— Я должна вам прощение.

— Ты действительно изменилась, правда, Кэти?

Я не была уверена, спрашивает ли он или констатирует факт.

— Жить — значит изменяться. Это невозможно остановить. Если ты имеешь в виду, стала ли я лучше, добрее и мудрее, не знаю. Может, немного. А если тебя интересует, стала ли я менее тщеславной, эгоистичной, циничной, люблю ли я моду меньше и готова ли по- прежнему отдать все ради достижения цели… Тогда нет, в этом я осталась прежней.

— Не уверен, что терпел бы тебя другую.

— Не знаю, был бы у тебя выбор.

— Но есть еще кое-что. Не знаю, как правильно сказать…

Я положила голову на плечо Людо и осторожно обняла его за талию. Мы вместе смотрели на птиц, теперь они подлетели ближе, и их было хорошо видно на сером фоне. Сильный ветер подбрасывал орланов, и они казались игрушками великих сил, не подвластных никому, и в то же время искусными властителями своих судеб, очаровавшими ветер своим изысканным оперением и проворными телами.

И когда мы смотрели на них, в моей голове родились слова, слова из другого времени. Слова о чистоте и способности прощать, о новом начале и еще — слово «да», священное «да».

Наверное, я прошептала его вслух, потому что Людо осторожно дотронулся пальцами до моей щеки, пристально посмотрел мне в глаза и произнес (в этот раз я знала, что он спрашивает):

— Да?

И естественно, разве я могла сказать что-нибудь другое, чем еще одно и на этот раз окончательное слово «Да!».

— Латифа?

— Да?

— Сколько мы сделали?

— Двенадцать здесь и девять в Бичинг-Плейс.

На самом деле я почти не слушала. Мои мысли были заняты совсем другим.

— О, великолепно. Двадцать две.

Латифа округлила глаза. Мы сидели вокруг нового стола для совещаний: я, Латифа, Фрэнки (она усердно записывала, пытаясь выглядеть как настоящий личный помощник), Пенни (которая пришла специально, потому что решался вопрос корпоративной политики, а не только дизайна, а она все же оставалась владелицей компании), Мэнди и Вимла — недавно было принято удивившее всех решение, что ателье должно быть представлено на совещаниях. Камил тоже мог быть здесь, но у него обнаружили камни в желчном пузыре — болезнь, которая сближала его с дядей Ширку, — и он лежал в больнице. Людо беспокойно расхаживал по офису. Естественно, у него был немалый финансовый интерес в бизнесе, но сегодня он приехал в основном для того, чтобы заварить чай и подвезти меня домой, когда мы закончим. В течение десяти минут мы обсуждали всякие мелочи, сделав небольшое отступление в сторону истершегося провода парового утюга, потом долго спорили о необходимости провести в ателье кондиционер или по крайней мере сделать там открывающееся окно. И в итоге именно Пенни, иронично улыбнувшись и искусно подняв и изогнув брови (я видела, как она неоднократно репетировала это выражение лица, рассматривая свое отражение в маленьком зеркальце), призвала нас к порядку:

— Не пора ли нам обсудить предложение?

Почему-то новоприобретенное мягкое благоразумие Пенни раздражало меня больше, чем ее прежняя боевая манера общения.

Предложение.

Оно возникло как гром среди ясного неба. Должно быть, толчком к развитию ситуации послужило платье, в котором Стефани Филум-Крейтер была на церемонии вручения премии «Оскар». Желто-зеленое платье из жоржета в греческом стиле с драпировкой сбоку. Шокирующе классическое — так его все восприняли, скандальное в своем консерватизме, но тем не менее просто великолепное.

И так вышло, что немецким производителям одежды как раз не хватало великолепия. Их вещи стали скучными, ханжескими и неприметными. Немцы по-прежнему устраивали показы, но о них не упоминали в прессе, и даже влиятельный журнал «Дрэйперз рекорд» не публиковал отчеты о них. Нам предложили десять миллионов — эта сумма могла бы сделать Пенни очень состоятельной пенсионеркой. Они планировали заключить со мной контракт на три года, а Латифа должна была стать моим личным ассистентом. У меня появился шанс навсегда распрощаться с производственной ерундой и просто творить. И ведь именно к этому я всегда стремилась!

Но еще я хотела управлять собственной компанией и принимать решения. В течение последних нескольких месяцев, когда Пенни почти устранилась от дел, я по-настоящему почувствовала, что все начинает налаживаться. Я занималась почти всеми вопросами дизайна, а Латифа, чье мнение становилось все более прозорливым, помогала мне. Пенни было позволено высказывать свое мнение о моделях, и это создавало иллюзию, честно говоря, ложную, что она по-прежнему что-то значила. Я также начала постепенно менять всю систему производства. Интерьер магазинов заново разработала Галатея Гисбурн: в «штиле дишко шемидешатых годов», с вращающимися блестящими шарами и мерцающей подсветкой пола. Я начала менять и нашу систему оптовой торговли, отказываясь от старых неэффективных контактов и привлекая новых молодых розничных продавцов.

Если мы продадим компанию немцам, все изменится. Я никогда не смогу унаследовать ее. Навсегда останусь наемным работником, как бы меня ни любили и ни обхаживали. Совет Людо не помог.

— Слушай свое сердце, — сказал мне он, подразумевая, естественно, что я должна ответить «нет». Но он посеял сомнения в моем сердце.

— Я поговорю с Вероникой, — сказала я, чтобы выиграть время. — Она считает, что будет очень сложно объяснить перемены прессе, не говоря уж о покупателях. Мы всегда делали очень большую ставку на то, что наши вещи отечественного производства. На всю эту ерунду о классических английских корнях. Несомненно, когда выяснится, что за нами стоят немцы, это вызовет отрицательную реакцию.

Да, Вероника занималась нашими связями с общественностью. Рассказ о том, как это произошло, займет слишком много времени, я просто скажу, что ее глупость и бесхитростность были восприняты как сообразительность высшего разряда, и она стала едва ли не самым известным специалистом в своей области в Лондоне. Даже сам факт ее присутствия в команде обеспечивал вам внимание прессы. Мне пришлось отправить к ней Людо, чтобы упросить ее работать на нас. И вскоре я уже перестала обращать внимание на то, какая скрытая ирония присутствовала в нашем общении.

— Но ведь это уже будет не наша проблема, не так ли, Кэти?

— Да, их проблема и моя проблема, ведь я все еще буду здесь.

— Но нас не будет, правильно? — вставила Мэнди. Она жевала жвачку или, возможно, табак и время от времени затягивалась вонючей сигаретой. Ее гнев, похоже, был направлен на меня, хотя я была единственным человеком, стоящим между ней и большой проблемой. Пенни была против присутствия Мэнди и Вимлы. Она не привыкла к такому положению вещей.

— Я пыталась получить гарантии для швей, — продолжила Пенни, уставившись в пустоту. — Но вы все знаете, что немцам нужен брэнд и команда дизайнеров. Производство и пошив их не волнуют. Мэнди, Вимла, вы профессионалы в своем деле. Хорошие швеи — теперь огромная редкость. Вы найдете себе другую работу.

— Назад в мастерскую, — сказала Латифа, выражая мысли Вимлы, которая энергично закивала в ответ на эти слова. Девушкам в мастерской Камила придется тяжело. Не говоря уж о самом Камиле. Их интересы никто не примет во внимание. Им нужна была я. И, как ни странно, я вдруг тоже почувствовала, что мне нужны они.

В моих силах было все остановить. Я была необходима немцам так же, как брэнд. Просто за имя «Пенни Мосс» они могли заплатить что- то, но никак не десять миллионов. Не такую сумму, ради которой стоило бы все это затевать. Но почему я должна противиться? Для меня это значило бы вхождение в элиту модного бизнеса. Мое имя получит известность. Вспышки фотоаппаратов, вечеринки, если не слава, то нечто близкое к ней. Стоит ли мне говорить «нет», могу ли я сделать это только ради того, чтобы настоять на своем? Чтобы спасти фабрику в Уиллздене? Вимлу, Рошни с ее проблемными фаллопиевыми трубами, по-прежнему враждующих Пратиму и Вину и всех остальных девушек, с помощью которых наладилась моя жизнь. И Камила, теперь гордого и серьезного, который больше не стыдится своей жизни и не выдумывает всякие глупости?