Тоня разгрызла конфету, чувствуя, что настроение ее поднимается. Вот так всегда с Мадам. Она никому не позволяет унывать. Непременно чем-нибудь утешит. Или добрым словом, или конфеткой, или маленьким подарком. И разве не ценно, что ради нее, Тони, Мадам поступилась своими принципами и спрятала от Пульса штучку грильяжа?

— Спасибо, — проникновенно сказала Тоня. — Кто-то звонит. Открыть дверь?

Звонок тренькнул еще раз.

— Конечно.

Тоня встала и пошла к двери, гадая, кто бы это мог быть. Саврасов? Пульс? Или... Нет, она и не надеялась увидеть здесь Дениса. Он появлялся редко, очень редко. Тоне всегда казалось, что он вообще навешает Мадам только потому, что она приходится ему двоюродной бабушкой. Обыкновенно он сидел скучный, вялый и явно ждал подходящего момента, чтобы исчезнуть. Хотя в последнее время он бывал здесь чаще. Тоня подозревала, что он просто занимал у Мадам деньги...

За дверью стоял Миша Михайловский.

— Миша! Привет!

Тоня действительно очень обрадовалась ему. С этим человеком ей всегда было легко и приятно. Он обладал замечательным характером, тонким чувством юмора и потрясающей внешностью: высокий, выше двух метров, широкоплечий, с темными русыми волосами, зачесанными назад, с обаятельной улыбкой, ясными серыми глазами. Ему недавно исполнилось двадцать девять лет — для артиста возраст расцвета. Но Миша не спешил расцветать. После окончания театрального училища он лет пять отказывался сниматься в кино, хотя режиссеры приглашали его наперебой.

Затем, как рассказывал Тоне Саврасов, Миша все же принял предложение Михалева и прекрасно сыграл роль парня, умирающего от рака. Тоня не видела этого фильма — он прошел пару раз по телевидению, и все. Затем Миша снялся у начинающего режиссера — никто не помнил его фамилий — в роли фантома, души главного героя. Этот фильм Тоня смотрела несколько раз. Только из-за Миши. Он играл великолепно — мудро, красиво, странно.

Некая странность присутствовала и в нем самом. Например, при всем своем добродушии он был тверд как кремень в своих решениях, которые всегда оказывались верными; при всем своем легком и веселом характере он иногда мог быть крайне резок; он был очень честен и где-то очень наивен; он обладал удивительно точным и проницательным умом.

Тоня открыто заявляла, что он прекрасен. С ней соглашались Мадам, Саврасов, Константин Сергеевич, Денис и многие другие. Он чем-то напоминал всем Павла — Тониного отца. Это тоже было странно, так как Павла Миша никогда не видел — только слышал о нем.

— Сколько лет, сколько зим! — воскликнул Миша, раскинув руки. Потом он осторожно взял Тоню и переставил к вешалке — она загораживала ему дорогу. — Где ты пропадала? Я ждал тебя весь день и всю ночь.

— Разве мы договаривались? — удивилась Тоня.

— Дремучая ты тетка! — отмахнулся Миша, снимая ботинки. — Шуток не понимаешь.

— А! — сказала Тоня, озаренная внезапной догадкой. — Так это ты пошутил?

— Ну конечно.

— Мишенька, — проворковала Мадам, неслышно появляясь из кухни. — Давно ты меня не навещал.

Миша, как и Денис, у Мадам появлялся редко. Но он вообще был затворником.

— Совсем забыл старуху... — жалостливым голосом продолжила за Мадам Тоня.

— Ну-ну! — Мадам погрозила ей пальцем. — Какая я тебе старуха?

Миша подмигнул Тоне.

— Ну что, подружки? Пойдемте чай пить?

Они прошли на кухню, и там Миша вывалил на стол несколько свертков. Он никогда не приходил к Мадам с пустыми руками.

Тоня, надеясь найти колбасу, принялась разворачивать бумагу. В одном свертке действительно оказался кусок колбасы, в других — печенье, конфеты и ванильные сухари.

— Миша, — торжественно сказала Тоня, — ты — идеал. Ты ангел во плоти. Я тобой восхищаюсь.

— Хм! — Мадам строго посмотрела на нее. — Десять минут назад я была ангелом во плоти. А теперь, значит, Миша?

— Вы оба ангелы, — махнула рукой Тоня. — Давайте уже пировать. А то кто-нибудь заявится и объест нас.

— Тоня! — укоризненно покачала головой Мадам. — Как ты...

Но в этот момент раздался звонок в дверь.

Тоня вздохнула и, покорная злой судьбе, пошла в коридор.

Утро началось с того, что я уснула. Да, именно так. Нормальные люди утром просыпаются, а я, наоборот, засыпаю. А все потому, что съемки затянулись до половины второго ночи — домой я приехала в начале третьего, выпила чашку чаю, легла и потом долго ворочалась с боку на бок, вздыхая, как все влюбленные, без сна и покоя. Покою к тому же очень мешали душераздирающие вопли кота с соседнего балкона.

Этот кот меня презирал. Я ни разу не сказала ему «кс-кс-кс, ути, киска, иди сюда», как это делали в экстазе умиления все окрестные бабульки; я ни разу не поделилась с ним своим скромным ужином из колбасы с яйцом; я ни разу не погладила его по мягкой волнистой шерсти красивого цвета детской неожиданности. Мало того, однажды я даже осмелилась оскорбить его мужское достоинство, процедив сквозь зубы: «Пшла, кошара!» Я же не знала, что он кот, а не кошка. Да и, честно говоря, меня не очень-то волнуют такие подробности. Но роковая ошибка свершилась: теперь я была врагом номер один и мой сосед всячески это подчеркивал. Почему я об этом рассказываю? Да потому, что вчера у меня были крупные неприятности, связанные с этим котом.

Утром я приготовила себе завтрак и пошла в комнату одеваться. В этот-то момент кот и прокрался по карнизу к нашему окну, через форточку забрался в кухню и украл мою сосиску. Я не жадная. Если бы вместо кота сосиску украл мой брат Петя (кстати, иногда он так и делает), или его жена Люся (она никогда так не делает), или еще кто-либо милый и симпатичный, я бы ничуть не рассердилась, а пожарила бы себе другую сосиску. Но этот кот... Короче говоря, я издала страшный вопль и кинулась за ним. В форточку я, конечно, пролезть не могла, зато могла выбежать на балкон и попытаться схватить вора за заднюю лапу. Что я и сделала.

Еще бы секунда — и его толстая противная мохнатая лапка была бы в моей руке, но я промахнулась. Кот дернулся, извернулся в воздухе и рухнул на нижний балкон, где обычно гуляла премерзкая болонка. Болонке не понравилось вторжение на ее территорию незнакомого кота, и она принялась лаять как умалишенная, с визгами, подвываниями, вкладывая в свой тоненький голосок истинное страдание и негодование. Кот тоже не остался в долгу и начал орать. Шум поднялся неимоверный. Мой брат Петя выскочил на балкон и посмотрел вниз, после чего, естественно, обругал меня — как будто это я устроила такое безобразие.

Но на этом мои неприятности не закончились. Хозяин кота Валера, продавец из коммерческого магазина на углу нашей улицы, узрев своего любимца на чужом балконе, чуть не упал в обморок. Он вцепился в поручень так, что даже пальцы побелели, и завопил: «Куля! Куля! Домой!» Потом повернулся ко мне и, брызгая слюной, стал обвинять меня в том, что я всю жизнь замышляю убийство его прелестного котика. Надо сказать, что этого котика следовало бы убить за одно только его гадкое прозвище Кулек, уж не говоря об отвратительном избалованном характере. Но я промолчала. Я никогда не связываюсь с Валерой. Зато не стал молчать хозяин болонки.

Он вышел на свой балкон, поднял голову, увидел Валеру, которого не выносил с детства, и издал тихий угрожающий рык. Валера в долгу не остался и тоже зарычал. «Сволочь!» — перешел с баса на фальцет хозяин болонки. «Сам сволочь!» — взвизгнул в ответ Валера. Через секунду они уже бесновались и визжали как резаные. Такого я и представить себе не могла. Орал кот, орал Валера, орала болонка, и орал ее хозяин. Соседи со всего дома выползли на балконы полюбопытствовать, что происходит.

Петя тихо ретировался в комнату, дернув меня за полу футболки. Я хотела было уйти, однако Валера был бдителен и с ходу переключился на меня. Хозяин болонки тоже. Болонка тоже. И кот. Ну а когда другие соседи начали вопить, призывая нас к порядку, я вообще едва не оглохла. К счастью, Петя позвал меня к телефону. Я ушла, а вслед мне несся шквал криков и визгов.