— Ну и продавец вышел бы из тебя! — ехидно хмыкает он.

— Я была бы прекрасным продавцом!

— Только если перестала бы повторять, что некоторые туфли нельзя носить.

— Смеешься? Думаешь, люди покупают только ту обувь, которую собираются носить?

— Всегда думал так, но если ты готова объяснить мне, что дело обстоит иначе, я весь внимание.

— Иногда человек вроде меня приобретает туфли, как другие — произведения искусства. Порой я покупаю туфли, которые вызывают у меня определенные чувства или напоминают о чем-то или ком-то: о друге, родственнике, фильме или даже конфетах. — При слове «конфеты» я показываю пару красных босоножек.

— Ты права, они и правда похожи на конфеты.

— Вот видишь? Я же говорила. Разве не может получиться так, что человек влюбляется в определенную пару обуви, а оказывается, что их на его размер не шьют? Найдутся люди, которые все равно их купят.

— Ты покупала туфли неподходящего размера, потому что они напоминали тебе конфеты?

— Бывало.

— Я правильно понял? Ты сознательно покупаешь туфли, которые тебе не подходят?

— На самом деле мне не совсем подходит большинство моих туфель. Я выбираю обувь по куда более существенным свойствам, чем размер ноги. Числа меня не связывают. Я покупаю качество, прекрасные материалы, осовремененные классические формы, уникальные украшения, а главное — туфли должны меня зацепить.

— Даже если размер не подходит?

— Даже если не подходит. Я не знаю точно, какой у меня размер. Могу влезть в пятый с половиной, шестой и шестой с половиной, даже в седьмой… В настоящий момент размер не слишком важен.

— В таком случае бери те, что на тебе, и идем.

— Хорошо, я почти закончила.

— Ты забыла свою собственную обувь, — говорит он, пока я быстро снимаю туфли без задника и снова меряю бархатные с изысканно потертой лентой.

— Спасибо, не надо, — отвечаю я, любуясь собой в зеркале.

Мне очень понравились предыдущие туфли, но в этих у меня ноги, как у богомола.

— Гляди, они в полном порядке, только немножко клея…

— Знаю, но по сравнению с этими они ничто.

Произнеся последние слова, я понимаю, что можно решить, будто я собираюсь оставить новые туфли себе.

— Все-таки возьми и свои собственные. Похоже, ты надевала их всего пару раз. Они тебе еще пригодятся.

— Они мне разонравились, — говорю я, не в силах оторвать взгляд от новых туфель. Зачем он пытается вызвать у меня чувство вины перед серыми старомодными башмаками за то, что я видеть их не хочу? Мне они никогда не нравились. Я даже не помню, как их покупала. — А как тебе эти? — спрашиваю я, прекрасно зная, как сексуально они выглядят.

— Честно говоря, уродство какое-то.

— Уродство?

— Да.

— Неужели изящно потертая лента не напоминает тебе платье старинной куклы?

— Отнюдь. Она вот-вот оторвется.

— А я считаю, что они прекрасны.

— Тогда бери их, и дело с концом.

— Не хочу торопиться.

Некоторое время мы молча сидим рядом. Стэн оглядывается по сторонам, держа туфли за ремешки. Пристально изучает меня пару секунд и отворачивается. Потом я бросаю на него взгляд. Я бы тоже отвернулась, но стоит на него посмотреть, и уже не остановишься.

— Между прочим, кладовая замечательно выглядит. Отличная работа, — говорит он, нарушая тишину.

— Правда? Я всегда сортирую свою обувь по цвету. По крайней мере стараюсь. Не сомневайся, завтра же я верну эти туфли. Надо просто в чем-то дойти до дома.

— Может, ты оставишь свои в столе и придешь завтра в этих? Ты можешь взять клей и заклеить их. Редакторы все время так делают, и никто им ни слова не говорит.

— Отличная мысль, — говорю я, забирая у него серые туфли, которые он держит словно пару яиц. Не знаю, зачем Стэн с ними так бережно обращается. Они ведь испорчены. — Спасибо, что спас меня, — говорю я.

— Не за что. Я провожу тебя вниз.

Нечего ему видеть, как я пытаюсь идти в этих дивных босоножках. А то предложит еще надеть вместо них серое безобразие.

— Ничего, я сама. Мне надо зайти к себе и там кое-что сделать.

— Уверена?

— На все сто, — отвечаю я, стараясь не прихрамывать.

Подобные люди не часто встречаются. В нем прекрасно все: синие глаза, мягкие волосы, светлые брови, загорелые руки, зубы, как в рекламе отбеливающей пасты… Не ошеломи меня разом больше двух сотен пар обуви, я была бы куда приветливее.

«Это не мои туфли. Они принадлежат компании. Я обязана вернуть их в том же состоянии, в котором взяла. Я ответственная, достойная доверия, законопослушная гражданка. Даже если в моем доме вспыхнет пожар, я не выйду в них на улицу. Я аккуратно выброшу их в окно и выбегу босиком. Только так».

— Привет, Джен.

— Привет.

— Что сегодня делаешь?

— Собираюсь поужинать, посмотреть телевизор и лечь спать. А ты?

— Не знаю.

— Не знаешь? Не может быть. «Не знаю» означает, что ты обдумываешь, куда бы пойти. Ты в курсе, что уже поздно? Завтра деткам в школу.

— У меня новые туфли, которые я принесла с работы, но я не знаю, как мне быть. Выходить в них из дома я не имею права.

— Хм-м.

— Есть идеи?

— Тащи их сюда. Приди в своих, а у меня переобуешься.

— Верно! Тогда нельзя будет сказать, что я выхожу в них из дома. Буду у тебя через двадцать минут.

Такое ощущение, что эти туфли прямо созданы для квартиры Джен. Как они смотрятся на ее кресле под старину, с небрежным разрывом в обивке, который Джен сделала с моей помощью!

Устраиваем небольшую фотосессию: снимаем меня и туфли, потом Джен и туфли, потом кресло и туфли и, наконец, отдельно туфли, выглядывающие из коробки с лентами. После небольшого передыха мы продолжаем. Сначала несколько снимков крупным планом: одна из туфель на полу возле кровати, затем обе туфли словно идут рука об руку, сплетя ремешки. Вскоре создается ощущение, что мы играем в переодевания, и мне снова вспоминается то ужасное лето, когда Зоя и все мои друзья отправились в лагерь, а я осталась дома.

В конце лета две девочки зашли ко мне в гости. Естественно, я направилась к шкафу, чтобы достать несколько Барби. Когда подруги увидели кукол у меня в руках, они начали смеяться. Можно было подумать, что я нечаянно вытащила несколько вибраторов. Девчонки буквально заливались от хохота. Никто не предупредил меня, что тем летом полагалось вырасти, а взрослые презирают Барби.

Получилось ужасно неловко. Прошло много лет, прежде чем я рассказала об этом Зое. Выслушав меня, она немедленно написала целую статью про Барби. Как ее не понимают и несправедливо презирают, словно шлюху из трейлерного парка, потому что у нее нет целлюлита. Сестра знала, что Барби значила для меня все. Прочитав ее эссе, я узнала, что Зоя тоже любила Барби. Хотя, должна признаться, она была строга к ней. Обычно сестра не любила играть в куклы, но Барби была больше чем кукла. Она была нам как старшая сестра. Даже сегодня я краснею при виде Барби.

Увы, это воспоминание испортило нашу фотосессию.

Сегодня утром Руфь в хорошем расположении духа. Но дверь распахнута, и я сразу вижу, что она надела красивое платье с поясом. Увы, ноги у нее отекли и выпирают из туфель на каблуках, как две большие непропеченные булочки. Боюсь, что скоро часть ступни отвалится.

Она развивает бурную деятельность. Трудится, словно пчелка. Я рада, что сегодня она такая бодрая.

— Хлоя? Можно тебя на минутку?

На мне прямая юбка цвета хаки и кружевной топ, который я одолжила у Джен. Подруга предложила мне взять его вчера вечером, потому что он идеально смотрится с новыми туфлями. Хоть я и собираюсь вернуть их через час-другой. В этой юбке я чувствую себя юристом. Правда, в таком топе, пожалуй, не стоит идти в зал суда.

Я быстро сую свою сумочку с завязками под стол и подхожу к двери кабинета Руфь. В сумке лежат мои туфли и пакет с едой. Как ни дико, каждый день мне приходится по-разному маскировать свой обед. Иначе с ним что-нибудь случится. На днях я обнаружила коричневый пакетик из-под ленча, скрученный в трубочку и приколотый к моей доске для заметок. Он был абсолютно пуст. Чем-то мне такая картина напомнила линчевание.