— Именно такую биографию следовало бы туда поместить, — горячо возразила Фейс. — Но должна вам сказать, когда я увидела вас впервые, у меня было такое чувство, что вы не целиком принадлежите к миру Стерлинга, Харди, Хатчинсона и Мак-Ки… и даже к миру Харвардского университета. Мне показалось — быть может, причиной тому какие-то особенные нотки в вашем голосе, — что вы родились на Среднем Западе, а детство ваше прошло где-нибудь на берегу Миссисипи, — знаете, в марк-твеновском духе, — и вы не очень-то приспособлены к делам, которые совершаются в этих обшитых панелями кабинетах. Теперь я понимаю, что география здесь ни при чем, и вовсе не тем, откуда вы родом, объясняется тревога, которую я иногда вижу в ваших глазах…
Чэндлер опять покраснел.
— Да вы, оказывается, психолог! Вероятно, вы не знаете, что Олтон стоит на Миссисипи, чуть пониже города Ганнибала, родины Сэмуэла Клеменса. Это мой любимый писатель. В «Янки из Коннектикута» у него есть мысли, над которыми следовало бы крепко призадуматься Вашингтону наших дней. Он писал: «Видите ли, для меня преданность родине — это преданность своей стране, а не ее учреждениям и важным чиновникам. Родина — это нечто реальное, нечто существенное и вечно живое; родину надо оберегать, заботиться о ней и быть ей преданным».
Чэндлер умолк, опустил голову и, сложив вместе кончики пальцев, стал пристально рассматривать свои руки.
— Скажу вам по секрету, — вполголоса продолжал он, — что дела, которые мне передает Аб, доставляют мне гораздо больше удовлетворения, чем любые другие. Они как бы подстегивают меня, толкают на борьбу, а иногда и воодушевляют, как например, процесс Кларенса Ферроу. Но порой я думаю…
Он снова умолк, и пауза длилась так долго, что Фейс решила помочь ему.
— Что же? — мягко спросила она.
Чэндлер поднял голову, и по лицу его Фейс поняла, что он зол, — зол, очевидно, на самого себя.
— Это неважно. У вас достаточно своих забот, зачем вам знать о чужих. Нам с вами надо быть готовыми к тому, что вас могут судить за неуважение к конгрессу — это вполне вероятно. И попробуем додуматься, какого черта хочет добиться комиссия, придираясь к вашему гражданству. Испанская вы подданная или американская? Я нисколько не хочу вас пугать, но если относительно вашего подданства есть какие-либо сомнения, комиссия может навлечь на вас бесконечные неприятности. Обвиняя в неуважении к конгрессу, комиссия попутно выдвигает обвинение и в лжесвидетельстве. Тут вами заинтересуется Комиссия по делам государственных служащих. Бюро иммиграции и натурализации тоже захочет сказать свое слово. И конечно, не преминет ввязаться ФБР. Каждое из этих учреждений располагает штатом следователей и тайных агентов, и у всех вы будете на примете. И последнее, хотя ничуть не менее важное обстоятельство: ваш Департамент тоже постарается по мере своих сил потрепать вам нервы. Вы превратитесь в серию номеров на карточках в разных картотеках; вы, как личность, и даже ваша интимная жизнь станет предметом тщательного наблюдения. Мне приходилось видеть подобные случаи — и я не хочу, чтобы так было с вами!
Он порывисто взял обеими руками ее правую руку.
— Поймите, прошу вас, — сказал он, глядя ей в лицо, — я говорю это не для того, чтобы вас напугать, а просто чтобы вы знали все. Трудно будет действовать разумно, если вы не поймете, что вам угрожает, ведь надо полагать, многие из этих опасностей вас не минуют. Но вы должны точно знать, какие преимущества на их стороне. А теперь расскажите, как случилось, что у вас нет свидетельства о рождении? Начните с брака отца и матери…
Фейс чувствовала, как дрожит ее рука в его ладонях.
— Хорошо, — запинаясь, сказала она. — Я расскажу все, что мне известно.
Фейс помолчала, стараясь собраться с мыслями. Она не пыталась отнять руку, а Чэндлер как будто и не собирался выпускать ее из своих ладоней.
— Моя мать, Ханна Прентис, — медленно заговорила наконец Фейс, вспоминая много раз слышанную историю, — была единственной дочерью деревенского врача, Горхэма Прентиса, жившего в Блю-Хилле, штат Мейн. В этой маленькой деревушке, отделенной заливом от горы Дезерт-Айленд, прошло ее небогатое событиями, но очень счастливое детство. Однажды ее двоюродная сестра, проводившая каждое лето в Бар-Харборе, спохватилась, что у нее не хватает дамы для одного интересного гостя из Вашингтона, и пригласила к себе Ханну. Этим гостем был молодой атташе из испанского посольства; звали его Луис Карлос Роблес. И вот случилось невероятное: они полюбили друг друга. В посольстве на этот роман смотрели косо по многим причинам и, между прочим, потому, что Ханна Прентис была протестанткой, но молодые люди все же почти тайком обвенчались в Бостоне. Карлос Роблес никогда не был ревностным католиком, а женившись, и вовсе охладел к католицизму. Это сильно повредило его будущей карьере в дипломатическом корпусе. Но все-таки, благодаря вмешательству влиятельных испанских друзей, его оставили в посольстве. Моя мать, зная, что официальные лица недовольны их браком, почти не показывалась на вечерах и приемах в посольстве. Но в сущности мои родители даже предпочитали уединенную жизнь — ведь они были влюблены и радовались, что могут всецело принадлежать друг другу.
На следующее лето, чтобы не уезжать далеко от Вашингтона и спастись от жары, они сняли домик возле Чэзепик-Бэй, в крохотном поселке под названием Слейдс Порт — там, кроме рыбачьей пристани да склада для рыбы, почти ничего не было. В этом поселке я и родилась, на месяц раньше срока. Отец в это время был в Вашингтоне, и при матери находилась только служанка, которая оказалась отличной акушеркой.
— Ну, а свидетельство о рождении? — перебил Чэндлер.
— Отец твердо решил не записывать меня в испанское подданство, и это вызвало еще большее неудовольствие в посольстве. Меня даже не крестили — родители так и не собрались. Быть может, свидетельство о рождении все-таки есть, только я не знаю, где оно. Когда мне было несколько месяцев, родители уехали в Испанию. Очень смутно помню испанских дедушку и бабушку. Там был огромный белый каменный дом с красной черепичной крышей и внутренний дворик с яркими цветами и птицами в клетках. Помню слепящее солнце, черные угловатые тени и славную женщину в широких юбках, которая держала меня за руку, когда я ковыляла к фонтану.
— Светловолосая девчурка, должно быть, производила неотразимое впечатление на своих испанских родственников, — улыбнулся Чэндлер.
— Когда мне исполнилось пять лет, мы вернулись в Америку — отец работал в качестве вашингтонского представителя одной фирмы, занимающейся импортом. Он купил в Джорджтауне домик в колониальном стиле, и мы совсем обосновались в Вашингтоне. Как отец любил Америку! Бывало, он зачитывался историей Америки, и от него я узнала гораздо больше, чем в школе. Он решил перейти в американское подданство и начал оформлять документы. И вдруг однажды с ним случился сердечный припадок — мне было тогда двенадцать лет, — и он умер. — Фейс помолчала и глухо добавила: — А потом и мать…
— Ну что ж, — сказал Чэндлер, — надо начать поиски, чтобы доказать, что вы — это вы. Если бы ваш отец хотел сделать вас испанской подданной, он должен был бы зарегистрировать ваше рождение через посольство. Иначе вы становитесь американской подданной. Придется просить испанское посольство проверить записи.
Фейс взглянула на него и покачала головой.
— Вы убедитесь, что имя «Роблес» там не слишком популярно. Отец родом из провинции Касерес — это единственное, что у него было общего с Франко. С ранней юности отец был республиканцем в душе. Он ненавидел испанский феодализм. Уйдя из посольства, он стал активно выступать против монархии, феодальной иерархии и фашистского движения. Иногда он получал письма с угрозами, но это еще больше подхлестывало его. Я уверена — будь он жив, он вернулся бы в Испанию, чтобы сражаться на стороне республиканцев.
— Гм-м, — произнес Чэндлер. — Ну, а ваши родственники со стороны матери?
— Уже никого не осталось. У матери не было братьев и сестер. Двоюродные сестры умерли или разъехались бог знает куда. А двоюродная сестра матери, единственная представительница рода, кроме меня, угасла в прошлом году, — она была такая древняя, высохшая старушка, что, по словам соседей, смерть ровно ничего в ней не изменила. Видите, как все получается.
