По словам теоретиков грамматики, наречие есть выражение признаков, т. е. другими словами: наречие может относиться или к глаголу или к прилагательному. Но так как мы глубоко уверены, что тяга прилагательных к существительному очень велика и все усиливается, будем надеяться, что до тех пор пока наречие не исчезнет совершенно, оно может употребляться при существительном с неменьшим успехом, чем при прилагательном или глаголе. Скучно писать: скучно пишет, и гораздо сочнее: скучно писатель; однообразно и монотонно: поразительно красивый; и ярче: поразительно красота. Частично эта форма уже употребляется. Говорят, например, «он очень человек»; «он очень мужчина».

Времена глаголов неособенно твердо связаны грамматикой. Эта аграмматичность объясняется, ибо все надо объяснить, живостью речи! Характерное объяснение! Во имя этой живости речи сочетание: «иду я вчера по улице и смотрю», мы возводим в принцип. Долой согласованность времен! Долой согласованность лиц: «прикажи он, я бы исполнил», мы заменим, как правило, прикажите он, и я бы исполним! Или: я пойду вчера и наверное увидел!

Тысяча человек идет; тысяча человек идут — глагол не знает: кого ему слушаться. «Как поссорился Ив. Ив. с Ив. Ник.», на самом деле, читается «как поссорились». Все шатко! Все колеблется и лепится в форме трех измерений.

Народ иногда даже допускает полную асогласованность рода: каналья ушел, калика перехожая, судья неправедная. Почему же «для живости», «для образности» не мог я сказать: «огромная море»?

Необходимо создать формы: светаю, сплюсь, вечереешь, моросю, дремлешься, мне веселится, мне смеется, помощи не приходила.

Необходимо, наконец, создать причастие будущего по принципу: придущий, увидящий, прошумящий.

«Мое фамилье прошумящий веками» — вот образец аграмматической фразы подлинно поэтической речи.

Постепенно, благодаря отпаду глагола, неорганизованности, как принципа, образов стихи имажинистов будут напоминать, подобно строкам Сен-Поль Ру Великолепного, некий календарь или словарь образов. Этим не след смущаться, ибо лирический соус, такой привлекательный для барышень вербицко-северянинско-бальмонтовского стиля, не есть еще необходимый аксессуар поэзии. Я даже склонен думать, в ущерб своей личной оценке, что чем меньше лирики, как принципа, тем больше лиризма в образе.

Вот этими строками разрываю себя и все написанное до сих пор мной и кидаю в небытие. Потому что, не помышляя о новой Америке, вижу, как по течению признания заплываю в затон смысла и «глубоких идей».

Ныне ищется новый сплав поэтических строк; ясно, что последовательность, периодичность, согласованность и архитектура здания в провал обращены. Ослепительная пустота на месте всех определений; углубленно-осмысленный нуль на месте всех завоеваний, и вот уже скоро, устав от барабанного зова исканий, слабые духом провозгласят новый возврат к интимному тихому песнопению.

Когда на морозе тронуть пальцем замерзшее железо, — оно обжигает; также легко спутать регресс с прогрессом, также легко поддаться на удочку возвращения к реставрированной надсоновщине, которое мы наблюдаем теперь. Волки волчий облик потеряли и гаер-арлекин снова начинает балахониться под Пьерро.

Надо меньше знать! — вот принцип подлинного поэта-мастера. Или, вернее: надо знать только то, что надо знать.

От современной поэзии нет ожогов, есть только приятная теплота. Эта теплота должна перейти в жар. Для этого надо вырвать философию, соблазняющую нас. Надо перейти к огню образов. Надо помнить трехмерность слов, надо освободить слово, надо уничтожить грамматику.

Так подбираю я вожжи растрепавшихся мыслей и мчу в никуда свой шарлатанский шарабан.

Вадим Шершеневич

Февраль, 1920. 2 x 2 = 5. «Листы имажиниста». М., 1920.

…Ныне в век городов-осминогов, в век локомотивов, автомобилей и аэропланов перед современными художниками вырос очень и очень сложный вопрос: передать в стихах и на картинах быстро движущие машины, передать наше нервное и сумбурное восприятие жителей Нью-Йорка, Чикаго, Лондона, Парижа или Москвы. Чтобы передать динамическое восприятие людей XX века нужно…

Нужно по строго научному методу выделить из средств художественного творчества только то, что соответствует современному восприятию.

Экспериментальная психология должна научно разрешить все вопросы о динамичности нашего восприятия и нашего мышления. По-моему, отныне предметом исследований экспериментальной психологии должен быть вопрос о динамичности нашего восприятия. Психологи-экспериментаторы должны изучить динамику нашего восприятия в цифрах, в формулах и законах. Они должны в первую очередь установить, какие виды троп наиболее соответствуют нашему современному восприятию, так как тропы всегда были наиболее сильным, художественным средством для передачи максимума динамического восприятия в каждой эпохе.

Если наше восприятие изменяется с каждой новой культурно-исторической эпохой, то и тропы тоже должны изменяться от Гомера до нас. Психология должна экспериментально установить, какие виды троп соответствуют Гомеру и какие — вам.

Конечно, современная экспериментальная психология находится еще в детском периоде. Пока что проблема измеримости психических явлений, несмотря на труды Вебера, Фехнера, Гельмгольца, Вундта, Амента, Дельбефа, Штумфа, Эббингауза, Липпса, Челпанова и мн. др., находится в зачаточном состоянии. Теперь елееле измеряются только грубые первичные ощущения, Теперь не может быть и речи об измеримости целого комплекса ощущений — восприятия. Значит, теперь нельзя никак измерить тропу. Но я уверен, что очень скоро психологи-экспериментаторы будут иметь возможность сравнивать интенсивность каждой тропы. Психоэкспериментализм теперь накануне точного измерения высших психических процессов. Психо-физика и психо-физиология скоро будут изучать какой силы раздражение и возбуждение вызывает тот или иной вид троп.

Я уверен: психологи-экспериментаторы в лишний раз научно докажут, что статистический подсчет троп в моей «Тропологии» и все мои выводы относительно количественной и качественной эволюции троп соответствуют действительности. Не только статистически, но и экспериментально установят, что такие вымирающие виды троп, как параллелизм сравнений и сравнительный период, растянутые на несколько десятков слов, соответствовали неподвижному, неуклюжему, спокойно-уравновешенному, примитивному восприятию Гомера. Наоборот, краткое сравнение, состоящее из одного или двух-трех слов, наиболее соответствует нашему нервному, скачкообразному современному восприятию.

Имажинисты не должны совсем пользоваться и не пользуются отживающими видами троп. Они культивируют краткое сравнение. Они, употребляя только краткое сравнение, смогут достигнуть того максимума, когда буквально в каждом слове будет заключаться тропа. Краткое сравнение, как самый компактный образ, занимает первое место по своей интенсивности.

Пока что ни в языкознании и ни в психологии совершенно не исследован вопрос о тропах. Еще теперь в науке господствует не научное (именно — ненаучное) мнение, что: «Существенное свойство троп заключается в их живописности и наглядности.

Тропы есть такие слова, такие выражения и такие обороты речи, которые возбуждают в воображении читателя наглядное представление или живой, картинный образ предметов, явлений, событий или действий.

Задача троп состоит в том, чтобы объяснить неизвестное через известное».

В языковедении вопрос о тропах разработан не лучше, чем в школьных учебниках теории словесности. Даже такие ученые, как Потебня и Веселовский, недалеко ушли от школьно-элементарного понимания сущности троп.

По Потебни, образ есть нечто более простое и ясное, чем объясняемое, и цель образности есть приближение образа к нашему пониманию, иначе образность лишена смысла, образ должен нам быть более известен, чем объясняемое им. (Основные положения его капитального труда «Из записок по теории словесности».)