Надин изучает фотороботы. Сходство есть. Она говорит:

— Не очень–то это хорошо для нас.

Маню встает, сплевывает в унитаз и говорит:

— Не сходи с ума, Твоя блядская морда будет в газетах недолго. Хуже с тем кино, что мы устроили утром в магазине пушек. Боюсь, там найдется, кому подправить фотороботы. Мы впервые оставили целую кучу живых свидетелей…

Она садится и листает газеты, не читая их. Через некоторое время добавляет:

— Точно, нам станет труднее. С этого момента в отели нам ходу нет. А потом и на улицы ходу не будет.

Надин вновь принимается кромсать волосы, а малышка читает вслух гороскопы.

Потом садится на кровать, видит, что бутылка опустела, и заявляет:

— В любом случае надо продержаться до тринадцатого. Будем хитрыми, прорвемся. Женщины творят с собой такое — можно вырядиться как угодно, и никто не удивится. Во всяком случае, не стоит думать, что прохожие будут узнавать нас на улицах. Мы все же в большом городе. Послушай, мои волосы не выглядят странно?

Маню разглядывает ее, раскрыв рот так, что видны коронки на задних зубах.

— Ты изменилась. Раньше волосы скрывали часть рожи. Теперь видны круги под глазами. Словно у тебя депрессняк. Хорошая проверка: если опубликуют новые портреты и на них будут два черных пятна и немного морды вокруг, значит, у них хорошая техника.

— Или что мы оставили в живых слишком много свидетелей. Как по–твоему они ведут следствие?

— Никогда не работала у легавых. Думаю, станут обходить соседей. А те — пороть всякую чушь… Не знаю, как они расследуют такие дела. Они непонятные люди — очень пронырливые и одновременно туповатые. В этом их сила — никогда не разберешь, с кем имеешь дело. Мое мнение: лучше считать их всех мудаками, а не то крыша съедет.

— Нам пора валить отсюда.

— Надо показать всем жопу. Надо, чтобы, кроме жопы, никто ничего не увидел.

— Надо надеть очки. И шляпы.

— Ага, позаботиться об аксессуарах. Надо растянуть удовольствие. Останавливаемся в отеле в последний раз. Теперь будем останавливаться на частных квартирах.

— Ты имеешь в виду кого–то конкретного?

— Нет. Я имею в виду первый дом, который нам встретится на пути. Войдем, постреляем немного и останемся жить.

— Блестяще!

Маню ест шоколад с миндалем, кусая плитку. Надин разложила пушки на постели. Взяла одну, совсем в стиле «вестерн», — револьвер «таурус» с барабаном. Изучает его со всех сторон.

— Этот взорвется и мне всю харю попортит.

Она не знает, как его открыть, играет с ним перед зеркалом.

Надевает наушники и отправляется за журналами, посвященными оружию. Is she pretty on the inside, is she pretty from the back, is she ugly on the inside? Is she ugly from the back?[20]

Она нервничает больше, чем несколько часов назад, поскольку в газетах появились их портреты.

Ощущает себя неуютно в газетном киоске. Листает «Action Guns» и «Журнал для любителей пистолетов и карабинов». Оружие ее никогда не интересовало. Что–то проясняется у нее в голове, дельце обещает быть забавным. Только бы времени хватило. Кассирша предлагает ей пакет, словно она покупает крутые порножурналы.

Она заходит в винный магазин — бутылки выставлены, словно обручальные кольца в ювелирном отделе. Полная продавщица любезно улыбается — она в отличном настроении. Золото почти на каждом пальце, тонко выщипанные брови и огромное вымя в жестком бюстгальтере. Наверное, ей легко дрочить парням своими титьками. Надин покупает виски и дорогое вино из ящиков, проложенных соломой.

Бабки лучше спустить, херово будет, если ее поймают с полными карманами. Она любезно болтает с продавщицей — та отвечает ей взаимностью.

Пока она пакует бутылки, рассуждая о прованских винах, Надин пытается представить себе, как та трахается. Любит ли соленые словечки, всегда ли ей хочется? Она похожа на порочную мещаночку. Жаль, если это ошибочное впечатление.

Они вежливо прощаются.

When I was a teenage whore, I gave you plenty baby, you wanted more…[21]

Кассета останавливается посреди песни, она достает плеер из кармана, чтобы перевернуть кассету. Слышит свист мальчишки: «Вот это плеер!» Она поднимает голову — у него хищная морда. Наглая улыбка, которая должна сводить с ума девчонок. Мальчишка ей нравится. Он подходит и спрашивает:

— Не сочти за наглость, а что слушает столь прелестная девушка?

Он разговаривает с ней как заправский уличный охотник, хотя ему явно еще ни разу не отсасывали. Она вынимает кассету, бормочет:

— Да так, ничего интересного, тебе нужен плеер? Она сует устройство ему в руки и уходит. Он догоняет ее:

— Спасибо, потрясная штучка… Но вообще–то я хочу угостить тебя кофе.

Она отклоняет предложение, он смеется и говорит:

— Ну и хорошо, что отказалась, у меня нет денег даже на чашку кофе… Я слишком беден, чтобы иметь женщин. Вот в чем моя проблема.

Она возвращается в номер. У нее остался еще один плеер. Три остальных Маню завернула в банкноты, чтобы они не разбились при пересылке, и отослала знакомому парню, которому плеснули в лицо кислотой. Эта скаутская сторона ее натуры заражает Надин.

Когда она входит в номер, Маню сидит на корточках в углу. На ней только туфли на шпильках, которые вонзаются в палас. Она внимательно глядит на кровь, текущую у нее между ног, и вертит задом, чтобы везде были потеки. Темно–красные пятна некоторое время остаются на поверхности — сверкающие пурпурные пузыри, — потом впитываются, растекаясь по светлому покрытию.

Надин присаживается напротив, разглядывает тонкую красную струйку, которая с перебоями брызгает из промежности. Иногда видны более темные лоскутки, похожие на сливки в молоке. Маню то и дело запускает в кровь руки, она уже перемазалась до самой груди. «Хорошо пахнет, мне нравится». Потом кричит, ткнув пальцем в груду газет:

— Мерзавцы, эти журналисты. Чушь. Принесла выпить? Отлично. Ты долго ходила, дылда… Я начинаю беситься, когда ты опаздываешь. Тебя не волнует, что я тут насвинячила? Из меня в первый день течет, как из сучки. Правда, в тот же день все и заканчивается. Когда я была девчонкой, то нарочно пачкала все, чтобы позлить мать. Она старой школы — на этом не прикалывается. Могла бы, так вообще месячные отменила. А меня это вставляет. Такое зрелище, блядь, залюбуешься.

— Наверное, твои дружки от этого тащатся?

— Ну, я шалила иногда, мазала кровью в сральнях. Потом заметила, что веселит это только меня. Ты испорченная и смотришь на вещи широко, вот я тебя и не стесняюсь. Но, когда у меня есть парень, из меня так не льет.

— Ничего удивительного.

Надин встает, не отводя глаз от темных пятен. Маню ложится на спину и дрыгает ногами. У нее на лобке довольно светлые волосы, и кровь хорошо видна.

В журналах, которые купила Надин, много рисунков, показывающих, как разбирать пушку, чтобы прочистить ее. Названа каждая деталь. Сидя лицом друг к другу на кроватях, они изучают оружие. Маню не оделась и оставляет кровавые следы там, где садится. Она рассказывает о перестрелках, которые видела в кино. И целится во все, что только есть в номере.

Словно у нее рука, подогнанная под оружие. Металл сливается с ладонью. Ну, разумеется. Только плечо слабовато.

Солнце еще светит, хотя уже поздно. Маню, сидя на ящике пожарного крана, сообщает, что собирается научиться водить.

— Наверное, это здорово. Тем более нам–то на все наплевать — разобьем тачку, возьмем другую.

Надин пожимает плечами, говорит, что может ее научить. И добавляет:

— Но мне бы не хотелось ждать, вдавленной в металл, приезда спасателей.

— А как насчет врезаться в стену?

— Не устала еще? Тринадцатое через два дня, мне надо продержаться…

— Мне тоже. Но четырнадцатого можно попробовать и стену.

Они идут по городу, заходят на вокзал, потом бродят по пешеходной зоне, забредают в бар, чтобы сыграть партию в флиппер, пытают счастье в лотерее и решают, что им везет. Потом опять принимаются бродить. Городок небольшой и странно спланирован — они всегда выходят на одни и те же улицы, не понимая почему.