Дарек сошёл с дистанции на третьем круге. Кобыла сильно хромала. Он пожалел лошадь, а у меня в ушах всё звучал голос Гарсиа. «Давай, Рони… выжми из этого чёрта всё, что можно. Ты же знаешь, нам эти деньги нужнее всех…»

На последнем, четвёртом, круге мы вышли на вторую позицию. За спиной остался и Смит на «Аризоне», и бразилец Рауль на «Режионалесто», и Мерфи на «Чаде», и все остальные. Впереди был только швед Лейф на караковом ахалтекинце. На финишной прямой «Изед» хрипел, сильно дёргал корпусом, но темпа не сбавлял. Я безжалостно хлестал его по бокам, словно обезумевший. «Давай, Рони, покажи, на что способен, выжми из этого чёрта всё…». И мы вырвали победу, опередив Лейфа на «Эмерсоне» всего на полголовы.

Внутри «Изеда» что-то хрустнуло, он остановился и стал медленно оседать. Я успел спрыгнуть, прежде чем с тяжёлым выдохом жеребец свалился на песок. К нам бросились техники и парни с конюшни. Трибуны ревели. На трек, как муравьи на сладкое, потекли люди. Ко мне подскочил Вильям Гарсиа, стал обнимать и целовать, нас окружили улыбающиеся лица, шум, гам, в динамиках гремел голос диктора. Признаться, я сам едва стоял на ногах. Меня всего колотило, голова шла кругом. Хотел прорваться к «Изеду», куда там, ликующая публика, выкрикивая «чемпион!», подхватила меня на руки и понесла к пьедесталу.

Я не решался зайти в конюшню. Было страшно увидеть «Изеда». Очень он был плох, когда видел его в последний раз. Весь мокрый, от шерсти шёл пар, бока, как меха, ходили ходуном, скрежет… Ужасно. Чёртовы деньги.

Томительное ожидание Гарсиа становилось всё тягостнее. Я поднялся, подошёл к столику, на котором стоял кубок «Тройной Короны», долго смотрел, затем толкнул его. С жестяным звоном он упал на стеклянную поверхность и покатился, словно обычная начищенная до блеска консервная банка.

В коридорах было пусто. Оно и понятно — все собрались возле искалеченного жеребца. Я в нерешительности остановился перед дверью, за которой слышались голоса, рокот, гул электроинструмента. Помедлив ещё немного, толкнул её и вошёл. «Изед», закреплённый на стапеле, висел в полуметре над кафельным полом и дымился. Правая задняя нога лежали в крепежах на стенде. Листер задрал обшивку и откручивал вторую. Гари сливал масло, густая чёрная струя вытекала из отверстия в брюхе в поддон. Сэмми вскрыл шейный кожух и тестировал главный компьютер. Толстый жгут разноцветных проводов тянулся из грудины болида и заканчивался титановой капсулой с множеством штекеров и датчиков.

Чья-то рука хлопнула меня по плечу, я услышал сзади голос Гарсиа.

— Чемпиону — гип, гип, ура! Молодец, Рони, ты спас нас. Хотя не выиграли «Кубок Конструкторов», призового фонда хватит заткнуть дыры и подготовиться к следующим гонкам, — проследив мой взгляд, он добавил, — брось, старик, это всего лишь машина. Вместо «Изеда» парни смастерят тебе новую. Я уже придумал имя.

Виктор Миронович Ползунок по образованию математик (близкие знали — прирождённый), а в математике необходимо упорство, но даже родные удивлялись, с каким упрямством он изобретал.

Он работал инженером по сопровождению биллинговых сетей. Мудрым отцом растил сына и дочь, примерным сыном помогал на даче родителям. Добрым другом рыбачил и болел за футбольную сборную в баре. Но все опасались его одержимости одним-единственным изобретением. Не год, не пять, а двадцать лет Виктор Миронович изобретал книгу. Он верил, что в новом времени нужна новая книга, а бумажные страницы, компьютер, телефон, экран памятью для чтения лишь преграды к ней.

Ползунок изобретал электронное устройство для чтения, отличающееся возможностью воспроизведения видеофайлов, фотографий, анимационного движения карт, схем, внедрённых в текст, с помощью реальных и виртуальных кнопок и иных точек управления.

NB (new book — новая книга) объединяла в одном устройстве в реальном времени текст, видеоряд, графику, звук, что, как он верил, способно качественно улучшить получение знаний в областях научно-естественных, исторических, военно-исторических, географических наук.

Он тратил заработанные деньги на создание одного, второго, третьего прототипа. Освоил язык программирования Forth, заменил его на Java, остановился на Delphi. Ползунок изучал книги, ходил на семинары, лекции по электронике, оптике, посещал магазины, щупал, трогал всё, что произвело человечество, выискивая идеальный экран Ньюба.

Виктор Миронович освоил патентное право, поскольку опасался проходимцев, способных украсть идею, и сам подавал заявки на выдачу патентов на изобретение. Он месяц выводил формулу изобретения, которая, выразив сущность NB, не раскрыла бы секреты. Но в регистрации заявки ему отказали, потому что идеи не патентноспособны, равно как не патентноспособны способы представления информации, которым и является Ньюб.

Ему удалось получить патент на промышленный образец — внешний вид NB, запатентовать расположение кнопок на устройстве, оптимизирующее использование любого сходного интерактивного объекта, и зарегистрировать наименование «Ньюб» в качестве товарного знака.

Приняв, что большего признания авторства не получить, Ползунок с тем же упрямством стал предлагать Ньюб изготовителям. Но эксперты не хуже его близких осознавали, что новая книга не нужна. Здесь, как и всю жизнь, но от чужих равнодушных людей больнее, он ощущал пренебрежение, исходящее от этих всё знающих, умных, уверенных в себе экспертов к нему — неизбежно просителю. Ласковые уговоры или скептические ухмылки значили одно:

«Вы сумасшедший с пустяковой идейкой, оставьте её, или хотя бы нас, занятых серьёзным делом». Он понимал, как смешна его фамилия, — что может изобрести Ползунок, — только то, что изобрели тысячи лет назад, — книгу. Он чувствовал, даже внешность его — низкая фигура, круглая голова с приплюснутым затылком, узкий лоб, оттопыренные уши и фундуком крохотный нос — ведёт к странному, но неоспоримому ощущению, — этот ничего изобрести, кроме сумасшедшего упрямства, не может. Он знал, однажды признанный ненормальным творцом, он навсегда заклеймён для всех профессионалов, как вор или раб с рваными ноздрями или выжженным на щеке тавром, и, как в русских сказках, на пути будут вырастать новые и новые препятствия.

Виктор Миронович не имел счастья быть одержимым только идеей. Ползунок понимал, что с деньгами забирает у жены радость, а у детей лучшее будущее. Что потраченное время отдаляет его всё больше от родителей, семьи. Что друзья теперь не спрашивают чем занят — не хотят снова слышать про Ньюб. Что удивление упорству, которым он изобретает, давно сменилось у коллег злым пренебрежением его мнением. Потому новый отказ бил больнее, словно опытный палач, найдя у жертвы боль, мучает сильней. Его жена терпела Новую книгу, признавая её за безобидное увлечение. Но для Виктора Мироновича увлечение — рыбалка, а Новая книга — дело жизни. Потому он никогда не думал оставить Ньюб. Потому не верил в свою идею, а ощущал её истинность изнутри. Потому каждый новый год был годом боли, труда, гордости.

Он испытал: чем уникальнее решение, тем труднее принять его.

Он осознал: нужны годы, чтобы принять Ньюб созданное им сейчас будущее.

Ползунок сочинил инструкцию по использованию NB, которую после переделал в статью, но не опубликовал, опасаясь раскрыть замысел. Он написал учебник по арифметике для своих детей — первую книгу на Ньюбе, и у его друзей появилось ощущение, что, возможно, он не был одержимым, а действительно сотворил уникальное. Они следили, как яблоки складываются в длинный ряд ответа, как уплывают в оранжевый закат вычитаемые парусники, как мигают в домике треугольник крыши, квадраты окон и стёкол в них, прямоугольники дверей и трубы, а крохотные розовые ладошки в нижнем углу аплодируют правильному ответу. Они читали, сдвигая пальцем вверх текст задачки про утят, опаздывающих на пруд, и признавали, насколько это удобнее бумажной книги, компьютера, умного телефона, взятых по отдельности и вместе.