Не дожидаясь ответа от Сахарова, странно смущенный Штокман принялся пространно рассуждать об особенностях сегодняшней литературы, причем волновали его в основном гонорары.
— Как можно платить за то, что человек описывает горы трупов? — возмущался Виктор Васильевич. — Да еще платить долларами... Трупы-то отечественные, значит, и оплата должна быть в рублях...
— Пульс говорил, Миша Михайловский жил у вас некоторое время? — перебил Сахаров разглагольствования Штокмана.
— Что? Ах да. Очень давно. И очень недолго. Он тогда с супругой разводился. Пренеприятнейшая женщина, скажу я вам со всей откровенностью. Однажды позвонила мне в шесть утра и спрашивает, можно ли взять мою машину. Подружка в Израиль эмигрирует, надо в аэропорт отвезти. Я говорю: «Ларочка, так давай я сам вас отвезу». Нет, отвечает, на тебя места не хватит. Как вам такая наглость?
— Возмутительно. Вы дали ей машину?
— Дал... — ворчливо ответил Штокман.
Информация Менро подтверждалась. Он рассказывал Сахарову, что при всем своем желчном характере Штокман редко кому отказывал в просьбе. На «Мосфильме» о нем даже ходила такая сплетня: умирая, один старый актер попросил Штокмана посадить на его могиле баобаб. Штокман месяц ездил по инстанциям, включая различные посольства и консульства и Институт Азии и Африки, отлавливал негров и корейцев (почему корейцев?), писал письма знакомым за рубежом, и наконец кто-то ему достал баобаб. Штокман высадил его на могиле старого актера, на окраине Кунцевского кладбища, так что теперь каждый желающий может полюбоваться на импортное дерево, растущее в наших суровых природных условиях.
Сахаров не верил в эту байку. Да и на Кунцевском кладбище он бывал неоднократно. Никакого баобаба там в помине не было.
— Еще одно, Виктор Васильевич... Вы помните ту давнюю историю с изнасилованием?
Штокман запыхтел, весьма раздраженный таким поворотом разговора. Ониксу даже показалось, что он собрался бросить трубку. Но потом, через долгую неприятную паузу, все же ответил:
— Помню...
— Как по-вашему, кто мог это сделать?
— Не знаю.
— Вы никогда об этом не думали?
— Нет...
— Попробуйте подумать сейчас.
— Говорю вам: я не знаю, кто это сделал. Могу только дать слово, что не я. Эта девушка вообще была не в моем вкусе...
Беседа со Штокманом оставила в душе Сахарова смутное, но сильное чувство неудовлетворения.
В задумчивости он выпил подряд три чашки чаю с лимоном, выслушал сетования мамы на политическую и экономическую обстановку в стране, потом достал из сумки Кукушкинса и отправился к себе в комнату.
Ночью ему приснился Светлый Лик, превратившийся во Фредди Крюгера. У него были красивые глаза и страшные обожженные руки...
***
В восемь утра он проснулся от яркого солнечного света, залившего всю комнату. Выглянул в окно и понял, что наконец наступила весна. Это было приятно. Все вчерашнее ушло, пропало без следа, словно унесенное свежим весенним ветром. На душе стало чисто и светло. Настроение было бодрым, как у физкультурника.
На кухне уже суетилась, напевая, мама. Махнув ей рукой в знак приветствия, Оникс проскочил в ванную, минут двадцать плескался, чувствуя себя прекрасно, просто замечательно, затем натянул длинную, почти до колен футболку с номером 0, подаренную одним знакомым баскетболистом, и отправился завтракать.
Кофе без молока, пять бутербродов с колбасой и яичница из двух яиц укрепила его хорошее настроение. Боясь спугнуть его, Оникс переключил телевизор с «Новостей» на мультфильмы, с удовольствием посмотрел приключения ежика в тумане. Часы показывали начало десятого. Пора было звонить по делам и собираться.
Без двадцати десять оперативник вышел из дома и поехал к Менро. Он уже простил его за длинный язык, из-за которого почти все свидетели знали его настоящее имя; ничто, ничто не могло испортить сегодня восхитительного состояния духа Оникса Сахарова. Даже падение в лужу у крепостных стен метро и атака взвода крикливых, как вороны, цыганок.
Солнце светило во всю мощь. Еще не ослепительно ярко, не жарко, а только тепло, но и от этого тепла было хорошо. Вот теперь до лета оставался лишь один шаг. Ну, может, два.
Менро открыл дверь сразу. Наверное, высматривал гостя в окно. Загрохотал, забурлил, оглушив в первую же минуту. Пушечным ядром ворвался в комнату, потом, со стулом в огромных руках, обратно. Втолкнул оперативника в кухню, усадил на стул и только тогда сел сам на табурет, пыхтя и глядя на Сахарова с умильной улыбкой.
Федя любил гостей. В прошлый раз Сахаров, как Колобок, едва ушел от него, спасаясь от лавины из возгласов, вскриков и хохота. Тогда еще Менро пробовал накормить его борщом собственного изготовления, однако от борща так воняло рыбой, что Оникс не смог есть; пирог с мясом, испеченный тоже Федей, был неплох, но хозяин впихивал в гостя кусок за куском, пока тот не подавился и, рассерженный, не удалился в туалет.
В этот раз оперативник подготовился к встрече. Довольно своеобразно подготовился, если учитывать род его деятельности. Зашел в магазин и купил бутылку водки, к ней триста граммов колбасы и два помидора. Дело в том, что от других актеров он узнал об одной особенности Менро: тот становился более спокойным, когда выпивал. Сахаров, правда, не знал, пьет ли Федя с утра, но решил рискнуть.
Федя с утра пил. Водке и колбасе он очень обрадовался, от помидоров отказался в пользу Оникса — на них у него была аллергия.
Быстро разлили, выпили по первой молча, закусили, вздохнули.
— Вы мне очень нравитесь, — сказал Менро, доверительно положив руку на колено оперативника. — Я даже хочу, чтоб ваше расследование длилось подольше. Тогда мы с вами будем часто видеться.
Сахаров был неприятно поражен. Убрав колено под стол, он с подозрением покосился на Федю. Тот понял его взгляд, широко раскрыл глаза, охнул, всплеснул руками и расхохотался.
— Я не в том смысле, Оникс Владимирович! — закричал он. — Я в смысле дружбы и взаимопонимания! Ну кто еще, кроме вас, мог бы додуматься притащить мне с утра бутылку? Разве что Миша да, может, Денис... И вообще: я обожаю детективы. Я всегда мечтал познакомиться с настоящим следователем!
— Я не следователь, — буркнул Сахаров.
— Все равно! Для меня вы — лучше, чем какой-то там неизвестный следователь!
— Спасибо. Давайте по второй.
— Давайте.
Снова выпили, снова закусили и снова вздохнули. Теперь уже более протяжно.
— Я, — сказал Федя интимным тоном штрейкбрехера, — расскажу вам все, что знаю. Беда в том лишь, что я ничего не знаю.
— И кто девушку изнасиловал восемь лет назад, тоже не знаете?
Сахаров не хотел, но получилось так, что произнес он эту фразу тоном ехидным, недоверчивым. Менро оторопел, захлопал длинными густыми черными ресницами.
— Сандалов? — неуверенно предположил он. — Или Пульс?
И тут же покраснел, отвернулся к окну.
— Ладно вам, — проворчал оперативник. — Валите все друг на друга. Не хотите говорить — не надо.
— По третьей? — предложил Менро, не поворачивая головы.
— Пейте. А мне хватит. Дел сегодня много.
Менро налил себе и выпил. Щеки его стали ярко-багровыми, черные глаза повлажнели.
— Я ей предлагал... — внезапно сказал он, — узы брака. Она отказалась.
— Кто? — не понял Сахаров.
— Инна. Та девушка...
— Благородно! — Оперативник с уважением посмотрел на свидетеля.
— Не особенно.
— Почему же?
— Потому что это я... Это я тогда... Сам не понимаю, как так получилось. Сидели, пили, потом я свалился под стол, меня кто-то поднял... Я пошел куда-то, очутился в темной комнате, с кровати доносился храп... Я лег. Страшно вдруг стало — ночь за окном, тьма. Я прижался боком к... к тому, кто лежал рядом со мной, и наткнулся на... ну, женский атрибут... Дальше ничего не помню, кроме того, что упал с кровати и треснулся головой об пол. Протрезвел немного, встал и пошел в туалет. Там и уснул. А проснулся только утром, когда она стала обвинять всех...
