Потом вдруг заспорили, как лучше добыть из реки князь-рыбу, бреднем или острогой.

— Какой острогой, думай, чего говоришь-то! Нельзя острогой! — шумел на кого-то Велень. — Тебе самому, к примеру, копьем брюхо пропороть, много ты после этого заветных слов скажешь?! А тут надобно, чтоб живой была! И к малым детушкам отпустить! На хрена она малым детушкам с дырявым брюхом?!

— С остроги ссадил и отпускай себе, — возражали ему.

— Ага! Опусти с остроги от большого ума! — продолжал напирать Велень, как бык на ограду. — Отпусти, а она — к малым детушкам дохлятина дохлятиной! Вот, мол, радость какая, мамка дохлая припожаловала! Шиш тебе за это, а не заветное слово!

Под их привычные разговоры я прикрыл глаза…

Разбудил меня пронзительный говорок Опени. Он, бывалый охотник, сухой, как ветка, на диво шустрый на ногу, был послан мной пробежаться окрест нашего ночного привала, глянуть, чтоб не было откуда опасности.

— Беда, князь, беда! Да где князь-то?! Куда он запропастился?! — тараторил он, тяжело отдуваясь. Бежал, видимо.

— Здесь я! Что такое случилось?! — Я приподнялся.

— Оличи, князь! Сам видел!

— Много?

— Троих точно видел! А больше не знаю, может, еще кто есть!

Мужики уже без моей команды поднимались с лежанок, натягивали кольчуги, шлемы, цепляли на себя военную сбрую. С оличами у нас вроде давно уже мир, но кто их знает, они коварные. Сейчас, когда свей пропололи род, как сорную траву в огороде, могут и в спину ударить. У нас, поличей, с ними старые счеты, сколько раз секлись между собой на топорах и мечах за звериные и рыбные угодья, или просто так, задравшись из-за баб, уходящих жить в другой род, или по иному малому делу.

Оличей мы обкладывали двумя клиньями, как при охоте и загон. Они заметили нас не сразу, метнулись в сторону, по было поздно. Там уже ждали их несколько наших мужиков, предупредили криками, чтоб не совались. Оличи метнулись обратно, наткнулись на другое крыло. Остановились на пригорке между деревьев, встали настороженно спина к спине.

Их на самом деле оказалось трое. По снасти видно — шли на охоту. Я-то спросонья испугался, что мы наткнулись на их военный дозор. Теперь, когда мужики распалились погоней, главное — не допустить лишней крови, сообразил я.

Одного, старшего из оличей, я знал. Еленя, лохматый мужик, изобильный растущим из носа и ушей сивым волосом, приземистый и коренастый, как старый пень. Я несколько раз встречался с ним на охоте, один раз даже вместе готовили варево из зайчатины. У нас его многие знали. Когда переговаривались между родами, Еленя языком и чарой работал так, что не скоро забудешь. Сейчас он держал перед собой рогатину, в другой руке — длинный нож. Двое остальных — совсем еще молодые, пух вместо бороды, пацаны-недомерки, только постигающие мужскую науку жизни. Эти ерзали стрелами на тетивах, боязливо озирались вокруг.

Мои ратники неторопливо подтягивались поближе, предусмотрительно хоронясь за деревьями в опасении стрел. Да что их стрелы с костяными охотничьими наконечниками против наших кольчуг, мечей и прочей боевой снасти? Оличи сами понимали это. Нетерпеливо поглядывали на заходящее солнце, видимо, торопили тьму, чтобы попробовать проскочить.

— Эй, вы чего убегали-то? — крикнул кто-то с той стороны пригорка. Кажется, опять Велень, этот всегда торопится своим языком в первую же дырку залезть.

— А чего вы гнались-то? — немедленно откликнулся Еленя. Голос у него был дребезжащий и хриплый. Я помню, он еще прошлым летом жаловался на ломоту в груди. Неужто не выздоровел с тех пор?

— Вы побежали — мы и погнались!

— А вы погнались — мы и побежали! — отозвался Еленя, слегка подкашливая.

Все опять замолчали. Наши мужики, понятно, ждали моей команды. В походе своей волей шалить нельзя, тут одна голова нужна. За своеволие запросто можно получить по голому заду ивовыми прутьями перед всем родом, такое положено наказание.

— Что будем делать с оличами, князь? Может, стрелами их завалить? — нетерпеливо спросил Ятя. Глаза, возбужденные загоном, блестели. Конечно, с такой силой против троих он — герой…

Сельга, подошедшая с другой стороны, тронула меня за руку. Тревожно заглянула в глаза. Я покивал ей успокаивающе. Хоть и не волхв, но тоже понял ее без слов. Конечно, нам сейчас только свары между родами не хватало!

— Еленя! Слышишь меня?! — крикнул я.

— Ты, Кутря?! — откликнулся Еленя.

— Я, паря!

— А чего ты там прячешься, за деревьями?!

— А я и не прячусь!

— Ну, так выходи говорить!

— Сейчас выйду! А вы стрелы не кидайте!

— Выходи, не будем! — пообещал Еленя. Что-то коротко сказал своим малым, те опустили луки. Переминались на месте, готовые сорваться в любой момент. Понятно, шли на охоту, а попали почти на рать, испугаешься тут.

Выйдя из-за деревьев, где сумрак по вечернему делу уже начал сгущаться, я снял с плеча лук, отвязал колчан, вынул из ножен меч, воткнул его в землю, предварительно извинившись за беспокойство перед Сырой Матерью. Добавил рядом с ним нож. Потом развязал ремешок шлема, тоже положил его на землю. Поднял руки вверх, показывая оличам пустые ладони. Еленя махнул мне рукой, опять что-то коротко и неслышно сказал своим.

Случись чего, его первого буду валить, малые потом сами в своих луках запутаются, решил про себя. Можно справиться, когда-то побратимы-венды показывали мне разные хитрые приемы боя пустыми руками.

Я не торопясь пересек поляну.

От наших мужиков оличи мало чем отличались, все-таки в давние времена роды пошли из одного корня. Они и одевались так же, как мы: порты, рубахи, кожаная обувка, прошитая жилами, широкие кожаные пояса, куда удобно привешивать и снасть, и мелкую дичь. Только вышивка на вороте и рукавах другая, наши бабы расшивали одежу крестиком, а ихние — птичьей лапкой. Из-за разницы в узорах роды всегда друг над другом смеялись.

Я сел перед ними на землю, показывая, что в моих намереньях нет ничего воинственного. Еленя тоже опустился следом. Малые присели на корточки позади него. Тревожно щупали меня глазами.

— Вы чего пришли-то в наши угодья? Или воевать захотели? Мало вам свеев? — спросил Еленя. Он тоже смотрел на меня настороженно, понимал, какая сила стоит за деревьями.

— Слышал уже про свеев? — спросил я.

— А то…

— Откуда так быстро?

— Сорока на хвосте несла — галке передала, галка прилетела — вороне рассказала, — объяснил Еленя.

— Понятно… Взяли бы да помогли, — предложил я. В шутку, конечно. Но он озаботился на полном серьезе, сразу надулся, как кабан на дуб:

— Вот еще! Была охота в чужой сваре свою голову подставлять. Вы нам сильно помогали, когда княжьи дружинники на нас насели?

— Если свей нас перебьют — за вас возьмутся.

— Ага, обещала улита быть, да никак не успеет. Когда это будет-то? Да и будет ли?

— Ну, дело хозяйское…

— Именно что хозяйское. Мы, оличи, хозяева в этих землях. По левую руку от синих скал наши охотничьи угодья начинаются. Сколько раз об том толковали, — напомнил он.

Я видел, откровенно нарываться на лай ему не хотелось, но и молчать он тоже не привык.

— Нам ваши угодья не нужны, своих хватает. Серного камня наберем только и уйдем к себе.

— Вонючий камень? Да зачем он вам? — удивился Еленя.

— Раз пришли, значит, нужен.

— Оно конечно… — согласился он. — Не нужен был — не пришли бы. По-пустому чего ноги ломать…

— То-то и оно.

— Серный камень берите, конечно, раз понадобился, его здесь валом… Значит, биться не будем?

— Не будем. Идите, куда шли.

— И правильно, чего биться без дела? — оживился он. — Обратно смотреть, зачем нам биться сейчас? У вас — свей, у нас — свои заботы. А серный камень берите, сколько в мешок влезет. Кому он еще нужен? Ну так мы пойдем? — Он уже улыбался, облегченно отдуваясь и подкашливая. Знал, что я свое слово два раза не повторяю.

— Идите.

Поднимаясь, я махнул рукой мужикам, чтобы пропустили. Те, опустив оружие, выходили из-за деревьев. Самые молодые задиристо перекрикивались с парнями оличей. Но это уже их, щенячьи, дела…