— О, — сказал Чэндлер, — это дело другого рода — тут речь идет о красных.
Сейчас Фейс уже почти со страхом думала о своем досье. А вдруг там окажется такое, что еще больше встревожит ее? А ведь она и так уже на пределе. Больше ей не выдержать, это свыше сил человеческих. Еще немного — и конец! Что-то в груди или в голове у нее разорвется. В армии такое состояние называют боевой усталостью. А в гражданских учреждениях говорят, что человек перетрудился. Потом его отвозят в психиатрическую больницу Уолтера Рида, в морской госпиталь в Бефезде или просто в сумасшедший дом. Во всяком случае, у нее немало предшественников, хотя, конечно, причины у всех разные. Пока что политически неблагонадежных было немного, но их число растет с каждым днем.
Машина лавировала между массивными фонтанами севернее Капитолия. Струи били вверх, как маленькие гейзеры, вода кипела и пенилась, и солнечные лучи отражались радугой в водяной пыли.
— Как это красиво, — прошептала Фейс. — Я могла бы сидеть здесь и любоваться целую вечность.
А про себя добавила: «И ни о чем не думать… какое это было бы счастье!»
Чэндлер поставил машину на стоянку, и они прошли пешком полквартала до лестницы, ведущей к главному входу в сенат. По пути то и дело попадались маленькие дощечки с надписями: «Только для служебного пользования», «Только для сенаторов».
Лестница казалась нескончаемой. Когда они поднялись на последнюю ступеньку, Фейс тяжело дышала и, легонько сжав руку Чэндлера, дала ему понять, что хочет передохнуть. Раньше она могла взбежать по лестнице бегом, даже не заметив этого. Но сейчас невидимая тяжесть висела у нее на ногах и тянула их к земле.
В круглом вестибюле с белыми мраморными колоннами часовой встретил их подозрительным взглядом, но Чэндлер не обратил на него никакого внимания, и они прошли мимо. Фейс охватила дрожь. Все тут походило на мавзолей, на гробницу. У нее было странное ощущение, будто ее казнили и она движется по этому вестибюлю уже мертвая. Сейчас они увидят склеп или подземную могилу, на которой будет написано ее имя. Она покорно войдет туда и простится с Дейном Чэндлером навеки.
— Вот мы и пришли, — сказал Чэндлер. Фейс встрепенулась. Какие зловещие, навязчивые мысли, — скорее отогнать их от себя!
Войдя в просторный кабинет с высоким потолком, обставленный темной мебелью красного дерева, Чэндлер представил Фейс молодому человеку с блестящими и настороженными глазами.
— Это Боб Уилсон, секретарь сенатора Кахилла, — сказал он. — А это миссис Вэнс.
— Здравствуйте, — пробормотала Фейс; у нее мелькнула дикая мысль, что в этом старинном здании, наверное, полагается делать реверанс.
— Сенатор хочет непременно поговорить с вами, — сказал Уилсон, — но сегодня обсуждается один очень важный военный законопроект, и сенатор счел необходимым присутствовать на заседании. Ваш материал он захватил с собой и просил вызвать его из зала. Если будут какие-нибудь заминки, дайте мне знать.
— Отлично, Боб, — весело сказал Чэндлер.
— Благодарю вас, — деревянным голосом произнесла Фейс. Она увидела двух девушек, печатавших на машинках. Хорошо работают, одобрила она про себя. Но какие могут быть дела в этой могиле?
— Один из самых способных малых на Холме, — проговорил Чэндлер.
Должно быть, это он об Уилсоне. Только сейчас Фейс заметила, что они опять идут по коридору и Чэндлер ведет ее под руку.
— Очень способный малый, — продолжал он. — Здесь многие точат на него зубы и, наверное, в конце концов съедят беднягу. Им здорово не по душе характер подготовляемых Уилсоном законопроектов, которые касаются жилищного строительства, здравоохранения, гражданских прав и которые к тому же ущемляют интересы картелей и так далее. Можете свободно назвать его кем угодно: социалистом, коммунистом, анархистом, патерналистом, — и все будет мало. Да, мало. По существу, он — alter ego[12] сенатора, часто — его совесть, иногда — его душа. Любопытно, что история большей частью делается людьми, имена которых так и остаются неизвестными, — людьми одаренными, презирающими взяточничество и искренне преданными своей стране. Но именно таким людям сенат и палата представителей рано или поздно предъявляют обвинение в подрывной деятельности. Если говорить откровенно, Вашингтон — страшный город.
— Да, — отозвалась Фейс.
Чэндлер словно не замечал ее молчаливости. Они вошли в лифт — большую проволочную клетку, и Фейс вдруг испугалась, что Чэндлер возьмет да выйдет, оставив ее в этой клетке одну. Но он знаком предложил ей выйти, когда лифтер, сморщенный старик, угрюмо объявил: «Цокольный этаж».
Пройдя небольшое расстояние, они увидели туннель и блестящие стальные рельсы.
— Сенатское метро, мэм, — в шутку сказал Чэндлер тоном гида, дающего объяснения туристке. Фейс с трудом улыбнулась.
Здесь пахло сыростью и всюду тянулись какие-то трубы. Трубы напомнили ей о Мелвине Томпсоне и о неудаче, постигшей ее в Белом доме. Все ее попытки кончаются неудачей. Даже под руководством Чэндлера у нее ничего не выходит. Она запуталась в паутине.
Маленький смешной вагончик сенатской подземки, словно сбежавший из детского парка, не развеял ее уныния. Он с жужжаньем выскочил из туннеля, управляемый толстяком вагоновожатым, который едва умещался на сиденье. Жирный двойной подбородок толстяка заколыхался, когда он затормозил вагончик. Вылезли две суетливые дамы в соломенных шляпках; у каждой на пышной груди красовалась фиолетовая делегатская ленточка. Им помогал сойти дородный господин, приговаривавший: «Пожалуйте, пожалуйте, госпожа председатель!»
Поездка через туннель была похожа на сон. Это ни в коем случае не могло быть действительностью. Фейс пыталась представить себе, каким был Дейн Чэндлер в юности, когда катал свою девушку по «туннелю любви» на каком-нибудь карнавале, — как он смеялся, шутил, ухаживал. Она опустила глаза и удивилась — он держал ее руку. И впервые Фейс на мгновение почувствовала реальность происходящего, и у нее появился проблеск надежды. Но они слишком быстро доехали до Капитолия, и Чэндлер отпустил ее руку.
Они вышли из лифта у входа в зал заседаний. Чэндлер что-то сказал часовому, а часовой что-то сказал служителю. Тот исчез. Перед дверьми прохаживалось взад и вперед человек десять, а то и больше. Фейс знала: это либо кулуарные деятели, рассчитывавшие путем шантажа или уговоров добиться от сенаторов того, что им нужно, либо избиратели, подстерегающие своего депутата, чтобы обратиться с просьбой. В зал заседаний не допускался никто, кроме особо привилегированных лиц, сенаторов и служителей. Время от времени огромные двустворчатые двери приоткрывались, кто-нибудь входил или выходил, и тогда изнутри доносился стрекочущий высокий голос, который временами становился громче и громче, потом снова затихал, переходя в монотонную скороговорку.
Вскоре опять приоткрылась дверь и появился крупный, внушительного вида человек в красновато-коричневом чесучовом костюме. У него было цветущее лицо и легкие седые волосы, небрежно откинутые назад со лба. Поразительны были его глаза: насмешливые и в то же время добрые, они как бы видели человека насквозь. Насилу отведя взгляд от этих завораживающих глаз, Фейс заметила, что на сенаторе черный в полоску галстук-бабочка, резко выделявшийся на мягкой белой рубашке.
Чэндлер шагнул вперед.
— Сенатор Кахилл, я привел миссис Вэнс.
Сенатор неторопливо оглядел ее с ног до головы.
— Рад познакомиться, милая барышня, — произнес он низким голосом, в котором чувствовалась большая, сдержанная сила. — Я всегда рад увидеть настоящую, живую красную из правительственного учреждения. Мне так редко везет в этом смысле! — Сенатор громко захохотал, словно над уморительной шуткой.
Фейс покраснела.
— Вот какие дела! — сказал сенатор, потрепав ее по плечу. — А теперь пойдем куда-нибудь в кулуары и для разнообразия воспользуемся ими совсем для других целей, чем это принято. У меня все с собой, в портфеле.
