Потом Элвис вспомнил, что на передачу «Джеральдо» были приглашены бабы, которые занимались сексом по телефону. Он вспомнил, что одна из них демонстрировала свой секс-монолог, и от этого у него была неслабая эрекция. Он хотел уже начать удовлетворять себя, но эти суки-зрители, присутствующие на передаче, стали протестовать — они были такие порядочные и считали, что это грязный монолог, а на самом деле он был откровенным и честным. Он вспомнил, что смех зрителей раздражал его, и он выключил звук телевизора, наслаждаясь одним видом этой телефонной бабы, которая была похожа на игрушку. Она напоминала Мейбл Паркер, тоже похожую на игрушку, сейчас шевелящую губами и непроизносящую ни слова.
Итак, Элвис включил звук и сел на кровать.
«…мой клиент хотела бы сотрудничать с департаментом полиции, но она не может представить им ту информацию, которой у нее нет. Ее содержание под стражей я считаю незаконным».
Потом Мейбл исчезла, и на экране появилась какая-то сука с микрофоном. Ее звали Нола или что-то в этом роде, она стояла на тротуаре, возле нее толпилось несколько чуваков, которые размахивали руками и дурачились, а Нола говорила о том, что клиенткой Мейбл была Энн Джонс, которая сама работала на телевидении и делала передачу об одной девушке, на голову которой упала бутылка. Потом эта сука исчезла, и на экране возникла какая-то блондинка, только для того, чтобы сказать, что она появится опять через несколько минут. После этого пошла реклама — какие-то глупые блондинки, вроде той, что только что была на экране, рекламировали шампунь.
Элвис стал переключать каналы, пока не нашел станцию, передающую новости, из которых он узнал, что Мейбл сейчас работает адвокатом, как и в те дни, когда она пыталась вытащить Элвиса из той истории, в какую он попал, продавая эти чертовы компьютеры, которые дал ему один человек за то, что Элвис оказал ему какую-то услугу, и эти компьютеры оказались крадеными. Но откуда же он мог знать об этом?
Элвис переключал каналы с одной программы на другую, пока новости не закончились. В новостях ничего не было о полицейских, которые прочесывают восточное побережье в поисках Элвиса, в них ничего не было о возобновлении дебатов по поводу введения смертной казни в «Вампайр Стейт» из-за участившихся случаев зверских убийств, в новостях ничего не было о сенаторе Стивене Пуле, бывшем нью-йоркском полицейском, парализованном в нижней части тела после участия в перестрелке в 1978 году, желавшем самого несчастливого года всем убийцам копов в «Вампайр Стейт».
Не было в новостях и о служащей мотеля черт-то-знает какого городка в Пенсильвании или Нью-Йорке. Там ничего не было о том, что она пропала, или о том, что ее нашли мертвую, завернутую в одеяло, в каком-то сарае неподалеку от какой-то дороги, ведущей из России на Марс. В ее ухе — отверстие, сделанное выстрелом из пистолета 22-го калибра. Не в том ухе, в котором у нее была серьга с бриллиантом, а в другом — где в мочке была дырочка.
Ничего не было в новостях и о татуировщике из Ньюарка, который жил неподалеку от вокзала. Не сообщалось о том, что он исчез, или о том, что его нашли в мастерской с отверстием под глазом, сделанным выстрелом из пистолета 22-го калибра. Как раз в этом месте у него была татуировка в виде цветка. Он делал ее себе сам. О, это был большой художник.
Отсутствие новостей, как утверждала его мать-шлюха, является хорошей новостью.
Особенно если принять во внимание тот факт, что начиная со вчерашнего дня новости были исключительно плохими. Сообщалось о похоронах Лютера Тодда и Дженни Свейл, на которых присутствовали миллионы копов, ряды которых протянулись на много миль и были похожи на голубые реки. Играл оркестр шотландских волынщиков, одетых в дурацкие юбки, давались прощальные салюты, как в кино, над всем этим летали вертолеты, а какая-то блондинка, только не та, которая только что появилась на экране, нет, совсем другая, стояла перед каким-то зданием и говорила, что там жила Дженни Свейл вместе с еще одной бабой (Элвис подумал: не была ли Дженни лесбиянкой?) и что эта баба перерезала себе вены в ванне и умерла, потому что не могла смириться со смертью своей лучшей подруги. Так говорила эта баба, а Элвис про себя сказал: чушь.
Вслух он сказал:
— Вы не понимаете. Вы ни черта не понимаете. Они хотели убрать Дженни, чтобы она не болтала лишнего, и они хотели убрать ее подругу, чтобы она тоже не болтала лишнего. Вы ни черта не понимаете. Она умерла не из-за того, что не могла смириться со смертью подруги, а из-за того, что знала слишком много.
Элвис встал с кровати, подошел к окну, откуда была видна стоянка автомобилей перед мотелем. Стоянка была на расстоянии нескольких футов от входа в мотель, который назывался «Холланд Таннел» или «Линкольн». У него была плохая память на названия мотелей.
На стоянке находилось двенадцать, пятнадцать, может быть, и все двадцать машин — несколько фургонов и даже один «бенц». Почти у всех машин были номера «Вампайр Стейт», потому что всякие там маклеры, дантисты, коммивояжеры и прочее дерьмо привозили сюда своих секретарш, медсестер и невест, чтобы трахать их здесь за милую душу.
Как раз в это время в мотель входил раскормленный толстяк с большим животом в сопровождении очень высокой бабы.
А вот и еще один, худой как смерть, по виду кассир из банка, один из тех типов, которые во время налета на банк нажимают на сигнал тревоги вместо того, чтобы позаботиться о мертвом президенте банка. С кассиром была большая толстая баба, которая, если бы села на него сверху, точно раздавила бы его.
Мысль о сидящей сверху бабе возбудила Элвиса. Но образ о сидящей сверху и убивающей его самого бабы охладил воображение.
Если же не принимать во внимание этот кошмар, который приснился ему, что-то определенно менялось в его судьбе к лучшему. Дело вот в чем. Любой чувак, родившийся под несчастливой звездой, обязательно отправился бы на запад, зная, что полицейские прочешут восточное побережье с целью поймать Элвиса. А если не на запад, то он поехал бы на север или на юг. Или даже на восток, если бы было куда ехать, если бы на востоке не было этого чертового Лонг-Айленда и океана. И тогда полицейские постоянно дышали бы ему в затылок, потому что их было очень много, а он был всего один, и к тому же ему нужно было когда-то спать, в то время как одни копы спали, а другие занимались его поисками, и наоборот. Однако чувак, которому начало везти в жизни, мог бы рассуждать и таким образом: черт возьми, зачем убегать, если все равно за тобой, куда бы ты ни направился — на запад, север или юг, — будут гнаться копы? Не лучше ли будет в таком случае возвращаться назад, минуя их, к тому месту, откуда ты начал, где они уже искали тебя, и где, они полагают, тебя не должно быть?
Так Элвис и поступил. И пока все шло чертовски хорошо. Он спокойно шатался по улицам, и никто не обращал на него и его татуировку никакого внимания. Но сам он стал уже немного жалеть, что слишком засветился со своей татуировкой в виде слезинок, потому что слишком много чуваков и чувих видели эту необычную наколку, какие нечасто встретишь, особенно на лице, и замечали ее большей частью чувихи, что по-своему было неплохо, а чуваки, которые обращали внимание на эту татуировку, думали, что он голубой, что его самого мало волновало — пошли они все к черту. Чувихам же он быстро давал понять, что никакой он не голубой.
Элвис посмотрел на часы, и у него тотчас поднялось настроение, потому что в это время обычно начиналась передача «Вечерняя ванна». Ну, разве в его жизни не происходят перемены к лучшему?
Элвис включил приемник, взятый им в мастерской художника-татуировщика, которому этот приемник был уже без надобности. Элвису даже не надо было настраивать приемник на нужную станцию, потому что тот уже был на нее настроен, хотя художник и не был похож на чувака, слушающего «Пинающих С». Он был больше похож на чувака, слушающего радиостанции типа «Поцелуй ФМ» или «Горячие-97» или даже «Зет-100». Еще один приз-знак того, что Элвису начинает везти в жизни. Еще бы — ведь не успел он включить приемник, а Фрэнки Крокер («нет на свете никого лучше друга моего») уже выдавал свои приколы. Определенно фортуна поворачивалась лицом к Элвису.
