— Ну почему же, Денис? Ведь ты — замечательный артист! Неужели тебе хочется всю жизнь играть эпизоды?

— И правда, Денис, — спокойно сказала Мадам. — В прошлый раз ты отказался от прекрасной роли в Театре Вахтангова, а в позапрошлый...

— Ах, оставьте, — капризно ответил Денис, отворачиваясь от всех нас.

Эти артисты... Порой они как дети, честное слово. И порой, должна признаться, меня это сильно раздражает.

Миша развернулся к Денису и пристально посмотрел на него. Он гипнотизировал его, как кобра, до тех пор, пока Денис не оглянулся. Наткнувшись на Мишин взгляд, он сморщился и снова попросил сменить тему.

— Нет, — сказал Миша твердо. — Перебьешься.

— Я не хочу играть инвалида! — вскричал Денис.

Мне стало его жалко. Два красных пятна вспыхнули на его щеках, глаза заблестели. Похоже, он был расстроен всерьез. Расстроен и рассержен. Миша не хотел этого понимать.

— Ты просто ленив, друг мой, — усмехнувшись, сказал он.

Денис вдруг успокоился.

— Да, я ленив. Ну и что?

Тут и Миша махнул рукой. Он встал, подошел к окну, оперся руками на подоконник. Огромный, великолепный... «Шикарный экземпляр», — сказала как-то про него моя подружка Валя Скокина. Она видела его однажды в метро, в моем обществе, и потом недели три не давала мне покоя: все приставала, чтоб я ее с ним познакомила. Я предложила Мише, но он не захотел. Объяснил это тем, что в данный отрезок времени не расположен к новым знакомствам.

— Солнышко светит, — задумчиво произнес Миша, глядя куда-то вдаль, в чистое серое небо. — Весна, воздух свежий, говны оттаивают... Почему бы нам не пойти погулять?

Мадам отрешенно улыбнулась, уверенная в том, что Миша шутит и на самом деле не собирается тащить всех гулять.

— Ми-и-ша, — обиженно протянул Денис, уловив в тоне друга нечто свое, задевающее его лично. — Ну брось...

Миша не оборачиваясь пожал плечами.

— А давайте выпьем вина! — бодро сказал Саврасов, уже минут пять ерзавший в кресле, — он страшно переживал, когда в нашем маленьком коллективе назревали конфликты.

— Там его уж и не осталось, — вяло пробормотала Мадам.

Что-то ее настроение опять упало. Нет, не нравятся мне в последнее время мои друзья.

— Я схожу, куплю пару бутылок, — мужественно заявил Саврасов, не поднимаясь, впрочем, с места.

Я искренне им восхищаюсь. Ради своих товарищей он готов на настоящие подвиги. Вот пожалуйста: собрался покупать две бутылки вина! Для него такие траты подобны предынфарктному состоянию. Если он прикупит к вину еще хотя бы банку пива — все, ему конец.

Миша повернул голову, оглядел нас. Он улыбался. Не натянуто, не фальшиво. Кажется, ему стало смешно — напряженное лицо скупого рыцаря Саврасова, моя растерянная физиономия, надутый Денис... Все мы в этот момент представляли собой этакую скульптурную группу олигофренов. Кроме Мадам, конечно. Но ее с нами, можно сказать, и не было: она погрузилась в свои мысли и вряд ли слышала что-либо последние минуты три.

Я смотрела на Мишу с восторгом. Как жаль, что я влюблена не в него. С ним было бы проще, потому что он и сам проще. Так мне кажется. Но сердцу не прикажешь. Я ложусь с мыслями о Денисе и встаю с мыслями о Денисе. О Мише думаю лишь от случая к случаю, да и то лишь как о друге и хорошем парне. Ну и конечно, я восхищаюсь его красотой, его талантом и чудесным нравом.

— Я сам схожу, — сказал он, легкой походкой пересек комнату и вышел в коридор.

Денис побежал за ним.

Вернулись они с тремя бутылками такого же вина, какое мы пили, а к нему купили связку бананов, большой ананас и коробку моего любимого грильяжа.

Мы с Мадам стали накрывать на стол, Саврасов полез в шкафчик за штопором, Миша пошел на кухню — резать ананас. Денис, как обычно, уселся в кресло и с умиротворенной улыбкой обозревал нашу суету. Когда все было готово и мы приготовились отмечать наступление весны, раздался звонок в дверь.

Это, конечно, был Пульс. Учуял грильяж, бляха-муха... Обычно я не ругаюсь — соблюдаю, так сказать, чистоту русского языка, — но тут просто не выдержала. Да что такое, в самом деле! Могу я хоть раз в жизни съесть коробку грильяжа одна?

Незваный гость прошел в комнату, любезно поздоровался со всеми, кроме меня, и плюхнулся на стул. Его противные глазки тут же зашарили по столу и, естественно, наткнулись на грильяж. Я застонала. Миша наступил мне на ногу — слишком воспитанный он, право слово. Пульсу на мои стоны наплевать.

Саврасов разлил вино (несмотря на мой пристальный гипнотический взгляд, мне — чуть меньше, чем остальным). Я опять застонала, и тут уже мне на ноги наступили с двух сторон — Миша и Мадам. С трудом я удержалась, чтобы не встать гордо и не выйти из комнаты.

В первые же пять минут мы с Пульсом съели весь грильяж. Он на две конфеты больше, чем я. У него пасть шире...

Вот примерно в таком роде я злобствовала около получаса, пока мы не допили все вино и мое настроение не улучшилось в связи с уходом Пульса. Потом, когда за ним захлопнулась дверь, Мадам прочитала мне небольшую лекцию о правилах поведения. Я выслушала ее вполне благосклонно и даже согласилась с ее утверждением, что в гостях надо вести себя прилично. Потом... В общем, вроде бы все было как обычно. Мысли мои путаются, потому что этот день запомнился мне прежде всего страшным событием, которое произошло позднее, а прочее отложилось в памяти только фрагментарно.

Домой я вернулась около половины восьмого. Петя с Люсей уже давно были дома, смотрели «Новости» и на мое появление не обратили внимания.

Мое полотенце висело на балконе. Вся посуда была вымыта. Книги аккуратно сложены на полке. Только в комнате моей никто прибираться не стал. Я пообижалась немного — минуту или две, — затем взяла новый журнал и свалилась на диван. Где-то в середине какого-то нудного рассказа я уснула. А проснулась с первым утренним лучом оттого, что мой брат Петя осторожно тряс меня за плечо и негромко говорил: «Тоня, Тоня, проснись... Звонила Владислава Сергеевна... Произошло ужасное несчастье... Мишу убили...»

Вадя отпустил меня домой через час после начала съемки. Толку от меня все равно не было. Я еле ноги передвигала, а хлопушка мне казалась такой тяжелой, словно была сделана из железа.

Я не нашла в себе сил даже для того, чтобы сразу уехать со студии. Сначала поплелась в кафе, купила стакан сока и сидела с ним какое-то время, глядя в мутную желтизну у донышка. Каждый миг, как наваждение, мне виделся Миша. Однажды даже послышался его голос. Я вздрогнула, быстро обернулась, но... это говорил оператор из ми-хал евской группы. Говорил о Мише... Я не могла этого слышать. Хорошо, что тут пришел Саврасов. Наверное, он единственный сейчас человек, который не тяготит меня.

Он взял себе чашку кофе и сел рядом со мной. Кажется, его снова мучила одышка. Я мельком взглянула на него. Так и есть. Лицо красное, глаза мутные, на лбу — капельки пота, рот полуоткрыт.

— Вам плохо, Михаил Николаевич? — тихо спросила я.

— Да, мне плохо, — сипло ответил он. — Мне очень плохо, Тонечка. Я сегодня всю ночь не спал. Как чувствовал...

— Вы бы поговорили с Вадей... Может, он и вас отпустил бы.

— Я говорил. Он сказал, что не имеет права отменять съемку. Я у него один остался. Ну и Пульс еще. Денис в шоке — он вообще сегодня не пришел ни к нам, ни к Михалеву. Мадам вызывала ему врача... Людочка в истерике — тоже не пришла...

Такая длинная речь далась Саврасову с трудом. Последние слова он уже выдохнул, после чего допил кофе и надолго замолчал.

Тут только я вспомнила, что Миша — его племянник. Боже, до чего Вадя иногда невозможен... Отпустил Дениса и невротичку Невзорову, а пожилого человека, родственника погибшего...

Я впервые подумала о Мише как о погибшем. И впервые у меня мелькнула мысль, что этого просто не может быть. Вчера он был жив, здоров и даже весел — неустойчивое настроение Мадам поправилось после того, как Миша рассказал несколько забавных историй о репетициях нового спектакля и еще пару анекдотов. Мы все хохотали до слез...