висели тяжелые тучи и ни одному лучу солнца не удалось пробиться сквозь них. Я выбралась из постели — это было не так просто, потому что мне хотелось выпрыгнуть из нее, и отправилась готовить кофе. Я принесла на кровать поднос с чашками, кукурузными хлопьями и газетой и поцелуем разбудила Людо. Как обычно, утром он был так разлохмачен, что каждый волосок напоминал штопор, но мне это показалось очень милым.

Я решила простить ему стихотворение.

— У тебя бодрый вид с утра, — сказал он сонно. — Неужели не мучает похмелье?

Действительно странно, я чувствовала себя великолепно. Обычно же, стоило мне выпить больше одного бокала вина, весь следующий день я не могла прийти в себя. Но потом я решила, что все-таки нахожусь в состоянии, отдаленно напоминающем похмелье. Мне рассказывали, будто люди, которых лечат морфием, чувствуют лишь легкую боль, и их это вполне устраивает. Вот такие примерно были у меня ощущения в то утро.

— Я просто счастлива, что живу, — заявила я, как ученица воскресной школы.

Хорошее настроение сохранялось и по пути на работу, и в течение всего дня. Даже на линии метро «Северная» сегодня был день доктора Джекилла, а не мистера Хайда, что случается очень редко. Обычно вагон забит бездельниками с мертвенно-бледными лицами и несколькими подбородками, бормочущими что-то, и маньяками, шарящими глазами по сторонам. Сегодня же вокруг было море ярких красок, жизнь кипела, и царило радостное настроение, как будто бразильский карнавал на один день переместился в Лондон.

То утро было самым плодотворным в моей жизни. Мне удалось сделать нечто значительное во всех сферах, за которые я отвечала: в дизайне, производстве, связях с общественностью и продажах. Я даже смогла поменять картридж в принтере, хотя обычно нам приходится для этого вызывать специалиста. А потом вшестером мы наблюдаем за его работой и восхищаемся его сообразительностью, как будто этому парню удается добыть огонь в нашей всегда темной и холодной пещере неандертальского периода.

Пенни вплыла в офис приблизительно в половине двенадцатого. Она сразу начала весело рассказывать историю о том, как сидела в джакузи в оздоровительном клубе и к ней решил присоединиться «джентльмен с Ближнего Востока». В ванну он залез, предварительно избавившись от спортивных трусов.

Он сидел, откинувшись, расставив руки и нош, и его «штуковина» покачивалась в воде, как морской угорь. Она не знала, куда направить взгляд.

Мэнди, поднявшаяся из ателье, чтобы пожаловаться на новую портниху (ей не нравилось, как та «смешно дышит — специально, чтобы нервировать меня»), вмешалась в разговор и рассказала похожую историю, которая произошла с ней на фешенебельном курорте на Карибах.