Сахаров терпеливо ждал ответа.

— Я честный и прямой! — неожиданно громко заявил Штокман, возвращаясь на свое место. — И я не могу лгать человеку, даже если он — мой товарищ! Да, Денис мой товарищ, но его рассказы — полная фигня. Имею ли я право при таких обстоятельствах рекомендовать его произведения для издания?

— Кому рекомендовать?

— Лентовичу, редактору «Манго-пресс»... Я его много лет знаю, хороший мужик... Ему было бы очень неприятно мне отказывать, а пришлось бы, потому что нельзя издавать такую чушь. Я пытался объяснить это Денису, но он меня не понял. Я думаю, просто не захотел понять. Молодой, вспыльчивый... Поверьте, Николай Владимирович, я не считаю себя виноватым перед ним. Сейчас не то время, когда нужно было иметь знакомство в издательстве, чтобы тебя печатали. Пиши хорошо — и будут печатать... Вы согласны?

— Не совсем. Есть некоторые нюансы, — уклончиво ответил Сахаров.

Штокман посмотрел на него с подозрением.

— Вы что заканчивали, Николай Владимирович?

— Филологический в педе и Школу милиции.

— Как романтично!

— Не думаю.

— А кто вам доложил, что Денис приносил мне свои опусы?

— Пульс.

— Я этому Пульсу... — Штокман сжал огромные кулаки и скрипнул зубами.

— Не надо, — сказал Сахаров.

— Почему?

— Последствия непредсказуемы.

— Понятно... К сожалению, мне пора ехать на студию.

— Да, конечно. Извините за беспокойство.

Оникс поставил свою чашку в раковину и пошел в коридор.

Прислонившись спиной к стене, Штокман рассеянно наблюдал, как гость одевается. Мысли его, видимо, были заняты тем самым неприятным случаем с Денисом Климовым.

— Вот вы, Николай Владимирович, как относитесь к современной литературе? — спросил вдруг он, явно желая приобрести союзника.

— С интересом.

— Да? И вам нравятся всякие там повесившиеся старички и развращенные школьники?

— Нет, повесившихся старичков я не люблю, — серьезно ответил Сахаров. — И развращенных школьников — тоже.

— Вот! — торжествующе воскликнул Штокман. — А наши современные литераторы только о них и пишут!

— Не только, — сказал Сахаров, берясь за ручку двери. — Еще они пишут о разлагающихся трупах.

Штокман, довольный, расхохотался.

— Но вообще-то, — добавил оперативник, — есть разные писатели. Об этом мы с вами поговорим в следующий раз.

— Непременно! — воодушевленно сказал Виктор Васильевич. — Заходите в гости! До встречи!

— Всего хорошего...

Оникс вышел на улицу. День был светлый, небо серое и чистое. Слабый сыроватый ветер скользил меж голых еще ветвей деревьев, отчего они были недвижны и имели очень мрачный, какой-то неживой вид. Кучки подтаявшего грязного снега лежали по краям тротуара, по ним важно разгуливали вороны, чувствуя себя хозяевами города.

Трясясь и позванивая, к остановке подъехал трамвай. Сахаров вошел, встал у окна на задней площадке. Последний роман Кукушкинса так и не давал ему покоя. Он вспоминал слова Мадам, и теперь, спустя несколько дней, они уже не казались ему плодом маразма старой женщины. В них что-то было. Да, что-то было... Светлый Лик, Лин Во... Или нечто иное, ускользнувшее от его перенапряженного внимания? А может, следует отвлечься на время от романа «Три дня в апреле» и перечитать предыдущие?

Сахаров уже подходил к решению: снова навестить Мадам и спросить ее прямо, что она имела в виду, настоятельно посоветовав ему ознакомиться с творчеством Кукушкинса. Но пока он колебался. Слишком ирреальным представлялся ему этот ход — искать преступника с помощью книжки. Однако же все равно ничего дельного в голову не приходит. Следователь уже по разу побеседовал со свидетелями и сейчас ворошил всевозможные связи убитого; сам Сахаров опросил соседей, участкового Алексеева и по-дружески поболтал с Мишиными друзьями и приятелями. Улик не было никаких. Подозреваемых, в общем, тоже. И хотя у Сахарова на примете имелся кое-кто, он не знал, где искать доказательства против этого человека. Тот был столь же чист, как и все остальные участники данной истории. К тому же вполне могло оказаться, что он такой на самом деле, а Сахаров, обладая бурной фантазией, ошибся.

Он вышел у метро и остановился у ларька купить газету. Первая же заметка, на которую он наткнулся глазами, была просто фантастична. Оперативник даже почти утвердился в мысли, что пришла пора открыть Кукушкинса и гадать по нему, кто же преступник. Коли весь мир похож на бред психопата, значит, и жить в нем надо по тем же правилам... «Вчера в деревне N из музейного пистолета Дантеса был убит уголовник по кличке Пушкин». Кошмар...

С неприязнью Сахаров избавился от газеты, сунув ее бомжу в очках с треснутыми стеклами. Бомж учтиво поблагодарил его и тут же зашуршал страницами.

А оперативник достал «Три дня в апреле», посмотрел выходные данные и отправился в издательство под названием «Корма». Почему-то ему казалось, что это правильное решение.

В «Корме» его постигла неудача. Женщину, представлявшую Кукушкинса, видели только двое, и оба были в отъезде. Один, главный редактор Зобин, отдыхал на Майорке. Другой, обыкновенный редактор Прохоров, навещал больную бабушку в какой-то далекой деревне.

Оникс был уверен, что прочие тоже наверняка видели эту даму, но не соотнесли ее с Кукушкинсом, а потому сейчас никак не могли помочь оперативнику. Правда, корректор — молодой парнишка с живыми карими глазами — вспомнил, что Зобин как-то упоминал «подружку Кукушкинса», но толком о ней так ничего и не сказал.

С договорами затея тоже провалилась. Они лежали в сейфе главного редактора, а ключ был только у него.

Так что Сахарову пришлось уйти из издательства ни с чем. Он и ушел. Мелькнула мысль заехать к Мадам, поговорить по душам, да решил отложить это дело на потом. Завтра Михалев уезжает на «натуру», будет там дня три, а сегодня он дома. Надо ловить момент...

Сахаров снова нырнул в метро и поехал к Михалеву.

Вчера, когда я вернулась домой в двенадцатом часу ночи от Вероники Жемалдиновой, мне позвонила Невзорова. Number two. Скоро у меня будет целая коллекция психов. Надо бы составить список...

К моему возмущению, Невзорова тоже начала разговор со стихов. Бодрым тоном клинической идиотки она заявила нечто вроде «как я рада услышать твой голос, от него мой шевелится волос», после чего нагло заявила, что ей просто захотелось поболтать. Я ей ответила на это, что мне лично просто захотелось спать, поэтому болтать с ней я не буду. Она, разумеется, расплакалась.

Что-то мне все это стало надоедать. Так и мне самой недолго в психушку угодить.

Как могла, я утешила Людмилу, пообещала, что завтра все перерывы между съемками посвящу только ей, и минут через пять отвязалась от новой подруги с непередаваемым облегчением.

Петя, проходя мимо меня в комнату, покачал головой. Я не поняла, что он имел в виду. Кажется, был чем-то недоволен. Но я так утомилась за этот день, что не стала разбираться с ним, что да как, а пошла на кухню, выпила чаю и почитала новый журнал.

Расплачиваться за час вечернего отдыха мне пришлось на следующее же утро: Невзорова ждала меня у входа на студию.

Должна сказать, эта встреча вызвала у нас обеих бурю чувств. Невзорова радовалась как дитя, возбужденно махала ручками, хихикала и глупо мне подмигивала. Я негодовала. В голове моей сразу родилось несколько способов от нее избавиться. Один из них, к моему стыду, предполагал элементарное убийство. Мысленно я треснула Невзорову лопатой по макушке, а потом закопала у автобусной остановки. Не скажу, что мне стало легче, но по крайней мере я улыбнулась, она мою улыбку отнесла на свой счет, и тут уже веселью ее не было предела. Она взяла меня под руку, и мы плечом к плечу, как сестры, вошли в здание «Мосфильма».

Мы опаздывали на пятнадцать минут. Меня это устраивало: Вадя уже подготовится к съемке и Невзорова от меня отвянет. Хотя б на время. Так и получилось. К ней подбежали гримеры и костюмер, она удалилась с ними, а я, по обыкновению, стала искать хлопушку. И, тоже по обыкновению, не нашла. Обычно ее находит оператор или ассистент режиссера Галя, но сегодня ее обнаружил сам Вадя. И не где-нибудь, а в ведре с водой. Кто туда сунул мою хлопушку — ума не приложу. Наверное, враг. Может, Сладков? Вон он сидит в углу, зыркает на меня своими противными, рысьими зелеными глазами...