— Это верный проигрыш!

Шермайер обхватывает его туловище, рвет на себя… Ну! Стальные клещи сжимают руки Шермайера. Какое-то мгновение Колесов следует за усилиями француза. Пора!.. Рывок! Колесов выставляет вперед правую ногу — «зашагивание». Еще один невероятный рывок, и Шермайер уже сам летит через грудь Анатолия на лопатки. Он еще пытается «мостить», но Колесов прижимает его к ковру.

…Пройдет еще немного времени, и о токийском турнире забудут. Минувшие события, полные драматизма, колонками цифр лягут на страницы справочников. И только те, кто прошел через него, прошел во имя олимпийской победы, будут помнить все трудности борьбы. Не забудет и Колесов. И как в изнеможении после свистка судьи он упал на ковер рядом с Шермайером. Лежал и не мог встать. Как в финале выиграл у поляка Дубицкого и сделал ничью со шведом Ньюстремом, потому что тот изо всех сил уклонился от честной борьбы. Как уже в самом конце все зависело от исхода встречи между поляком и шведом.

Если бы швед победил чисто и оказался легче Колесова, золотая медаль досталась бы ему. Ньюстрем пришел в раздевалку к Дубицкому и предлагал деньги. Чтобы тот «лег». Но Дубицкий выгнал его. А когда уже шел бороться, сказал Колесову:

— Не волнуйся, Толя. Я у него выиграю.

Он был настоящий парень — этот поляк. И все же Колесов не мог оставаться спокойным. А вдруг?..

Утром при взвешивании он заметил, что Ньюстрем легче. Но на сколько? Нельзя ждать сложа руки. Товарищи по команде укутали его в специальный костюм, по очереди возили, бросали, швыряли по ковру. Он вставал, снова, шатаясь, лез в борьбу. Потом; когда Дубицкий с Ньюстремом были уже на ковре, он подумал, что чем так лежать и ждать, лучше лечь в горячую ванну. Может быть, удастся сбросить еще несколько граммов. Дубицкий с Ньюстремом свели встречу вничью. И Анатолий Колесов — уже олимпийский чемпион — встал на весы. Просто для интереса. Он потерял четыре килограмма.

На московском чемпионате баскетболистов Европы 1965 года журналисты, кажется, проинтервьюировали всех — и тренеров, и капитанов команд, и судей. Охватили даже врачей и массажистов. И только «Гулливеры» почему-то оставались в стороне.

Впрочем, одну из причин этого я обнаружил сразу же, как только начал переговоры с самыми высокими людьми чемпионата. Да, да, именно переговоры: самому приходится все время задирать голову, а собеседник басит тебе как будто бы из окна второго этажа.

— Не припомните ли вы веселого эпизода, связанного с вашим высоким ростом?

— Как же не припомнить! — ответил на мою просьбу с улыбкой «Главный Гулливер» (его рост два метра четырнадцать сантиметров) из команды ГДР Карл-Фридрих-Шталь. — Перед самым отъездом в Москву пошли мы всей командой в кино. Только начался сеанс, как сидящий сзади товарищ попросил меня пересесть на последний ряд. «Если, конечно, вы не хотите, чтобы мне пришлось уйти домой», — добавил он кротко.

— Вообще-то я не самый высокий в Италии, — начал интервью итальянский гигант Массимо Мазини. — Есть еще вершины в Альпах, знаменитая Пизанская башня, а мой рост всего два метра восемь сантиметров. Но когда я еду в своем открытом «Фиате-500», мне немного смешно, а уже встречные автомобилисты хохочут до упаду. Я не обижаюсь. Не выпустили бы они только руль из рук…

Александр Петров — один из самых высоких в сборной СССР (два метра одиннадцать сантиметров) — ударился в воспоминания:

— В десятом классе, когда я учился в школе, к нам пришел новый учитель.

— Молодой человек на последней парте, сядьте как положено в школе, — едва войдя в класс, сделал он мне замечание и углубился в журнал. Что-то там записав, он поднял голову и вновь обратился ко мне: — Вы продолжаете нарушать дисциплину. Прошу вас встать!

Я встал…

Это шутливое объявление было вывешено на воротах конюшни в одном из зарубежных городов, где выступали наши конники. В шутке была солидная доля истины. Дело в том, что среди четвероногих гостей был гнедой жеребец по кличке Сибиряк, отличавшийся весьма крутым нравом. Безнаказанно к нему мог подходить, пожалуй, только его хозяин — мастер преодоления препятствий ростовчанин Иван Семенов. Всех других Сибиряк норовил укусить, толкнуть, а то и ударить копытом. Такой уж был у него характер…

Да, не удивляйтесь, характер есть и у лошадей. Причем у каждой — разный. В этом можно убедиться и на примере нашего «олимпийского» табуна».

Прославленный Абсент, на котором Сергей Филатов принес первую для советских конников золотую олимпийскую медаль, очень щепетилен, так что его никоим образом нельзя наказывать. Рыжий Ватерпас, на котором ездит чемпион СССР по конкуру Вячеслав Картавский, — полная противоположность Сибиряку: невозмутимый и спокойный. Наестся и дремлет — любой может подойти и погладить.

А вот караковый Аэрон другого чемпиона страны — Геннадия Самоседенко — необычайно нервный, легковозбудимый. Однажды с ним произошла следующая история.

Шел чемпионат РСФСР 1966 года по конному спорту. В преодолении препятствий тренеры общества «Урожай» твердо рассчитывали на победу своего воспитанника Геннадия Самоседенко. Однако их надежде сбыться не удалось. Геннадий вообще не смог выступить в соревнованиях. Но не по своей вине.

Конечно, как и все участники, он волновался перед стартом. Однако его переживания нельзя было даже сравнить с невероятным волнением… Аэрона. С каждой минутой конь все больше горячился, а к моменту выезда на конкурное поле пришел в исступление. То, что с ним делалось, было очень похоже на нервный припадок. И тренерам «Урожая» пришлось скрепя сердце снять Аэрона с соревнований, а вместе с ним и Самоседенко.

Вот что бывает, если взволнована лошадь… Словом, и у скакунов есть характер, с которым приходится считаться людям.

Однажды пришлось мне пережить чувство ни с чем не сравнимой обиды. Я была так расстроена, так огорчена, как может огорчиться только совсем еще юная, семнадцатилетняя, девушка, когда вдруг не пришел на свидание парень, в которого она влюблена. Пожалуй, никогда больше на соревнованиях не испытывала я такого чувства. А было вызвано оно так, пустячком как будто. Впрочем, опять-таки для кого пустячок, а для кого и нет.

Словом, было это сразу же после открытия Дворца спорта в Лужниках. Огромная сверкающая арена, прожекторы, чувство праздника в душе, когда выезжаешь на лед. До этого ведь мы тренировались всегда на открытых полях, которые не идут ни в какое сравнение с Дворцом спорта в Лужниках.

Шел последний день чемпионата страны. Как всегда, программу завершали женщины-одиночницы. Я была одной из последних.

Конечно, наши композиции тех времен сейчас показались бы пресноватыми, лишенными остроты и выполняемых в чисто мужском стиле сложных высоких прыжков, огромных скоростей. Но, поверьте, нам они доставляли удовольствие ничуть не меньшее, чем теперешним исполнительницам их сверхнасыщенные программы.

Свою произвольную программу я показывала под музыку И. Штрауса. Мелодия эта и поныне будит во мне какие-то неясные чувства, туманные ассоциации, и не хочешь даже разбираться, что это за чувства и ассоциации, а только становится на душе чуть грустно и удивительно легко.

Все мне удавалось в тот вечер. И я стремительно перечерчивала ледяной прямоугольник катка. Коньки были острыми. А зрение притупленным. Я ничего не видела вокруг. Были только лед, музыка и скорость.

Теперь я понимаю, что находилась в той прекрасной форме, когда уже не думаешь, как сделать шаг или прыжок. Они получаются как бы сами собой. Они естественны. Они зарождаются в глубинах тела, и их надо только регулировать и иногда сдерживать, чтобы волна энергии и страсти не перехлестнула через край.