Потом ко мне пришла председательша нашего ЖСК. За ее спиной маячил Валера, но рта не раскрывал, потому что Петя был еще дома. Валера прекрасно знал — на собственной шкуре, между прочим, — что Петя терпит долго, но затем реагирует молниеносно.

Председательша предъявила мне Валерину жалобу. Там было написано, что я систематически преследую его кота, подсовываю ему отравленные сосиски, избиваю его сапогами своего брата и так далее. Все — гнуснейшая ложь. У моего брата нет сапог, только ботинки и туфли, и он никогда не позволил бы мне избивать ими какого-то там кота.

Петя молча вышел вперед, взял у председательши жалобу и закрыл дверь перед ее носом. Потом посмотрел на меня так укоризненно, что мне пришлось потупиться. Именно пришлось, ибо я не испытывала ни малейшего раскаяния и жалела о том лишь, что не успела отобрать у вора сосиску и он уронил ее вниз. Теперь она валялась на козырьке подъезда, недоступная никому.

Петю вполне устроил мой виноватый вид. Он сунул мне жалобу и удалился в комнату. Жалобу я выкинула в мусорное ведро, а сама села на кухне и предалась грустным размышлениям. Мерзкий кот со своим не менее мерзким хозяином вконец испортили мое и без того смурное настроение.

Я подумала, что надо бы сходить к Мадам, но уже опаздывала на съемки, а потому допила свой остывший кофе и пошла одеваться.

Когда я приехала на студию, все были в сборе. Сладков в трудовом порыве уже напыхтел своей кастрюлей, и в павильоне висели облака вонючего серого дыма. Невзорова тихо плакала в уголке. Я не стала выяснять причину ее расстройства, так как причины скорее всего и не было — Невзорова обожала поплакать просто так и делала это при любом удобном случае в любом месте. Оператор возился с камерой, то и дело подпихивая ногой нерасторопного ассистента. Мой Саврасов увлеченно дочитывал Кукушкинса, которого ему дала Мадам.

Кстати, мы все уже прочитали «Три дня в апреле». Даже Константин Сергеевич. Потрясающая вещь. Немного отличается от предыдущих мрачным тоном повествования, но в целом — сильная, глубокая, и даже трагический финал оставляет в душе не тоскливый осадок, а веру в добро и будущее.

Когда-нибудь я решусь, разыщу Кукушкинса и выскажу ему все, что думаю о его невероятном таланте. Жаль, что его книги издают такими малыми тиражами. Видно, полагают, что сейчас серьезная литература никому не нужна. Зря, между прочим. Я одна знаю по крайней мере два десятка людей, которые предпочитают чтение — чтиву. А каждый из этих двух десятков знает еще десяток, а из того десятка — еще десяток, и так далее.

Еще мне жаль, что на обложке нет фотографии Кукушкинса. Я представляю его красивым парнем, чем-то похожим на Дениса, но без его легкости. Я представляю, что брови у Кукушкинса черные, сдвинутые к переносице; глаза — продолговатые, темные, но не карие; губы сжаты; подбородок чуть выдается вперед... Это, пожалуй, портрет артиста, а не писателя. Хотя, мне кажется, прозаик должен хоть немного обладать артистическим даром. Ведь он пишет характеры людей, передает их мысли, их речь, значит, в каком-то смысле всех их играет... Я говорила об этом с Саврасовым. Он со мной согласен. Он только считает, что этот актерский дар у прозаика может быть совершенно не выражен внешне. Да, вероятно. Я знакома с одной девочкой, которая пишет любовные романы, так она скучна и тупа, как болонка моего соседа снизу. Правда, и романы у нее такие же... Нет, это не моя область, и я не могу разбираться в ней так хорошо, как хотела бы.

Вадя был на удивление спокоен. Если б не его густо подкрашенные опаленные брови, он выглядел бы даже романтично. Говорил он сегодня тихо, с придыханием. Я не могла понять, что это: новая Вадина роль или просто очередная смена настроения? Он посмотрел на меня кротким взором, затем прикрыл глаза ладонью и шепотом сказал:

— Приготовились к съемке.

...Денис вошел в павильон в тот момент, когда Невзорова испортила девятый дубль и уже намеревалась грустно заплакать. При его появлении она не стала этого делать: Денис не выносил крокодиловых слез и всегда саркастически посмеивался над бедной артисткой в такие печальные для нее моменты. Надувшись, Невзорова отошла к Саврасову и принялась жаловаться ему на жизнь. Денис подсел к Ваде, раскрыл сценарий и, водя пальцем по строкам, начал что-то горячо объяснять режиссеру. Тот слушал невнимательно, явно занятый своими мыслями, которых, как утверждал Михалев, у него никогда не было. То есть он имел в виду, что у Вади были только чужие мысли. Не могу высказать свое мнение на сей счет, поскольку в кино не ас и вряд ли им когда-нибудь буду.

Я от нечего делать села на стул у двери и закурила. Вообще-то я не курю. Мне не нравится ни вкус сигареты, ни ее запах. Но иногда, под настроение, позволяю себе такую вольность. Даже Петя не критикует меня по этому поводу.

Я вспоминала, как несколько дней назад встретилась у Мадам с тремя моими любимыми мужчинами одновременно — с Саврасовым, Мишей Михайловским и Денисом. Дениса, наверное, я должна была поставить на первое место, но я даже в мыслях стараюсь не выделять его среди прочих моих друзей.

Сначала к Мадам пришел Миша. Нет, сначала пришла я. Хотела обрадовать нашу старушку тем, что могу дать ей почитать новый роман Кукушкинса, который накануне принес мне Денис. Оказалось, что милый Константин Сергеевич, брат Мадам, уже приволок ей эту книгу. Где он ее достал — ума не приложу. Старичок совсем не интересуется современной литературой, к тому же считает, что человек с фамилией Кукушкинс не может написать ничего стоящего. Возражать ему бесполезно. Он прирожденный спорщик. Однажды я слышала, как он самодовольно сказал Мадам: «Владочка, ты же знаешь: я на все имею собственное мнение, даже если я с ним не согласен». Вот так.

Но последнюю вещь Кукушкинса он таки одолел, был восхищен и уверил меня и Мадам, что давно хотел посоветовать нам почитать что-нибудь из произведений этого автора. Наверное, не надо говорить о том, что мы не стали с ним спорить и напоминать, какими словами он честил бедного Кукушкинса еще совсем недавно. А сам он то ли забыл об этом, то ли просто не хотел помнить...

Мне не удалось обрадовать Мадам Кукушкинсом, и настроение у меня чуть поколебалось. Что ж поделаешь. Я обожаю радовать ее, а когда это не получается — искренне огорчаюсь. Я привязана к ней. Я знаю ее много лет, она была подругой моей покойной бабушки. Она считала меня и Петю своими внуками, о чем неоднократно говорила моему отцу.

Затем я обнаружила, что весь грильяж, который я купила на прошлой неделе, бесследно исчез. Это меня совсем расстроило. Мадам грильяж не ест. Ее гости знают, что грильяж всегда покупаю я, и не трогают его, благо и других конфет в доме навалом. Воры, если б и зашли в скромную квартирку Мадам, прихватили бы что-нибудь более ценное. Вывод был простой: грильяж спер Пульс.

С Пульсом я познакомилась у Мадам, а спустя несколько месяцев, когда пришла работать на Вадину картину, встретила его в комнате съемочной группы. Вадя поручил ему ответственную роль милиционера. Эта роль подходила Пульсу, как медведю шкура козленка (или наоборот — козленку шкура медведя). Сам он длинный, очень тощий и сутулый; на носу у него очки типа пенсне, для понта, с простыми стеклами; рот большой; редкие пегие волосы свисают на спину, а часть их зачесана на бок, прикрывая лысину, — кто-то из актеров назвал такую прическу «маньчжурской косичкой»; глазки маленькие, бессмысленные; из ушей торчат мохнатые клочки.

Нет, я не говорю, что у милиционера не может быть «маньчжурской косички» и рыбьих глаз. Может, конечно. Но только не у того, что в нашем фильме. По сценарию он злобный, грубый, ядовитый маньяк. И, само собой, у Пульса абсолютно не получается эта роль. Вместо того чтобы рычать аки лев, он пищит аки мышь; вместо того чтобы смотреть грозно, он таращит свои голубые глазенки, отчего становится не страшно, но смешно... Не понимаю, почему он артист, а не инженер или слесарь. Там хоть не столь видны плачевные результаты труда. И еще не понимаю: почему Вадя пригласил его сниматься? Вадя не глуп и профессию знает хорошо. Что-то тут не так.