— Денис, давай сходим за водкой попозже. Хорошо?

— Хорошо, — пробурчал он, возвращаясь. — Я не собирался пить, но ты своими разговорами меня провоцируешь.

Вот так. Теперь я виновата и в том, что он хочет выпить.

— Вернемся к Менро?

Он скривился, но кивнул:

— Вернемся.

— Я убедила тебя, что преступник — он?

— Не совсем.

— Тогда я предоставлю тебе последнее доказательство.

Я сходила в коридор за сумкой, вынула и положила на стол большую картонную папку. В глазах Дениса наконец я увидела неподдельный интерес.

— Что это?

— Это тот самый роман Кукушкинса «Психология творчества». Здесь, на девяносто девятой странице... Сейчас, погоди...

Я пролистала страницы и нашла девяносто девятую.

— Вот! Читай!

Пальцем я ткнула в верхний абзац, и Денис послушно склонился над рукописью. Через полминуты он поднял на меня глаза.

— «Черные кудрявые волосы и черные глаза»..: Ну и что? Какое же это доказательство?

— Ну как же, Денис! Ты невнимательно прочитал. А, ладно... Я перескажу тебе своими словами, так быстрей. Врач вспоминает рассказ одной из своих многочисленных племянниц. Однажды на вечеринке она перепила, уснула где-то в саду, а утром обнаружила себя совершенно обнаженной, лежащей в развратной позе на надувном матрасе, который мирно плавал в зацветшем пруду. Она точно помнила, что, когда гуляла по саду, а потом падала под дерево, на ней было платье. Это платье она без посторонней помощи расстегнуть не могла — у него были крючки на спине. Вывод: кто-то помог ей это сделать. Но с какой целью? Ответ напрашивался сам собой.

Конечно, дамочка уже не была девственницей, однако ее воспитали как настоящую леди и она не собиралась попустительствовать грязному насильнику. Путем исключения (здесь, кстати, очень интересно описываются хозяева и гости вечеринки — с точки зрения этой злосчастной племянницы) она все-таки находит преступника, сорвавшего с нее одежду и пустившего в плавание на надувном матрасе. Им оказывается молодой человек, виолончелист, по случаю затесавшийся на вечеринку. У него черные кудрявые волосы и черные глаза; он румян и весел; в течение вечера она постоянно ловила на себе его взор, полный похоти. Самая неприятная деталь в костюме молодого человека врезалась ей в память и вызвала особенную досаду: из кармана его брюк торчала часть кружевного бюстгальтера. Не важно, выпустил он эту часть умышленно или нечаянно. Не важно также, чей это был бюстгальтер. Даму такие подробности уже не волновали. Она испытывала к виолончелисту непреодолимое отвращение и имела твердое намерение вывести его на чистую воду. Последняя фраза, Денис, там очень интересно написана. Вроде тонкого каламбура с матрасом в зацветшем пруду... То есть преступника выводит на чистую воду дама, которую он пустил поплавать в воду грязную и вонючую. Понимаешь?

— Тоня, сейчас не время разбирать особенности творчества Кукушкинса. Ты говорила о доказательстве вины Менро. Что конкретно ты имела в виду? Поясни. Я что-то никак не могу уразуметь...

— Этот эпизод в романе почти копирует ситуацию, которая произошла восемь лет назад, — терпеливо пояснила я. — И насильник, которого автор описывает, не случайно — я в этом убеждена — имеет внешнее сходство с Федором. Так Миша намекает на то, что ему все известно.

Денис помолчал.

— Конечно, и это не доказательство... — медленно произнес он. — Хотя я начинаю приходить к выводу, что ты все же права. Один факт ничего не стоит, но когда их несколько...

— Наконец-то ты понял!

— Знаешь, Тоня, я припоминаю такой случай... — постепенно все больше возбуждаясь, заговорил Денис. — Была какая-то большая пьянка. Где, когда — сейчас не припомню. Но там был Миша и был Менро. Еще незнакомые люди. Может быть, Линник. Или нет, не Линник. Другой бард, из новых. И вот вроде бы уже ночью Менро как-то утих — я удивился, это я помню хорошо, потому что Менро никогда не утихает, а бушует и пенится, пока не упадет замертво, хотя и это с ним редко бывает, — в общем, Менро утих и посмотрел на Мишу. Долго смотрел и молчал. А потом вдруг сказал: «Миша, почему у тебя все на свете получается? Вот у меня — ничего не получается, а у тебя — все». Миша усмехнулся. Я как сейчас вижу его усмешку — сквозь клубы дыма от сигарет. Он усмехнулся и ответил: «Федя, у меня не получается главное, — тут Миша кивнул на бутылку водки, которая стояла на столе, — у меня не получается отказаться от этого». Менро только рукой махнул. Мол, не в этом же дело. И все. Но теперь я понимаю, о чем ты, Тоня... Мотив — зависть?

Денис резко встал, подошел к окну. После короткой паузы он продолжил. Речь его, такая быстрая и сбивчивая, снова стала спокойной:

— Зависть... Мне знакомо это чувство. Недомолвки, полунамеки... И чувствуешь, как ты отделяешься от остальных, будто переходишь в другой мир... Ты бывала когда-нибудь в этом мире? — со странной улыбкой спросил Денис, словно и не ожидая ответа.

Я отрицательно покачала головой, зная, что он видит мое отражение в оконном стекле.

— А я там был. Там лучше. Не так, как здесь. Здесь очень плохо. Здесь все очень быстро меняется. Только что была невообразимая красота — и вдруг сплошное уродство. И не можешь сообразить, в чем дело. Ведь вроде бы все осталось по-прежнему, а смысл — иной. Вместо красоты — уродство. Если бы ты могла меня понять...

— Отчего же... Я могу. Светлый Лик — ты об этом говоришь?

Денис вздрогнул. Глядя в заоконный полумрак, он пожал плечами. Потом усмехнулся. Но так ничего и не сказал.

— Светлый Лик, который превращается в урода, — уточнила я. — Из Мишиного романа «Три дня в апреле». Неужели ты забыл?

Он молчал.

— Выпей вина, Денис...

— Да, спасибо, — как-то отрешенно произнес Денис, поворачиваясь и принимая у меня из рук бокал с вином. В его красивых глазах на секунду мелькнул тот заоконный полумрак, даже с отблеском уличного фонаря. — Ах, Менро... Но почему же все-таки Менро?

— Ты опять сомневаешься?

— Да не сомневаюсь я, Тоня, я уже ни в чем не сомневаюсь.

Он вдруг улыбнулся, подмигнул мне и залихватски, по-гусарски опрокинул бокал, одним махом заглатывая все его содержимое. Затем мельком посмотрел на бутылку. Там уже ничего не было. Тогда Денис поставил бокал в раковину.

— Зависть, — все с той же улыбкой сказал он, — это очень сильное чувство. Сильнее не бывает.

На меня внезапно навалилась смертельная усталость. Я на миг прикрыла глаза. Уверена, что в этот миг я крепко и тяжело уснула. Но когда, сморгнув, я снова очнулась — сна уже как не бывало. А вот усталость была.

— Ты поделилась с оперативником своими догадками насчет Менро?

Я кивнула.

— Ну и правильно. Пора и ему пошевелить мозгами.

Денис сел, расслабленно привалился спиной к стене.

Улыбка то пропадала, то снова появлялась на его губах. Кажется, он думал о чем-то приятном... В этот момент я почти завидовала ему.

— Ну что ж. Отличная работа, Холмс!

— Я-то, может, и Холмс... — тихо сказала я. — Да вот только ты не Ватсон.

— Что?

Он посмотрел мне в глаза, и от этого взгляда мне стало холодно. «Прямо Снежная королева какая-то», — с мрачной усмешкой подумала я...

— Что? — повторил он еле слышным шепотом.

— Ведь это ты их убил, Денис. Ты.

Часы показывали половину седьмого. Сахаров начал замерзать. Хотя погода стояла на редкость теплая, даже несмотря на прохладный несильный ветер и сгущающиеся сумерки. Но он гулял возле Тониного дома уже больше часа, приехав загодя, чтобы не упустить ее, если съемки вдруг закончатся раньше пяти.

Минут двадцать назад мимо него прошел Петя — оперативник узнал его по фотографии, которую видел за стеклом серванта у Мадам. Петя был похож на сестру и одновременно похож на отца. Фотографию отца, Павла, Сахарову показывала сама Мадам.

Поборов искушение пойти вслед за Петей, представиться и подождать Тоню в тепле, с чашкой горячего чая, Сахаров прошел до соседнего дома, то и дело поглядывая на дорогу, вернулся и снова принялся нарезать круги по двору.