«О, слава! О, доблесть! О, радость!» — запел Якоб-скальд, когда пенное пиво окончательно разгорячило кровь, разгоняя похмельную муть в голове. Воины, кто услышал его, оживились. Песням прославленного скальда одинаково охотно внимали и старые, и молодые…
6
Агни Сильный полз по земле, а казалось ему — пробирается по высокой крыше терема. И не просто ползет. Старается удержаться на ней, цепляется изо всех сил длинными пальцами, чтоб не сдул его ураганный ветер, не сбросили вниз шатающиеся стены…
Откуда ветер? Почему буря? Отчего эта крыша качается, как деревянный конь на штормовых волнах? Кто же строит дома, чтоб они качались? Все тут неправильно, в этих лесах, все не по уму!
Давно он так не напивался…
О, слава! О, радость! Жизнь воина — яростные бои и лихие нескончаемые пиры! Смерть воина — новые бои и новые пиры за столом у Одина, Бога Павших! Вот где его счастье, где веселье и радость!
Эти висы из хвалебного флокка, что долго пел за столом Якоб-скальд, так и засели в голове. Монотонно, нараспев, крутились в голове висы, цепляясь одна за другую и повторяясь бесконечным эхом. Правильные висы, мудрые. Счастье и радость — вот удел воина!
Агни полз. Потом почувствовал — проваливается куда-то. Сердце, перестав стучать, замерло, и он сжался, как еж, ожидая сильного удара о землю. Долго ждал… Что, уже земля? Опять полз. Земля, конечно, земля… Сырая, прохладная, надежная. А где же дом, где крыша? Как это он упал и сам не заметил?
Болела голова…
А почему болит?! Почему сейчас-то болит?! Разве мало хмельного влил он в пересохшую глотку?! Заливал ведь и пиво, и медовую брагу, и заморские, кисло-сладкие вина, вяжущие язык. Много дней и ночей заливал. Падал, просыпался и опять пил, черпая ковшом и шлемом. Ничего не жалел, все для нее, все для головы…
Опять болит, подлая…
Агни начинал не на шутку злиться. Полз и рычал. Полз и свирепел все больше и больше.
Нет, его не проведешь просто так! Он, Агни, умный, медведя за корову не купит! Тоже нашли над кем шутки шутить, думал он, обращаясь неизвестно к кому. Он — знатный воин, великий воин, давно уже прославивший себя в дальних викингах. Он бы и сейчас прославил, еще больше прославил, вот только встать, найти меч почему-то не удается! Руки, его сильные руки, способные гнуть железо, как ивовые прутья, почему-то не держат, дрожат и подламываются…
Один! Тор! Тюр! Фрейр! Уль! Где вы, боги?! На помощь!
Ага! Понятно! Вот они… Вот они, где притаились…
Змеи!!!
Он ясно, отчетливо увидел их совсем рядом. Ишь сползаются…
Много змей! Теперь понятно…
И здесь догнали! Приползли за ним в викинг из земли фиордов! Не ждал, не хотел, а они приползли… Окружают… Шуршат… Свиваются вокруг черными удушающими кольцами… Сейчас задушат…
А вот вам всем!
Там их рубил и здесь порубит!
Собрав последние силы, вскочив, кинувшись вперед яростным рывком, Агни со всего маху ударился головой о бревенчатую стену. Воины, пировавшие внутри, даже за гомоном стола услышали этот удар, покачнувший сруб. Выбежали смотреть…
Молодой Ингви Хвост рассказывал потом много раз подряд всем желающим слушать, как вышел на двор по малой нужде. Видел силача, ползающего на карачках вдоль сваленных жердей, как будто потерял что-то. Может, и потерял, подумал еще… А потом знаменитый воин вдруг заорал так неожиданно, громко и страшно, что он, Ингви, обмочился враз, успев стянуть порты только наполовину. А затем Сильный вскочил как ужаленный и, продолжая орать, вдруг бросился на стену, как бык на развевающуюся тряпку. Если бы не шлем, точно бы разнес голову на ошметки, вот диво-то… И с чего он решил с бревнами головой бодаться? Поди пойми…
Агни тем временем валялся в беспамятстве под стеной.
Пощупали, что живой, и решили его не трогать. Спит, наверное, герой, утомившись обильным, многодневным пиром, решили те, кто еще мог ходить и соображать. Это бывает, конечно… С героями сплошь и рядом бывает…
Жизнь воина — яростные бои и лихие нескончаемые пиры! Вот где его счастье, где веселье и радость…
7
Убегая от Юрича, князь Добруж беспрестанно погонял и людей, и коней. Только и разрешал, что соскочить размять затекшие ноги, наскоро кинуть кусок на зуб или по нужде отбежать. И опять — вперед и вперед, сжимая зубы, понукая коней, нитью разматывая за собой тропу. Словно не только от свеев, от собственной тени хотел убежать…
Если рассудить, большой надобности торопиться не было. Пришлые их не преследовали. Может, в горячке и сутолоке уличной битвы даже не обратили внимания, как князь с десятком отборных людей и двумя любимыми сыновьями Добрыней и Илюсой мечами проложили себе дорогу в подвалы, толковали между собой уцелевшие ратники. Уж точно не заметили, как выбрались беглецы через лаз на берег Иленя. Заметили бы, не отпустили так просто, это понятно…
Потом спохватятся, конечно, куда делся князь. Только ищи в чистом поле вчерашнего ветра, так говорят! Поди изловчись, поймай нынешним днем вчерашнюю утицу…
Ратники, остывающие после кровавой сечи, невесело пересмеивались между собой. Хоть в этом могли позлорадствовать над победителями, остервенев от неожиданного и жестокого поражения.
Ушли… На берегу их ждали челны, заблаговременно притопленные в камышах. Еще дальше по реке — конная подстава со снаряжением и припасами. Оставалось только сесть на коней и уходить, куда глаза глядят…
Умный князь! Заранее позаботился обо всем, крутили головами воины, видишь ты — и это предусмотрел! Нет, с таким князем не пропадешь все-таки! Хотя и сдали город, бросили свое, нажитое, бежали…
Впрочем, на это уже воля богов. Отвернулись, значит, боги, не помогли, не выручили. Понятно, когда свеи-наемники предали, открыли ворота города, впустили своих, тут уж было не удержать стены, оставалось только рубиться на улицах. Последнее дело, конечно! Свеоны — лютые, яростные, умелые в рати. А у князя умелых воинов и пары сотен не набралось бы. Остальным — только числом давить, собирали войско с бору по сосенке…
Вот и просрали град!
Впрочем, теперь-то что говорить вслед… И такое бывает…
Все ратники, бежавшие с князем, были из отборных. Все — воины опытные, выросшие на ратных дворах, нашедшие свою судьбу в дружных воинских семьях. И победы видели, и поражения, и жизнь их терла с песочком, как быстрая вода — голыши на стремнине. И Лихо Одноглазое за спиной ходило, дышало в затылок смрадом и нечистью, и холодные, как лед, темные глаза Мары-смерти смотрели в упор. Всякое видели… Знали, сегодня — так, отвернулась удача, а завтра, глядишь, опять улыбнется. Случается…
Удел воина — идти до конца, а где он, конец, где последняя сеча, где полные чары, провожающие тебя на огненную дорогу, про это знает только Перун, покровитель ратей, да старая Мокошь, заранее спрядающая судьбу каждому…
Трясясь на жесткой холке коня, прикрытой попоной, Добруж искоса поглядывал на свое воинство. Не дрогнул ли кто, не усомнился ли в нем?
Вроде нет… Утомленные непрерывным движением, испятнанные мелкими ранами, теперь прихваченными тряпицами, мужики задремывали прямо на спинах коней, клонясь головами к холкам. Потом вскидывались, переговаривались негромко, опять ехали молча и опять задремывали. Только бряцала броня и оружие да кони всхрапывали, сбиваясь с ноги, спотыкаясь на неровных тропках, проложенных зверьем сквозь дремучий лес…
К князю ратники не обращались, даже не спрашивали ничего. Понимали его тяжелые думы. И так вон губы в кровь искусал, бороду на клочки выщипал. Глаза враз запали, лицо осунулось, скулы как будто одеревенели. Поди сунься под горячую руку…
Сыновья тоже не осмеливались тревожить отца.
Добруж молчал. Хотя глаз не закрывал ни на миг. Стоит закрыть, начать проваливаться в баюкающую дрему — и сразу перед глазами яростная сшибка мечей, треск ломающихся щитов и копий, раненые, убитые, падающие… И поверх всего — ухмыляющиеся лица свеев, злобно, неудержимо набегающих на город, на его кровное, нажитое владение, как рой хищных ос слетается на оставленный мед… Точно осы, быстрые, опасные, не знающие жалости и сомнений… Теперь, наверное, одни головешки остались от Юрича, думал князь.
