Мастерски подбирая нужный звук и видеоряд, Саманта на этот раз привлекала внимание зрителей, показывая запущенный участок аэропорта, где находился отдел по борьбе с хищениями. Занесенный снегом, он более походил на Южный полюс, чем на южный Квинс. Движущаяся камера, находящаяся на плече оператора, постоянно дергалась и как бы представляла собой мечущийся взгляд социально опасного преступника-психопата, судорожно искавшего проход, через который он мог бы скрыться, оружие, деньги. По коридору, через две двери в комнату с плотной металлической дверью, которая захлопнулась как бы за преступником. Там, где раньше был шум — громкие голоса, звонки телефонов, грохот закрывающихся ящиков металлических письменных столов, треск пишущих машинок, звук работающих двигателей реактивных самолетов, доносящийся с взлетно-посадочной полосы, — теперь (отличный ход) царила мертвая тишина, нарушаемая лишь (великолепный прием, достойный премии) громким дыханием нервничающего «преступника».

Из мебели в комнате были только два металлических стула и старый металлический стол. Через минуту ужасающая тишина была нарушена грохотом спешно выдвигаемых и задвигаемых ящиков стола. Все они оказались пустыми. Вот черт!

Затем открылась дверь и «заключенного» повели по «шумному» коридору в другую комнату, в кабинет, где меры предосторожности не были такими суровыми, как в первой комнате. В кабинете стояли два новых, покрытых металлом стола, на которых лежали фотографии, карикатуры, забавные поздравительные открытки, короткие послания, телефонные сообщения, купоны, вырезки из газет, вымпела, значки, расписание поездов.

Снова оставленный в одиночестве, «заключенный» стал рыться в ящиках, которых в каждом столе было по три. Конверты, бумага, листки для писем, служебные записные книжки, блокноты для стенографических записей, резиновые ленты, скрепки, ручки, карандаши, линейки.

— Ножниц здесь не было, — заметил Каллен. (В его собственном столе имелись ножницы, довольно неприглядные на вид. Он пользовался ими только вчера, чтобы вырезать из газеты «Таймс» рекламу понравившихся ему часов. «Классические часы „Фо“ — традиционный стиль и современная точность». Он отдал эту рекламу Энн утром по дороге во дворец бракосочетаний в ответ на ее ультиматум: если он не скажет ей, какой подарок хочет получить на Рождество, то получит носки и боксерские трусы. Она с удивлением посмотрела на рекламу часов «Фо» и положила ее в свою сумку.)

Каллен также заметил, что руки «заключенного», которые время от времени появлялись в кадре, были в наручниках департамента полиции. Может быть, его вызвали сюда для того, чтобы он сдал того полицейского, который выдал напрокат эти наручники? Но каким образом оператор, если только это были его руки, мог снимать в наручниках? (Нужно спросить Энн. Но расскажет ли она? Ведь тележурналисты строго хранят свои профессиональные тайны.)

Не найдя никакого оружия в ящиках столов, «заключенный» кинулся к ветхим шкафам, которые стояли в углу, опершись друг о друга, как два пьяницы, которых вот-вот заберут в участок. Добитые двери шкафов были заперты на номерные замки, которые мог спокойно открыть любой школьник. Даже если они были открыты только на две трети, их можно было открыть полностью, дернув хорошенько.

«Заключенный» не дергал и не крутил замки. Камера медленно поплыла по комнате, пока наконец не отыскала Саманту, которая сидела на одном из столов, положив ногу на ногу, обнажая при этом часть великолепного бедра. С микрофоном у рта она больше походила на певицу, чем на репортера.

— Следователи еще не знают, где Элвис Полк взял пистолет, из которого он убил Лютера Тодда и Дженифер Свейл, — говорила Саманта своим прохладным, жестким голосом. — Но они не исключают той возможности, что пистолет принадлежал одной из жертв и был по небрежности оставлен в каком-то из этих ненадежных шкафов. Вопросом, требующим срочного ответа…

— Хватит слушать эту чушь, — Хриньяк встал и выключил телевизор. Он повернулся лицом к присутствующим — большой и злой, как медведь: — В одиннадцать часов у этой мисс Кокс, черт ее побери, будет гость в студии. Стивен Джей Пул. (Когда он стал Стивеном Джей Пулом? Раньше он был просто Стивеном Пулом, Стиви Пулом. Он служил в Бруклинском отделе по расследованию убийств и особо опасных случаев. Хороший полицейский. Нет, не выдающийся коп, просто нормальный коп. Теперь он стал Стивеном Джей Пулом, сенатором Пулом, полицейским-героем, прикованным к инвалидному креслу, постоянно обрушивающимся с гневными речами на преступный мир и ругающий власти за то, что они действуют недостаточно жестко.)

— Да, я тоже считаю, что убийца полицейского заслуживает смертной казни. Я думаю, что электрический стул — это слишком легкая смерть для таких подонков. Их следует приковывать цепями к дереву в Центральном парке и забивать камнями. Но я также считаю, что людям вроде Стивена Джей Пула следует сделать большой вдох, расслабиться и подождать, пока погибшие будут похоронены родными и близкими, а не вкатываться на своей коляске, подобно этому чертову Марио Андреотти, в каждую телестудию города и кричать там о необходимости немедленного введения смертной казни.

Он мерил кабинет шагами. Потом остановился. Он как бы уменьшился в размерах.

— Но дело не в этом. Дело в том, что другой вопрос, требующий быстрого ответа, помимо вопроса о том, где Полк взял пистолет, заключается в следующем: почему он сделал это? Мы имеем здесь дело с человеком, который не был настроен на побег. Он был судим несколько раз и провел достаточно много времени в тюрьме. Для него тюрьма стала родным домом, и он не очень-то страдал в неволе. Так почему же он совершил это? Почему он подверг себя такому риску, убив двух копов, которые в общем-то относились к нему по-человечески, которые считали его нормальным пятисортным ублюдком. Зачем ему нужно было убивать их, если он прекрасно знал, что после этого за ним начнут охотиться двадцать тысяч копов, только и мечтающих о том, чтобы повесить его за яйца?

— Да, сержант? Хотите выйти? В чем дело?

Да ни в чем. Каллен махнул рукой и хотел сказать, что все в порядке, но не смог произнести ни слова. С ним подобное уже случалось. Так было сто сорок три дня назад (хотя кто вел подсчет дням?), когда его ранили. Тогда, сто сорок три дня назад, его товарищ по работе, Нейл Циммерман, также был ранен — за час или за два до того, как был ранен Каллен, — но в отличие от Каллена, который был ранен в ногу и думал сначала, что не сможет больше ходить, однако ходит же, как молодой, несмотря на то, что бедро все время болит, — Циммерман был сбит с ног, оглушен, отделан как надо и убит.

Его замочили.

Грохнули.

Иногда, вспоминая этот день, или вспоминая Джорджа Стейна — брокера, вспоминая Анни Арчер, вспоминая Дэна Квеллера, вспоминая пиццу с анчоусами, авторучку «Пилот», ирландский чай для завтраков, Каллен вдруг терял самообладание, почва уходила у него из-под ног, голова начинала кружиться. Белая пелена застилала ему глаза, а во внутренностях разливалась желчь. Он плакал горючими слезами, содрогаясь всем телом, и в то же время его знобило. Если одна мысль об Анни Арчер и бальзаме для губ могла довести его до слез, можно вообразить, до чего мог довести его разговор и размышления об убитых полицейских. К тому же на Рождество, черт побери.

— Со мной все в порядке, — с трудом выговорил Каллен, но он знал, что все не слишком хорошо. Поэтому встал и вышел из кабинета.

Он вошел в туалет, плеснул холодной воды себе на лицо и потер щеки ладонями. Каллен плескал воду и тер щеки, плескал и тер, плескал и тер.

Затем вытер лицо обрывками бумажного полотенца, скатал клочки бумаги в шарики и раскидал их по всему туалету. Самые мокрые прилипли к стене. Собрал остатки бумажного полотенца и бросил их в мусорную корзину, потом вышел в холл и сел на скамейку возле кабинета Хриньяка. Каллен обхватил себя руками и, покачиваясь всем телом, стал напевать: