— Эмма Хоуп. Она живет неподалеку от Кингз-Роуд в Лондоне.

Я продолжаю стоять, хотя колени просто подгибаются. Глазам своим не верю. Я вытаскиваю из мешочка вторую туфлю. Держу в руках собственное детство. Самое яркое воспоминание лежит на ладони, настоящее, невероятно прекрасное… У меня нет слов. Все равно, что играть во взрослых наоборот.

— Они точно такие, как помнятся мне… Как она догадалась? — шепчу я.

— Я повторил все, что ты сказала тогда в кладовке, и, видимо, она верно поняла. У них даже перламутровые пуговицы. Перламутр настоящий. В твоих, наверное, был искусственный, верно?

— Разумеется. Эти туфли даже лучше тех, что были у меня в детстве.

— Примерь их.

Я снимаю с пуговки черную шелковую петлю и осторожно натягиваю туфельку. Сидит как влитая. Интересно, какого она размера? Провожу по мягкой кожаной подошве. Невероятно новая. Потом я надеваю вторую туфлю. Вот оно, совершенство. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, какие чувства наполняли меня, когда мама разрешала надеть парадные туфли. Я кажусь себе принцессой.

— С другой стороны, платье должно вернуться в кладовую во вторник. Оно отправится в Италию на выездную фотосессию. Взгляни, не длинновато? Модель, на которую его шили, ростом пять футов десять дюймов.

— Минуточку. Ты пришел сюда, зная, что я здесь… а туфли и платье при тебе случайно? Не понимаю. Надеюсь, мне все это не снится. Я ужасно огорчусь, если туфли окажутся ненастоящими.

Приходится снять подарок, чтобы получше разглядеть.

— Платье я захватил перед тем, как спуститься за тобой, а туфли заказал в тот же день, как ты мне их описала. Они лежали у меня в столе, я дожидался подходящего момента.

— Подошел бы любой момент. Не думала, что ты меня тогда слушал… Надо же, сколько ты хлопотал из-за меня, и какие неприятности можешь нажить, позволив мне надеть это платье до съемок…

— Не беспокойся за меня. Все в порядке. Надевай.

Я протягиваю ему туфли и позволяю перекинуть платье мне через руку. Оно куда тяжелее, чем казалось с первого взгляда. Я направляюсь к женской уборной.

— Ты выходишь, чтобы переодеться? Ты представляешь, сколько моделей переодеваются при мне каждый день?

— Я не модель.

А еще на мне колготы. Никто не должен видеть меня в колготах. Зрелище не для слабонервных.

И тут звонит телефон.

— Туалет заперт, — говорит Стэн, отворачиваясь от меня, чтобы взять трубку. Он сидит на краю моего стола спиной ко мне и снимает смокинг.

Какое на мне белье? Боже мой!

Я в одно мгновение натягиваю платье и начинаю снимать из-под него свою одежду. Когда Стэн поворачивается, я уже вылезаю из юбки, остается только застегнуть молнию на спине.

— Застегни меня, пожалуйста.

— Тебе звонит некая Зоя, и ты здорово выглядишь.

Я хватаю телефон, а Стэн застегивает молнию у меня на спине. Приходится объяснить Зое, что я позвонила ей, потому что решила, будто в здании убийца, но он оказался другом, и сейчас я не могу разговаривать, потому что переодеваюсь. Как ни странно, ей хватает моих объяснений, во всяком случае, сестра произносит: «Думаю, подробности ты расскажешь потом», — и вешает трубку.

Платье из чистого шелка. Шифоновые бретельки свободно свисают с плеч. Оно плавно расширяется книзу, спадая с бедер потоками дождя. Работа настоящего гения. Я в нем почти незаметна. Можно было и не снимать одежду — все равно бы легко застегнулось.

Я поворачиваюсь к Стэну и слегка кручусь, ожидая его реакции. Вечно забываю: мужчины не хлопают в ладоши.

Вместо этого он прижимает одну руку к сердцу, а другой затягивает меня к себе на колени и шепчет в ухо: «Прекрасная Хлоя».

Стэн так произносит последние слова, что мне хочется броситься к телефону и поблагодарить маму за то, что та дала мне такое имя. Обнимаю его за шею, и тут он говорит:

— Встань-ка. Хочу еще раз посмотреть, как ты в нем крутишься.

Через пару секунд я поднимаюсь, еще раз кручусь и иду к зеркалу. Платье невероятно шелестит при каждом шаге. Воистину королевский подарок, пусть и на один вечер. Потом я делаю шаг назад. Оно не только слишком широкое, но еще и длинно мне по крайней мере на восемнадцать дюймов. Я разглядываю себя в этом невероятном платье, прикидывая, сколько часов работы потребуется, чтобы уменьшить его до человеческих размеров.

Стэн видит выражение моего лица в зеркале и смеется.

— Ладно, думаю, мы довольно полюбовались на платье. Можешь снимать.

— Почему? Оно мне нравится.

Он явно не играл в переодевания и не понимает, что размер не имеет значения.

— Правда? Отлично. Тогда надевай новые туфли и пойдем.

— Новые туфли с ремешком?

— Да, а что?

— Они не подходят.

— Как не подходят? Ты сказала, что туфли с ремешком парадные, а это парадное платье, вот и надевай.

Я беру туфли и снова их расстегиваю. Не знай я точно, что в семь лет у меня был куда меньший размер стопы, готова была бы поклясться, что это те самые туфли. Провожу пальцем по бархату. Обожаю бархат. Белая перламутровая пуговица отсвечивает розовым. Мысок точно такой же формы — квадратный с закругленными краями. Я прижимаю туфли к сердцу. Мне хочется сказать им: «Смотрите, я в платье киногероини, а на моем столе лежит работа. Видите? Написано: «Номер про туфли». Я почти добилась своей цели».

Я натягиваю туфли, застегиваю маленькие пуговки и возвращаюсь к зеркалу, приподняв платье по бокам. У туфель такая плоская подошва, что мысок немного торчит вверх. За всю жизнь у меня были только одни такие туфли, те самые, из времен детства, и это единственное, что мне в них не нравилось. Я пытаюсь подобрать пальцы, но ничего не меняется.

С чем можно носить эти туфли, кроме джемпера?

У меня нет слов.

— Что ж, вот и я. — Я подхожу к Стэну, чувствуя себя так, будто на мне тапочки и старая ночнушка.

— Отлично, идем. — Он встает. Нельзя же показываться на людях в таком виде. Очень весело мерить большие красивые платья, но не при людях.

— Я придумала! Давай останемся здесь и потанцуем, — говорю я.

— Ты серьёзно?

— Да. Все равно мне надо закончить работу, а терять час на путь туда и обратно не хочется. Придется возвращаться, а еще можно случайно пролить что-нибудь на платье. Тогда редакторы убьют меня за то, что я испортила вещь, которую и надевать не следовало.

— Ты уверена, что все это не потому, что платье длинновато, а туфли к нему не подходят?

— Разумеется, нет! Платье замечательное, если подобрать его с боков, а туфли — само совершенство. Просто я бы лучше осталась в офисе. Мы могли бы танцевать всю ночь прямо здесь. Начнем? Я буду напевать.

— А если нас застанут? Тебе не кажется, что мы рискуем?

Я бросаю еще один взгляд в зеркало, чтобы убедиться, что я скорее полосну вены тупым лезвием, чем выйду на улицу в таком виде.

— В этот час никто и не подумает заглянуть в офис. Я готова рискнуть.

— Правда? Забавно. Совсем недавно ты говорила, что нас не должны видеть вдвоем.

— Ах это? Я пошутила… Что бы ты хотел услышать? Какую музыку? Я прекрасно пою.

— Можешь не петь. Я рад, что тебе нравятся туфли и платье, потому что было бы обидно потратить СТОЛЬКО СИЛ, чтобы ты почувствовала себя идиоткой в смешном платье и калошах.

— Это не калоши! Да что с тобой?

Мы смотрим на мои ноги. Невозможно остаться серьезным.

— Ты похожа на первых колонистов, — заявляет Стэн.

— Именно! Ты совершенно прав. Лучше и не скажешь. И все равно они мне нравятся. Пожалуй, я помещу их под стекло у себя в комнате.

— Когда тебе пришла в голову эта идея?

— Идея выставить туфли в витрине посетила меня пару дней назад. Я хотела устроить выставку в музее «Метрополитен» и назвать ее «Шаги времени», чтобы рекламировать наш номер, посвященный обуви. Но Руфь идея не приглянулась.

— Не приглянулась? А по-моему, прекрасная мысль, — говорит Стэн и целует меня.

Как только наши губы встретились, я временно оглохла на одно ухо. То же самое случилось со мной, когда я в шестом классе выиграла соревнования. Я нутром почуяла, что в банке 1465 конфеток, хотя сначала написала 185; к счастью, потом я переправила. С того дня моим счастливым числом стало 1465.