Оникс подумал, взял бутылку и налил себе полную рюмку.

— А чего ж вы не признались, Федя, когда у ваших друзей по этому поводу конфликт произошел?

— Это когда Штокман с Сандаловым дрался, а потом с Денисом?

— Да.

— Не смог. Если признаваться — так сразу. А чем дольше тянешь, тем больше совесть мучает. Но я сказал об этом Мише. Долго не решался, а потом все же сказал...

— И что же Миша?

— Предложил поговорить с Денисом и Штокманом. Я отказался. Он не стал настаивать... Вы меня арестуете?

Вот уж тем старым делом Сахаров никак не хотел заниматься. Он ограничился тем, что сморщил нос, выражая таким образом свое неодобрение поступку Менро.

— Я виноват, сам знаю. Меня, конечно, не извиняет то, что я был тогда очень молод... Но я никогда больше так не делал, честное слово.

Федя пригладил ладонью свои черные кудри. Покаявшись, он явно почувствовал себя лучше. За это надо было выпить. Он и выпил. Затем забрал с тарелки колбасу, деликатно оставив один кусочек гостю, и съел ее. Ему стало совсем хорошо. Потянуло на откровения:

— Я плохой актер, Оникс Владимирович. Не первый год уже подумываю сменить профессию. У нас один парень в бизнес подался — доволен страшно. Я встречал его недавно. На новой иномарке ездит, мобильный телефон имеет, квартиру в центре покупать собирается... Хвастался, что на следующий год дочку то ли в Кембридж, то ли в Оксфорд отправляет... Зашли в бар, водки тяпнули, он вдруг и давай жаловаться. Скучно, мол, отношения, мол, акульи... А потом вызвал по мобильному такси и уехал. А я к метро пошел... Мне тут приятель место в фирме предлагал... Хорошее место. Денег много. Но я пока не решаюсь. Вон Михалев зовет в картину по Кукушкинсу. Роль маленькая, зато интересная. И Вадя Жеватович на днях намекал на какой-то потрясающий сценарий, где главный герой словно для меня написан. А Валериани в Африке снимать собирается. Отличный эпизод, говорит, есть, как раз на твой типаж. Негр и новый русский оказываются близнецами. Уже и негра, на меня похожего, нашли...

— Зачем же вам менять профессию при таких обстоятельствах?

— Да, вроде бы все складывается нормально... А никто не хвалит меня, понимаете? Сыграю роль — и никто не хвалит. Одна Мадам только. Вот старушенция! Ум, воля, воспитание...

— Вы часто у нее бываете?

— Редко. Я ее утомляю. Я очень шумный.

— Вы знаете Леопольда Богоявленского?

— Погодите-ка... Что-то такое слышал. Но где? Не помню. А кто он такой?

— Не важно.

Сахаров хотел еще спросить про Кукушкинса, но в этот момент раздался резкий короткий звонок в дверь. Менро с удивлением поглядел на оперативника, как будто это он пригласил гостей к нему, и пошел в коридор.

В квартиру ввалился пьяненький Пульс. Он визгливо хихикал и размахивал бутылкой, в которой водки оставалось меньше половины.

Менро отобрал бутылку и повел Пульса на кухню. Для него он тоже сбегал в комнату за стулом — он считал, что его гости должны сидеть на красивых старинных стульях, а не на простых кухонных табуретках.

В ожидании сиденья Пульс попытался пристроиться на колени Сахарова, но оперативник с негодованием его прогнал. Тогда незваный гость занял табурет хозяина, с которого тоже был сброшен через полминуты.

Сунув под Пульса стул, Менро достал третью рюмку и сел.

— За встречу! — объявил он без особой радости в голосе.

Выпили, закусили помидорами. Менро съел оставшийся кусок колбасы.

— Как жизнь, Лев Иванович? — осведомился Оникс.

— Хуже некуда, — ответил Пульс и засмеялся.

Он вряд ли знал уже о гибели Вероники Жемалдиновой, если сам не убил ее. Тем не менее настроение его действительно было ужасным. Это было видно с первого взгляда по его скорбному лицу и тоскливым по-собачьи глазам.

— Жена выгнала? — со знанием дела поинтересовался Менро.

— Выгнала... А вечером будет названивать всем, спрашивать, не видали ли ее драгоценного муженька... А драгоценный муженек — вот он, сидит с друзьями, водку пьет. Ха-ха. Смейся, паяц.

Менро вздохнул и налил одному Пульсу.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Лев Иванович, поднес рюмку к носу, понюхал, зажмурился и выпил.

Закусить уже было нечем. Менро достал хлеб, отломил корку, протянул ее гостюшке дорогому. Гостюшка хлеб сожрал и сам отломил себе еще.

— Эх, жизнь — копейка, — продолжил Пульс философские размышления. — Живешь — и не знаешь зачем. Вот ты, Федя, зачем живешь? В чем твой лично смысл жизни?

— В самой жизни, — умно ответил Федя.

— Годится. А как насчет пользы обществу? Ты приносишь пользу обществу? Актер ты неважный, прямо скажем, плохой. Хобби у тебя не имеется. Семьи тоже. Тебе уж тридцать, а ты еще родине ни одного ребенка не подарил.

— Ты тоже не подарил, — обиделся Менро.

— Подарю еще... — пообещал Пульс. — Мне одна тут сказала, что хочет родить от меня. Я согласился.

— Кто это вам сказал? — вступил в разговор Сахаров. — Жемалдинова?

— Нет, что вы. Она старая уже.

— А кто тогда?

Пульс сделал вид, что не расслышал вопроса.

— Федюнчик, налей еще по рюмашке. Товарищ оперативник хочет выпить.

— Я не хочу, — отказался Сахаров. — Сами пейте. А у меня сегодня работы много.

Выпив, Менро поставил рюмку на стол и грозно уставился на Пульса жгучими черными глазами.

— Говоришь, я актер плохой?

Видно, до него только сейчас дошел весь смысл высказывания гостя.

— Плохой, — подтвердил Пульс. — Да и я не лучше. Так что не обижайся. Но вот хобби тебе иметь надо. Без хобби ты пропадешь. Сопьешься.

— Я?

Менро был раздражен не на шутку, и Сахаров понимал почему. Пульс выпивал гораздо чаще и больше, чем Федя, который любую пьянку воспринимал скорее как возможность пообщаться с приятными людьми. И кстати, очень редко перебирал.

— Я сопьюсь?

— Ты.

Менро замолчал, сраженный непоколебимой уверенностью старшего товарища в его будущем. Румянец постепенно сползал с его щек, вместо него появились бледные пятна.

— У меня есть хобби, — подумав, сказал он.

— И какое же?

— Я вышиваю.

Пульс ничуть не удивился такому хобби здоровяка Менро.

— Покажи! — потребовал он, хлопнув по столу ладонью.

Менро сорвался с места и убежал. Вернулся он с ворохом мятых салфеток, сунул их в руки Льва Ивановича.

На салфетках крестиком были вышиты различные узоры. Выглядело это довольно мило, Сахарову понравилось.

— Недурно, — одобрил Пульс. — Весьма недурно.

Торжествуя, Федя забрал свое рукоделие и положил

на холодильник.

— А у тебя какое хобби, Лева? — спросил он с долей ехидства.

— Я писатель, — просто ответил Пульс.

Менро захохотал. На щеках его снова заалел румянец.

— Ну, ты фрукт! Лев Толстой, блин! Пушкин! Эх-х... Не дают вам всем покоя лавры Дениса!

— При чем тут Денис? — взвился Пульс. — Мне, к твоему сведению, вообще не нравится, как он пишет!

— Зато его в журналах печатают! А тебя?

— Пока нет, но будут печатать.

— И что ж ты написал, интересно? Какой такой шедевр?

— Мемуары, — гордо сказал Пульс. — «Записки актера» называются. Ну и по мелочам там... Рассказики всякие.

Смех Менро постепенно стих. Булькнув последний раз, он снова замолчал и посмотрел на Пульса с уважением.

— Дашь почитать?

— Дам.

— Когда?

— Завтра. Сегодня у меня нет с собой.

— А о чем ты пишешь?

— О жизни, Федя. Есть у меня такой рассказ...

Пульс понизил голос и заговорил тихо, с ноткой печали, как и следует говорить о высокой литературе:

— Жил один тупой мент. Пьяница, жлоб... Его несчастная жена, едва услышав его шаги, пряталась в кладовке и там, бедняжка, дрожала от страха как осиновый листочек. А он, гад, с безумным хохотом искал ее по всему дому и, когда находил, нацеливал на нее дуло своего пистолета. Бах! И из дула вырывалось пламя. Это была обыкновенная зажигалка! Но вот однажды...